Герои и антигерои Отечества (Сборник) - Чуев Феликс Иванович (лучшие книги читать онлайн TXT) 📗

Скобелев выехал из Парижа незамедлительно. Путь его лежал не через враждебный Берлин, но и не через Швецию, как советовал граф Орлов, а через Вену и Варшаву. Можно только догадываться, с каким чувством возвращался Скобелев в Россию. Судя по его словам, здесь была некоторая аналогия с подобным вызовом его из Ферганы в 1877 году, — о чем он упомянул в письме к И. С. Аксакову. Сохранился черновик этого послания, написанного в марте в Варшаве с «верною возможностью», т. е. с уверенностью в доставке, вероятно, с какой-либо оказией, так как их переписка, со слов Аксакова, была предметом особого внимания со стороны почтового ведомства. Скобелев писал:

Далее, в который раз, Скобелев вспоминает свою обиду. «Я Петербург знаю — в 1877 г., по окончании ферганской войны, потратив на нее не более 500 000, захватив более ста орудий, с отрядом, никогда не превышавшим 3 тыс. человек, я был принят хуже последнего негодяя; теперь ожидаю гораздо худшего, ибо ныне „немец изволит быть недоволен“».

Как видно, мрачные мысли и готовность «надеть фрак» владели Скобелевым на пути в Россию. Однако, после границы, настроение у него несколько поднялось. Причина — горячие овации и заверения в поддержке многочисленных друзей (не без некоторого кликушества со стороны его усердных почитателей), не говоря уже о военной среде, близкой «белому генералу» по своим воинственным настроениям.

Надо сказать, высшее руководство России было поставлено Скобелевым в довольно затруднительное положение. Даже несмотря на желание некоторых министров, об отставке генерала не могло быть и речи — на такой вызов русской общественности и русской армии нельзя было решиться. Кроме того, они понимали, что военный и административный авторитет Скобелева так высок, что его отставка в гораздо большей степени подорвала бы устои армии, чем политические выходки генерала.

У Скобелева, разумеется, имелось достаточно доброжелателей в высших кругах, чтобы смягчить предстоящий прием Александром III. Были нажаты многие пружины. В этом направлении, например, действовали и граф Игнатьев и Катков, который в передовых статьях «Московских ведомостей» старался сгладить неблагоприятное впечатление от парижского выступления Скобелева, пользуясь поправками в интервью генерала с английскими и немецкими корреспондентами.

Военный министр генерал Банковский встретил М. Д. Скобелева выговором, но последний, «как высокопревосходительный (Ванновский только превосходительный), принял наказание довольно фамильярно, сказал, что он сам сожалеет».

Генерал Ванновский в разговоре с Перетцом высказан мысль, что государь «любит Скобелева и сочувствует истинно национальному его направлению». Но военный министр считал Скобелева человеком несколько опасным. «Нельзя ему доверить корпуса на западной границе, — сейчас возникнут столкновения с Германией и Австрией — может быть, он даже сам постарается их вызвать». Конечно, трудно предположить, чтобы корпусной командир в каком-нибудь Минске мог вызвать столкновение с Германией. «Скобелева, — замечает далее Ванновский, — надо поставить самостоятельно. Главнокомандующий он был бы отличный, если же подчинить его кому-нибудь, то нельзя поздравить то лицо, которому он будет подчинен: жалобам и интригам не будет конца».

Таким образом, можно было ожидать, что Скобелев получит назначение вроде туркестанского генерал-губернатора. Сама по себе мысль назначить Скобелева начальником края, который он очень хорошо знал, имела свою логику и никого бы не удивила. Очень возможно, что на этом посту он чувствовал бы себя более самостоятельно, чем в роли корпусного командира в это трудное для себя бремя, но в тот период своей политической популярности, когда в Западной Европе загорелась его звезда, назначение его в далекий Туркестан, хотя бы и на высокий пост, могло рассматриваться только как почетная ссылка.

Благополучно прошла и встреча с Александром III 7 (19) марта, во время которой Скобелеву каким-то образом удалось отвести от себя императорский гнев.

Вот что рассказывал генерал Витмер об этой встрече со слов дежурного свитского генерала. Император, «когда доложили о приезде Скобелева, очень сердито приказал позвать приехавшего в кабинет. Скобелев вошел туда крайне сконфуженным и — но прошествии двух часов вышел веселым и довольным». Витмер добавляет (передавая распространившееся тогда мнение): «Нетрудно сообразить, что если суровый император, не любивший шутить, принял Скобелева недружелюбно, то не может он распекать целых два часа! Очевидно, талантливый честолюбец успел заразить миролюбивого государя своими взглядами на нашу политику в отношении Германии и других соседей».

Немирович-Данченко писал об аудиенции у царя: «В высшей степени интересен рассказ его (Скобелева. — А. Ш.) о приеме в Петербурге. К сожалению, его нельзя еще передать в печати. Можно сказать только одно — что он выехал отсюда полный надежд и ожидания на лучшее для России будущее».

Видимо, за известное снисхождение и даже благорасположение со стороны императора Скобелев заплатил обетом благоразумного «молчания». Самоограничение в высказывании своих политических взглядов стесняло Скобелева, иногда раздражало, а порой приводило к угнетенному состоянию и меланхолии вообще.

Правительство тут же запретило военнослужащим произнесение публичных речей. Это решение произвело на Скобелева удручающее впечатление. Он даже собирался подать в отставку. Его отговорил начальник главного штаба генерал Н. Н. Обручев, убедивший Скобелева, что этим поставит императора в затруднительное положение.

Во время пребывания в Петербурге Скобелев стремился развеять подозрения к себе не только Александра III, но и влиятельных государственных деятелей. Генерал специально заводил с ними разговоры о своих нашумевших речах. Например, с графом П. А. Валуевым он дважды «случайно» беседовал на эту тему в английском клубе. Скобелев, не жалея красноречия, внушал министру, что его выступления, как и поездки в Париж, Женеву и Цюрих были продиктованы лучшими побуждениями — поднять воинственный патриотизм славян, чтобы с его помощью успешнее вести борьбу с нигилизмом и тем самым укрепить положение царствующей династии.

Недоверчивый и осторожный Валуев, которому нельзя отказать в уме, поддался обаянию и заверениям Скобелева, поверил, что основным мотивом поступков генерала действительно была лишь ненависть к радикализму.

Внешние успехи в Петербурге не сняли у Скобелева внутреннего напряжения. Он понимал, что идет по ниточке, которая в любую минуту может порваться. Его не покидали дурные предчувствия.

Примечателен в этом плане разговор Скобелева с Дукмасовым — своим адъютантом времен Балканской кампании.

Похожий разговор приводит в своих воспоминаниях В. И. Немирович-Данченко.