Гайдар - Камов Борис Николаевич (книги бесплатно читать без .txt) 📗
…Всю жизнь потом не любил «Всадники неприступных гор», считая повесть вычурной. Не нравилось, что главным героем, к тому же в столь романтическом свете, вывел себя.
Он продолжал книгой спор с Николаем. Разногласия и ссора давно забылись, а написанная под их впечатлением книга осталась…
Бунт фельетонных героев
Вернулся к редакционным будням. За месяц написал почти двадцать фельетонов (сказывалась тоска по работе и отсутствие денег), но скоро обнаружил, что почти не отдохнул. Быстро очень уставал. От пустяков резко портилось настроение. Пробовал лечиться «домашними средствами». Чем дальше, тем сильнее, пока товарищи не отправили его в маленькую деревушку близ станции Ляды. Он ходил на рыбалку, окунался в деревянную колоду, поставленную в ключе (с температурой четыре градуса круглый год). И уже через несколько дней почувствовал себя лучше. Снова обрел внутренний покой, но длился покой недолго…
В Москве напечатали книжку: обложка красная, буквы «РВС» большие, желтые, и белым пламенем под ними взрывается темный броневик. Жадно пролистал страницы - и своих не узнал. Попа Перламутрия редактор превратил («Религия - опиум для народа!») в фельдшера, а в романтических местах, дабы читатель не оставался в волнующем неведении, та же рука вписала кучу все-объясняющих и ненужных слов.
«…Вчера я увидел свою книгу «РВС» - повесть для юношества… - писал он в «Правду». - Эту книгу теперь я своей назвать не могу и не хочу. Она «дополнена» чьими-то отсебятинами, вставленными нравоучениями, и теперь в ней больше всего той самой «сопливой сусальности», полное отсутствие которой так восхваляли при приеме повести госиздатовские рецензенты. Слащавость, подделывание под пионера и фальшь проглядывают на каждой ее странице. «Обработанная» таким образом книга - насмешка над детской литературой и издевательство над автором.
Арк. Голиков-Гайдар».
В «Правде» письмо напечатали. Книга же осталась испорченной: то была его первая встреча «со спецификой» детской литературы.
Тем временем должность фельетониста делалась для него все тяжелее. Это особенно ощущалось после пребывания в «Лядской обители».
«Хорошо, - писал он, - отдыхать на лоне природы. Тут тебе и птички, и коровки, и прочие приятные насекомые.
Ходишь себе по лесу, аки святой пустынник, и собираешь плоды земные… И тяжело, конечно, после этакого приятного времяпрепровождения вернуться в каменный город… И еще тяжелей сесть за стол, раскрыть папку кандидатов на очередной фельетон…» («Расчеты инспектора Балабанова»).
Каждый его фельетон был копаньем в грязи. Каждый случай административной глупости, бюрократического равнодушия и ведомственного хамства его уже не задевал, не ударял, а ранил. Если кто-то обворовывал государство, для него это было хуже, чем если б обворовали его.
Ион без оглядки обрушивался на «активных и пассивных» бюрократов, кои «часто уподобляются собакам на сене и не способны ни на малейшую жертву во имя здравого смысла, если таковая не предусмотрена присланным свыше циркуляром».
И «после каждого очередного фельетона в редакцию являлся тот или иной гражданин и, направляясь к столу секретаря, спрашивал неизменно: «Где я могу видеть человека, написавшего вчера бездарный пасквиль на меня?…»
И всякий раз холод внутри. Всякий раз молниеносное перелистывание в памяти всех собранных бумаг, свидетельств и фактов. Всякий раз необходимость встать из-за стола и вежливо ответить, что «автор этого во всех отношениях неприятного фельетона» есть о н, причем «иногда чисто литературное любопытство» заставляло его поинтересоваться, в чем же именно заключается «эта бездарность». Ему уклончиво объясняли:
«До сегодняшнего дня я читал ваши заметки с интересом, но сегодня вы опубликовали недопустимый пасквиль, ибо, прежде чем писать, нужно смотреть, о ком пишешь, а я как-никак… советский работник, подрывать мой авторитет - это значит подрывать авторитет Советской власти, а… это контрреволюционно, а главное, наказуется соответствующими статьями Уголовного кодекса…»
Ион отвечал в фельетоне «От поезда до поезда»:
«Авторитетный совработник нам нужен, слов нет. Но этот авторитет должен вырабатываться вдумчивым, а не казенным отношением к своему делу и честным, преданным революции трудом, а не замалчиванием и подкармливанием часто расхлябанной действительности.
