Знаменитые авантюристы XVIII века - Коллектив авторов (библиотека книг бесплатно без регистрации txt) 📗
— Я был в Венеции, — заговорил владыка, — в то время, когда вы содержались в свинцовой тюрьме. Мой племянник, баварский курфюрст, говорил мне, что после вашего бегства вы на некоторое время останавливались у него в Мюнхене. Если бы вы тогда попали ко мне в Кельн, я вас не выпустил бы. Надеюсь, что после обеда вы нам расскажете историю вашего бегства, а потом останетесь с нами поужинать и примете участие в маскараде, которым мы собираемся позабавиться.
Казанова пообещал ему рассказать свою историю, если он даст согласие выслушать ее до конца, и предупредил, что на это потребуется два часа.
— Ну, за приятною беседою никто не соскучится, — сказал архиепископ.
При этом Казанова припомнил свой разговор с Шуазелем, когда тот просил рассказать о бегстве, и этим рассмешил курфюрста. Мы в своем месте передали этот разговор. После обеда Казанова, по приглашению архиепископа, с большим одушевлением и блеском рассказал всю свою историю до конца. Его слушали с большим вниманием. Потом вечером устроили маскарад. Все гости курфюрста оделись в крестьянские костюмы. Эти костюмы хранились в гардеробной курфюрста, который, надо полагать, был большим любителем этого развлечения. Казанова с шиком протанцевал венецианскую форлану, которая совершенно его измучила. Это чрезвычайно живой танец, требующий громадного расхода сил. А ему пришлось протанцевать его сряду с двумя дамами.
Пожуировав некоторое время в Кельне, Казанова перебрался в Штутгарт. Двор герцога вюртембергского считался в то время самым блестящим в Европе. Герцог торговал своими солдатами, и это доставляло ему громадные средства; так, на службе Франции было постоянно 10 000 вюртембержцев, и герцог получал за них большую арендную плату, которая давала ему возможность жить в свое удовольствие. У него были блестящие экипажи, громадная охота, роскошная конюшня. Но больше всего тратил он на театр и на своих фавориток. Он завел у себя французский драматический театр, итальянскую оперу и оперетку; у него служило до двадцати итальянских балетмейстеров, навербованных в лучших итальянских театрах. Балетною труппою заведовал знаменитый в то время Новерр; в кордебалете выступало часто до сотни фигурантов. При театре был опытный машинист и несколько художников-декораторов. Женская балетная труппа состояла из заботливо подобранных молодых и хорошеньких танцовщиц, из которых не было, кажется, ни одной, не пользовавшейся благосклонностью герцога. Султаншею этого сераля была известная балерина Гарделло, дочь простого венецианского гондольера. Она была замужем, но герцог купил ее у супруга. Герцог увлекался ею целый год; потом он удалил ее со сцены, но с титулом «Madame», который возбуждал ужасную зависть в других феях балета. Пока эта особа была в силе и фаворе, ей оказывались почести почти как коронованной особе.
Герцог был, по словам Казановы, человек пустой и суетный. Видно было, что все его самолюбие клонится к тому, чтобы заставить о себе говорить. Это было для него высшее наслаждение, и он, пожалуй, не прочь был бы стать новым Геростратом, чтобы только удовлетворить своей страсти. Он расходовал неимоверно много сил на кутежи и дебоши; этих сил у него был такой избыток, что он находил достаточным спать каких-нибудь три-четыре часа после самой разгульной ночи. Ложась спать, он обыкновенно приказывал камердинеру в известном часу разбудить его, и если камердинеру не удавалось это, герцог прогонял его. Правда, служителю предоставлялось прибегать к каким угодно приемам и способам, чтобы разбудить герцога и заставить его встать. Рассказывают, что один из его камердинеров, человек весьма решительного нрава, если герцог не хотел просыпаться и вставать, невзирая ни на какие усилия, хватал его в охапку и погружал в холодную ванну; герцог должен был сам вылезать из нее, если не желал захлебнуться.
Встав ото сна, герцог обыкновенно принимал своих министров и весьма усидчиво занимался государственными делами. Потом начинались аудиенции, на которые допускались все без разбора. Тут происходили иногда сцены, не лишенные комизма. Просителями часто являлись простые крестьяне, рабочие. Герцог иной раз выбивался из сил, кричал до хрипоты, силясь доказать какому-нибудь мужичку всю нелепость его ходатайства, и все-таки ничего не мог добиться. Хорошеньких посетительниц он всегда принимал в отдельном кабинете, и они уходили от него довольные.
