Сестра милосердия - Воронова Мария (библиотека электронных книг txt) 📗
Костров снова засмеялся:
– Вы не рабы, потому что это ваш свободный выбор, достойный, как говорится, восхищения. Но если мы… как бы это получше сказать… если мы узаконим героизм из-под палки, то построим не новый мир, а черт знает что! Для чего вообще делалась революция? Уж не для того только, чтобы отобрать имущество у правящих классов, а чтобы каждый человек жил полной жизнью, а не чувствовал себя рабочей лошадью. Между прочим, Ленин сказал, что коммунистом можно стать только тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество!
– Чтобы все богатства узнать, жизни не хватит, – буркнула Элеонора себе под нос. В сущности, она была согласна с Костровым. Речи о том, в какой нищете прозябал народ до революции, ее не трогали. Не имея гроша за душой, она не понаслышке знала, что, если работаешь, всегда себе на жизнь заработаешь. Ну а если ты лентяй и пьяница, то никакие революции не изменят этого плачевного положения вещей. Что действительно казалось ей несправедливым, так это скудость духовной жизни, недоступность образования. Иногда она думала с ужасом: а что если бы ей случилось родиться в рабочей семье? Финансовое ее положение было бы таким же, как сейчас, и, наверное, ей удалось бы выучиться на сестру милосердия, но в каких жутких потемках блуждала бы ее душа… А если бы она родилась в рабочей семье, но мальчиком, то путь был бы только на завод. Получить хорошее образование и какую-нибудь интересную специальность возможности бы не имелось. Правильно говорит Костров, революции случаются, когда люди не видят будущего для своих детей.
Хотя… Взять самого Сергея Антоновича. Он рос в самой простой, убогой среде, а достиг каких высот! Зато он и думает о людях. Элеонора прислушалась. Он говорил плавно, почти без пауз, вероятно, опробовал на них с Катериной свою будущую речь.
– Рабочий день составляет восемь часов, не больше. У людей появляется свободное время, которое нужно с толком потратить. Я мечтаю, чтобы наш пролетарий не только работал и пил, но и занимался спортом, читал книги, имел бы увлечения, как говорят англичане, хобби. Для этого мы должны провести огромную работу, организовать клубы, дворцы культуры…
И заронить в сердце каждого пролетария желание эти дворцы посещать, вдруг желчно подумала Элеонора, вспомнив своих новых коллег. Если мыслить революционными примитивными штампами, то среднестатистический аристократ – это прекрасно образованный и культурный паразит, а пролетарий – неотесанный серый невежда, в поте лица зарабатывающий себе на хлеб. Казалось бы, революция уравняла классы в правах, позволила пролетарию самосовершенствоваться, а аристократа заставила жить своим трудом. Но если аристократия принялась трудиться и даже нашла в этом определенную прелесть (взять хоть Ксению Михайловну), то пролетариат почему-то не проявил тяги к культуре. Увы, слишком многие гордились не тем, что они труженики, а именно своим невежеством и хамством.
Слишком часто она слышала от своих новых товарок «ну, мы институтов не кончали», сказанное с чувством превосходства.
– Вряд ли это можно назвать первоочередной задачей, – едко заметила Катерина.
– Ну как же, Кать! Не все ж людям твоей любимой свободной любовью заниматься, надо иногда и дух перевести!
Элеонора думала, что собеседница сейчас разразится пламенной лекций о правах женщин, но та вдруг смешалась и потупилась.
Что ж, это многое проясняет. Несколько дней назад Костров звонил ей на службу и спрашивал, что делать с обстановкой Архангельских. Мол, пока он был один, комнаты стояли закрытые, но сейчас он собирается жениться и придется пользоваться всей квартирой. Петру Ивановичу он писать не хочет, потому что, уезжая, Архангельские передали всю мебель в распоряжение Элеоноры. Она попросила его располагать всем, как собственным имуществом, только по возможности не продавать.
Что ж, Катерина с Костровым очень подходят друг другу.
Присмотревшись к ней, Элеонора заметила, как сильно изменилась революционерка. Строгие черты смягчились, взгляд тоже стал нежным, а не мрачным и холодным, как раньше.