И «от почему я люблю остро. отточенную шашку, выкованную из гибкой «стали и чеканной строчки. Вот почему нам наплевать на их истерические выкрики о «подрыве авторитета», ибо наша страна строится не на фундаменте из авторитетов отдельных личностей, а на цементе, который крепко связывает наше революционное стремление с нашим будничным строительством».
Но разоблаченные «авторитеты» меньше всего думали о «революционных стремлениях». Им не было дела до «будничного строительства». И чаще всего удое нечего было терять. И они объявляли войну газете и фельетонисту. Один такой случай стоил ему непоправимо дорого.
…Узнал о необыкновенном совместительстве следователя Филатова. Сначала даже не поверил. Потом убедился и написал фельетон-«киноэскиз» «Шумит ночной Марсель» в трех частях.
Часть первая.
В кабинете следователя 14-го участка напряженная тишина. Спокойно и строго смотрят со стен портреты вождей. За столом следователь, а перед ним, хмуро опустивши голову, обвиняемый. Обвиняемый молчит или отвечает коротко и односложно… Но следователь хитер и опытен… Он неторопливо достает портсигар, закуривает сам и предлагает закурить обвиняемому ту самую коварную «следовательскую» папиросу, которая неизбежно приводит к чистосердечному раскаянию…
Дальше - трогательная картина: обвиняемый сморкается и, закуривая, говорит прерывающимся от волнения… голосом:
«Дивствительно, товарищ судейный начальник… выпимши был… ну и саданул его по башке пивной литрой…»
На лице следователя спокойная, снисходительная улыбка. Он… записывает показания подсудимого, на минуту задумывается, какую брать меру пресечения, потом останавливается на «подписке о невыезде»…
Часть третья
…За «тостом заплеванного кабака-ресторана, в дымном, пьяиом угаре «Восторга» «идет тот же человек, которого утром сегодня допрашивали. Но здесь он дома. Повелительный жест… «Эй, человек!.. Лети сюда моментальным образом. Почему музыка не играет?!»
- Сейчас… сию-с минуту… Не извольте… Музыкант - передыхает малость, только что три фокса подряд отжарил, окромя того, днем он судебным следователем состоять изволил, тов. Филатов, может, слыхали-с?
(Центральное эффектное место кинокартины, узнают друг друга.)
- Ах он с… с… да это никак тот самый, что из меня сегодня на допросе всю душу вымотал. Эй, ты, катай дальше, судейская твоя душа, изобрази-ка мне «Цыганочку»!.. Н-нет, постой, лучше… Филаша, выпьем… Пей, дурак, когда предлагают, и нечего кочевряжиться, раз музыкантом зачислился, умей публике потрафлять. Я на тебя, миляга, за утреннее не сержусь, сам понимаю - служба.
Будет завтра утром лицо Филатова строгое и спокойное. Сядет завтра утром он опять в кресле своего кабинета. Будет смотреть пытливым взглядом на допрашиваемого:
«Признаете ли вы себя виновным?»
Нелепость поведения судебного следователя, экстравагантное музицирование которого давно уже не составляло в городе секрета, было доведено в фельетоне до совершеннейшего абсурда. Кое-кто намекал: Филатов дела так не оставит. Намеков всяких он слышал немало. Притерпелся. Тем более что чувствовал за собой крепкий тыл: газету.
Время шло. Филатов не подавал признаков жизни. «Шумит ночной Марсель» заслонили другие фельетоны и другие заботы, пока через месяц с лишним его не пригласили для «простых объяснений… со старшим милиционером 1-го участка, человеком весьма приятным в обхождении и обладающим недюжинными литературно-протокольными способностями…»
Узнал: Филатов подал в суд, обвиняя его в клевете и оскорблении личности.