По прибытии в Штутгарт Казанова прежде всего отправился в оперу. Ее давали в новом театре, недавно выстроенном герцогом. Публика пускалась в театр бесплатно. Сам принц присутствовал на представлении. Он сидел в первом ряду, около оркестра, окруженный своею блестящею свитою. Казанова не знал местных обычаев, и когда ему понравилось исполнение какого-то актера, прекрасно спевшего свой номер, он начал громко аплодировать. Тотчас в ложе, которую он занимал, появился какой-то официального вида субъект и что-то проговорил по-немецки весьма нелюбезным тоном; это было, очевидно, замечание, но Казанова не знал по-немецки и отвечал, что не понимает. Тогда блюститель порядка ушел и вместо него появился офицер, который по-французски объяснил Казанове, что когда сам герцог в театре, то аплодировать не позволяется.
— Прекрасно, сударь, — отвечал Казанова. — Если так, я удалюсь и приду в театр в другой раз, когда герцога не будет, потому что, видите ли, когда я слышу хорошее пение, то положительно не в состоянии воздержаться, чтобы не аплодировать.
Казанова вышел из театра и только что уселся в свой экипаж, как около него появился тот же офицер; он передал Казанове, что герцог пожелал его видеть. Скоро наш герой предстал перед его светлостью.
— Так это вы Казанова? — спросил герцог.
— Точно так, ваша светлость!
— Долго думаете здесь оставаться?
— Пять-шесть дней, если ваша светлость разрешит.
— С удовольствием, сколько вам угодно, и притом вам будет предоставлено аплодировать сколько угодно.
— Я воспользуюсь этим позволением, ваша светлость!
Казанова тотчас расположился вновь и дослушал пьесу до конца. По окончании спектакля герцог встал, направился в ложу своей фаворитки, Гарделло, поцеловал у ней руку и уехал домой. Какой-то офицер, стоявший рядом с Казановою, поспешил разъяснить ему, что это за особа. При этом он прибавил, что так как Казанова удостоился внимания герцога, то имеет возможность доставить себе честь — войти в ложу к «Madame» и поцеловать ее руку.
Казанову это рассмешило; ему вдруг пришла в голову блаженная мысль блеснуть перед офицером, и он брякнул, что хорошо знает эту особу, потому что она его родственница. Офицер почтительно раскланялся с родственником самой «Madame» и, должно быть, тотчас ей об этом передал: Казанова видел, что балерина манит его к себе веером. Он тотчас поднялся в ложу, развязно приложился к ручке «Madame» и назвал ее кузиною.
— А вы так и герцогу отрапортовали, что вы мой кузен? — спросила красавица.
— Нет!
— Ну, отлично, об этом уж я сама позабочусь, а вы завтра приходите ко мне обедать.
На другой день Казанова обедал у фаворитки и имел довольно комичную схватку с ее мамашей, которая была чрезвычайно горда возвышением своей дочки. Она была очень недовольна тем, что Казанова назвался родственником фаворитки, даже намекнула на то, что родство с комедиантами для них вовсе не лестно. Отец и мать Казановы, как уже упомянуто в родословной нашего героя, были актерами. Казанову больше забавляло, чем раздражало это высокомерие. Он знал семью Гарделло и вспомнил, что у матери фаворитки была сестра, очень известная в Венеции слепая нищенка, собиравшая милостыню на мосту. Он вдруг с участием спросил расходившуюся матрону, «что, мол, жива ли ваша сестрица, та самая, которая…». Мамаша кузины сконфузилась, отвернулась и ничего не ответила. Когда Казанова уходил, «кузина» позвала его на другой день к завтраку. Каково же было его изумление, когда швейцар при выходе его из дома остановил его и передал ему, что его просят больше никогда впредь не появляться в этом доме. Кто это сделал такое распоряжение? Швейцар этого не мог сказать. Казанова понял, что он сделал большую глупость и что эта выходка с «кузиною» ничего не обещает ему, кроме неприятностей. Он решил завтра же уехать из Штутгарта. Но ему суждено было, как он выражается, громоздить глупость на глупости в этом злополучном городе.