Только Элеонора подумала, что влюбленные хотят побыть наедине, а ее развлекают лишь из вежливости, и стала искать предлог, чтобы отойти, как Катерина вдруг заявила, что обожает смотреть футбол, и убежала.
– Я хотел с вами поговорить, – сказал Костров.
Она вздрогнула. Тон Сергея Антоновича не предвещал хорошего. Неужели что-то с Архангельскими?
– Вы, оказывается, хорошо знаете доктора Воинова?
Она даже остановилась от удивления:
– Да…
– Как же тесен мир! В общем, он просил меня позаботиться о вас, а, сами понимаете, просьба человека, который спас тебе жизнь, свята.
Элеонора смешалась:
– Но у меня и так все хорошо, прошу вас, не тревожьтесь.
– Знаю, знаю. Элеонора Сергеевна, вы мне очень симпатичны, не буду скрывать. Да вы и сами в курсе. Помочь вам мне только в удовольствие. Но я видел, какая вы серьезная и самостоятельная девушка, и не вмешивался.
– А что вам сказал Константин Георгиевич? Вы с ним виделись?
– Нет, в этот раз он успел мне только телефонировать, у него была очень короткая командировка. Да и позвонил-то лишь потому, что беспокоился о вас, иначе о боевом товарище и не вспомнил бы…
Костров подмигнул ей, показывая, что шутит.
– Но откуда он узнал, что мы знакомы?
– Он и не знал. Просто попросил позаботиться о такой-то сестре милосердия. А когда я сказал, что имею честь быть знакомым с этой замечательной девушкой, он удивился не меньше вашего.
Элеоноре стало стыдно, даже сердце заколотилось. Господи, что подумает теперь о ней Воинов? И правильно подумает, между прочим. Она хороводится с матерым коммунистом, можно сказать, предводителем этой жуткой банды, а Воинов для нее, видите ли, недостаточно хорош! Ох, лучше бы Костров молчал об их знакомстве.
– Зная ваше отношение к кумовству, – мягко продолжал Сергей Антонович, – я не предлагал и не собираюсь впредь предлагать вам завидных должностей. Тем более время сейчас такое, что вам лучше в тени побыть с вашим происхождением. Я хотел сказать, что нам с вами надо друг друга не терять. Я знаю, вы гордая девушка, и для вас разница в общественном положении значит слишком много, намного больше, чем нужно, но я очень хочу, чтобы мы дружили. И чтобы вы с Катюшкой сблизились, поверьте, она вас очень уважает. В любом случае вы должны знать, что я все сделаю для вас, если попадете в беду.
– Скажите, а у вас есть его адрес? Вы знаете, куда писать?
Костров покачал головой:
– Нет, мы не переписываемся. А вы что ж, не знаете?
– Мы плохо расстались.
Элеонора не хотела исповедоваться Кострову, тем более делать его поверенным своих задушевных тайн, но в нескольких словах пересказала свою последнюю встречу с Константином Георгиевичем. Пусть Костров знает, что она не имеет права на его заботу.
Сергей Антонович ничего не ответил, некоторое время они молча прохаживались по дорожке. Элеонора заметила, как Костров поймал взгляд Катерины и сделал той знак подождать.
– Зря вы его так… Воинов, между прочим, не вступил в партию, хоть ему сто раз предлагали. А как он раненых спасал! Никогда не позволял добивать белых, хоть бы они и творили черт знает что. Да я вам, кажется, рассказывал, как Воинова к стенке ставили. Был у нас комиссар заходчивый… От него только и распоряжений было – шмальнуть да шлепнуть. Один раз заняли мы с боем какое-то село, а белые своих раненых бросили. Комиссар распорядился их вывести и расстрелять, а Костя не дал. Не испугался. Мне, говорит, врачебный долг не позволяет. Комиссар, как водится: ах ты контра, я тебя сейчас без суда и следствия за измену шлепну. А Воинов: извольте, но пока я жив, раненых добивать не дам. Ну, мы комиссара нашего боялись страшно, но за доктора горой встали. Сдается мне, я уже рассказывал вам эту историю.
– Я не думала, что речь о Воинове.
– Ну, сердце могло бы вам и подсказать! Ах, Элеонора Сергеевна, вы знаете, я восхищаюсь вами, но в этот раз вы были несправедливы.
