Черный буран - Щукин Михаил Николаевич (бесплатная регистрация книга .TXT) 📗
Василий дернул плечом:
— Зачем солдат постреляли? Они ведь тоже подневольные.
— Да кто спорит, что они вольные, — Афанасий стащил рукавицу и высморкался, — только они чужие, а эти свои, родненькие. Не мы эту кашу заваривали, а вот хлебать приходится. А уж как хлебаем — не обессудьте. Не рви сердце, Василий, оно еще пригодится. Ребятишек береги.
Василий ничего не ответил, подстегнул коня, обогнал подводы и первым свернул с дороги, целясь на дальний одинокий колок. Изредка он оглядывался, смотрел на ползущие следом за ним подводы и думал, словно о другом человеке: «А по себе ты шапку натянул, брат Василий?»
Глава пятая
Прекрасный день, счастливый день
По причине, совершенно неизвестной для нынешних постояльцев, бывший шалагинский дом облюбовали с недавнего времени горластые вороны. По одной, по две-три слетались еще с утра черные птицы, лоснящиеся от сытости, рассаживались на железной крыше, цепляясь за оснеженную жесть крепкими когтями, и начинали орать, широко распахивая зевластые клювы:
— Карр-карр, карр-карр! — тягуче и противно разносились над Каннской улицей вороньи голоса, вселяя в людей, которые их слышали, липкий, неосознанный страх.
Всякий раз, когда вороны рассаживались на крыше и начинали очередную свою перекличку, Бородовский приходил в ярость и кричал, вскидываясь на кровати:
— Клин! Убери эту гадость! Слышишь?! Убери!
Клин самолично выскакивал во двор, палил без промаха из своего маузера, и всякий раз две-три вороны, не успевшие взлететь, сваливались с крыши на землю, кувыркаясь и соря перьями. По совету Астафурова, несколько убитых ворон привязали к верхушкам длинных шестов и выставили эти шесты вдоль дома. Они теперь, пояснял Астафуров, вместо пугала будут, потому как ворона — птица жутко хитрая и на рожон дуриком не полетит. Ничего путного из этой затеи не вышло. На следующее утро снова слетелись вороны, и убитые сородичи, привязанные к шестам, никакой осторожности живым не добавили.
Расселись, как прежде, потоптавшись, устроились поудобней, и над всей Каинской улицей, доставая, пожалуй, и до Николаевского проспекта, победно и пугающе-оглушительно заскрипело:
— Карр-карр, карр-карр!
Клин, не дожидаясь указания Бородовского, был уже начеку. Снова заработал маузер, подстреленные птицы свалились на землю, оставшиеся в живых улетели.
Наваждение, да и только!
Рано утром, на следующий день, Клин выставил в ограде специальный пост — Астафурова с винтовкой. И приказал ему:
— Как только появятся — стреляй! Не давай им на крышу садиться!
Астафуров, скучая и покуривая в рукав, честно простоял до обеда. Вороны не прилетели. Клин, довольный, велел ему сниматься с поста и идти в дом. Но только успел Астафуров подняться на второй этаж и стащить с себя шинель, как с улицы донеслось, еще злее и громче, чем раньше:
— Карр-карр, карр-карр!
Во двор высыпали все разведчики, палили по вредным птицам, не жалея патронов, и накрошили их около десятка.
— Больше не появятся, — заверял Астафуров, — после такого страха за версту облетать будут.
Но Клин, не доверяясь ему, на следующее утро сам сел в засаду, укрывшись за остатками каретного сарая. Скоро он увидел: одинокая ворона плавно сделала круг над домом и так же плавно опустилась на крышу. Подняла крыло, потыкалась клювом в пух и притихла, нахохлившись. И в тот же момент, как только она притихла, неизвестно откуда, с разных сторон, словно черные платки, выброшенные одновременно, полетели вороны. Клин, не давая им сесть на крышу, стрелял из своего укрытия, птицы разлетались кто куда, но и на лету успевали подавать свои голоса:
— Карр-карр, карр-карр!
Шепотом ругаясь, Клин выбрался из укрытия, поднялся в дом и, войдя в зал, поймал на себе насмешливые взгляды разведчиков. Впрочем, веселье в глазах они сразу же притушили, но Клину вполне хватило краткого мгновения, чтобы еще раз убедиться: невидимая трещина, которая проскочила между ним и остальными разведчиками после расстрела Гурьянова и Акиньшина, становилась все больше. Внешне, правда, ничего не изменилось, приказы его исполнялись, никто никакого недовольства не выражал, но Клин с недавнего времени стал бояться, словно ожидал внезапного удара или выстрела в спину. И насмешливые искорки в глазах бойцов, которые он успел сейчас заметить, только усилили эту боязнь.
Стараясь, чтобы никто не догадался о ней, Клин неспешно расстегнул ремень, стянул портупею с маузером, снял куртку и сел пить чай. Но едва он только прихлебнул из железной кружки, как его позвал к себе Бородовский.
За последние дни особый представитель Сибревкома заметно окреп. Упираясь спиной в подушки, поставленные ребром, Бородовский уже сидел на кровати, читал и подписывал бумаги, которые ему регулярно доставляли из местной ЧК. Пепельный цвет сошел с лица, взгляд леденистых глаз из-под круглых стекол очков стал еще более пронзительным и жестким.
Все последние дни в бывшем доме господина Шалагина совершалась спешная и совершенно непонятная для Клина работа. Подъезжали подводы, из саней торопливо выскакивали озабоченные люди, поднимались в дом, коротко что-то шептали двум часовым, приставленным с недавнего времени к дверям бывшего кабинета Сергея Ипполитовича, получали разрешение и лишь после этого входили к Бородовскому. Появлялись гражданские и военные люди торопливо и так же торопливо, не оглядываясь, уходили, унося на своих лицах выражение тревожной озабоченности. Чаще других, подолгу задерживаясь, бывал Крайнев. Разведчиков, да и самого Клина, происходящее как бы не касалось, они были словно посторонние в той суете, которая происходила в доме. Клин, наблюдая за этой суетой, сделал для себя лишь один вывод: время для его разведчиков еще не наступило. А когда оно наступит, Бородовский сам скажет. Поэтому с расспросами не лез и терпеливо ждал, опасаясь лишь одного: как бы его орлы, отдохнувшие и отъевшиеся, не загуляли.
— По воронам стрелял? — вопросом встретил его Бородовский, аккуратно собирая в стопку разбросанные на кровати листы, исписанные крупным, летящим почерком.
— Стрелял, — вздохнул Клин, — летят, сволочи, как будто здесь для них медом намазано.
Бородовский до конца собрал листы в стопку, скрутил в трубочку и приставил к стеклу очков, словно окуляр; посмотрел и, помолчав, медленно заговорил враз изменившимся голосом:
— Я ненавижу, Клин, ворон. Понимаешь? Придумывай, что хочешь, но чтобы я их больше не слышал, — он развернул листы, уложил их на тумбочку возле кровати и спросил: — Как твои разведчики? Обленились? Молчи, сам знаю, что обленились. Так вот, масленица закончилась. После обеда привезут новую одежду, шинели всем снять. Вы должны выглядеть как обычные обыватели. Вооружение — наганы и револьверы, их легче прятать, чтобы на виду не торчали. Сейчас о главном. Бери стул, садись ближе и слушай меня. Операция, для которой вас сюда вызвали как наиболее боеспособную единицу, должна быть осуществлена в самое ближайшее время. Недавно из Омска прибыл наш товарищ, он непосредственно возглавит операцию. Его приказы выполнять, как мои. А теперь возьми вот это и прочитай. При мне.
Бородовский, морщась от боли, перевернулся набок, примял подушки, улегся удобней и показал на бумажные листы, которые он только что положил на тумбочку. Рука у Бородовского заметно вздрагивала.
Клин осторожно взял серые, шершавые листы и принялся читать, с трудом разбирая размашистый почерк и тусклый на рыхлой бумаге след карандаша.
