Облачный атлас - Митчелл Дэвид Стивен (лучшие книги онлайн txt) 📗

— Гм… — прозвучало по трансляции. — Джон, эта штука включена? Джон, какую нажимать кнопку? — Кашель. — Железные дороги Южного направления сожалеют, что данный состав сделает непредусмотренную расписанием остановку на следующей станции из-за… отсутствия машиниста. Работники железных дорог Южного направления заверяют вас, — (на заднем плане я отчетливо слышал хихиканье!), — что жаждут восстановить наш обычно превосходный уровень сервиса.

Гнев пассажиров цепной реакцией распространился по всем купе, хотя в наше время преступления совершаются не преступниками, удобно оказывающимися у вас под рукой, но безымянными исполнителями, недоступными посягательствам толпы, в лондонских постмодернистских штаб-квартирах из стекла и стали. К тому же половину толпы образуют совладельцы того, что они расколотили бы на атомы.

Так что как сидели мы, так и сидели. Я жалел, что не захватил с собой чего-нибудь почитать. По крайней мере, у меня было место, и я не уступил бы его даже Хелен Келлер. ^[138] Вечер был лимонно-синим. Тени по сторонам пути делались монолитными. Ежедневные ездоки в город и обратно звонили своим домашним по мобильнику. Я задумался, откуда хитроумный австралийский магистрат мог знать, что вспыхивает в сознании пожираемого акулой. Мимо проносились удачливые экспрессы, в которых машинисты не отсутствовали. Я открыл свой портфель, чтобы достать кулек с ирисками Вернера, но вместо этого извлек «Периоды полураспада: Первое расследование Луизы Рей». Пролистал первые несколько страниц. Книга была бы лучше, не будь Хилари В. Хаш такой чересчур — чур меня! — вычурно умненькой. Она разбила ее на аккуратные маленькие главки, явно имея в виду сценарий для Голливуда. В динамиках зашипели помехи от статического электричества:

— Сообщение для пассажиров. Железные дороги Южного направления сожалеют, что, поскольку подходящий машинист для данного поезда не может быть найден, мы проследуем до станции Литтл-Честерфорд, откуда дополнительный вагон отвезет пассажиров до Кембриджа. Тем, у кого есть такая возможность, мы рекомендуем избрать альтернативный транспорт, поскольку дополнительный вагон не прибудет на станцию Литтл-Честерфорд (как звенело это название у меня в памяти!) в течение… неопределенного времени. С подробностями можно ознакомиться на нашем веб-сайте.

В сумерках поезд прополз уже милю. Нас одолевали летучие мыши и поднятый ветром мусор. Кто же вел поезд, если в нем не было машиниста?

Остановка, содрогание, двери открыты. Те, что покрепче, устремились из поезда по пешеходному мостику, оставив меня и пару забракованных таксидермистом стариков ковылять за ними вслед со скоростью в четыре раза меньшей. Я тяжело поднялся по лестнице и остановился перевести дух. Вот где я оказался. На пешеходном мостике станции Литтл-Честерфорд. О боги, боги, из всех сельских станций это самая подходящая для робинзонады! Дорожка, ведшая через мост к старому дому Урсулы, все еще проходила по краю кукурузного поля. Ничего другого я не узнавал. Священный Амбар Самого Долгого Поцелуя стал «Главным клубом фитнесса» графства Эссекс. В ту ночь, во время подготовки к нашей первой сессии, Урсула встретила меня в своем французистом «ситроене», правильно… на этом вот засыпанном гравием треугольнике, здесь. Какой же это богемный шик, думал Юный Тим, чтобы женщина встречала тебя в своем автомобиле! Я был Тутанхамоном в своей королевской барке, которую гребцы-нубийцы направляли к Храму Жертвоприношения. Урсула провезла меня несколько сот ярдов до Портового дома, в котором во времена Нового искусства обитал консул Скандивегии. Все там было в нашем распоряжении, пока ее отец с матерью в обществе Лоренса Даррелла ^[139] отдыхали, если память мне не изменяет, в Греции. («Если память мне не изменяет». Навязчивый куплетик.)

Сорок лет спустя лучи прожекторов служебных машин на пристанционной стоянке высвечивали причудливое шествие на казнь вдоль поля, лежащего под паром в ожидании субсидий Евросоюза, вереницы длинноногих дядюшек и одного спасающегося бегством издателя в хлопающем на ветру плаще. Можно было бы подумать, что страна размером с Англию может с легкостью вместить все происходящее на нашем убогом веку, без особых наложений, — я имею в виду, что мы живем не в чертовом Люксембурге, — но нет, мы вновь и вновь пересекаем собственные свои старые следы, словно фигуристы. Портовый дом все еще стоял, изолированный от соседей изгородью из бирючин. Каким богатым казался он после хилого пригородного домика моих родителей! Когда-нибудь, так я обещал, я буду жить в таком же доме. Еще одно обещание, которое я нарушил; но, по крайней мере, давал его я только себе.

Я шел по краю частного владения, вниз по подъездной дороге к дому. Вывеска гласила: «ОРЕХОВОЕ УЕДИНЕНИЕ» — ЗНАМЕНИТЫЕ ДОМА ДЛЯ ЗАСЛУЖЕННЫХ ЛЮДЕЙ В СЕРДЦЕ АНГЛИИ. На верхнем этаже горел свет. Мне представилась бездетная чета, слушающая радио. Старую дверь с витражным стеклом заменили чем-то более непроницаемым для взлома. На той неделе, отведенной на подготовку к экзаменам, я вошел сюда, полный готовности лишиться своей постыдной девственности, но был обуян таким священным ужасом перед своей Божественной Клеопатрой, так нервничал, у меня были так выпучены глаза от виски ее отца и весь я был так неуклюж из-за зеленого своего возраста, что, в общем, предпочту набросить покров на ту неловкую ночь, даже с расстояния в сорок лет. Ладно, в сорок семь. Вот этот самый белолистный дуб стучал в окно Урсулы, когда я пытался исполнить то, что от меня ожидалось, много позже того, как еще оставалось приличным притворяться, будто я согреваюсь. У Урсулы в спальне, вон в той комнате, где горит сейчас электрическая свеча, звучала пластинка со Вторым фортепьянным концертом Рахманинова. ^[140]

По сей день не могу слушать Рахманинова без содрогания.

Я знал: шансы на то, что Урсула по-прежнему живет в этом доме, равнялись нулю. В последний раз, когда я о ней слышал, она руководила новостным агентством в Лос-Анджелесе. Тем не менее я протиснулся через вечнозеленую изгородь и прижался носом к неосвещенному, незанавешенному окну столовой, пытаясь хоть что-то там разглядеть. В ту давнюю осеннюю ночь Урсула подала на стол шарик запеченного сыра на ломте ветчины, который, в свою очередь, возлежал на грудке цыпленка. Прямо вон там — прямо здесь. Я все еще ощущаю тот вкус. Я ощущаю тот вкус даже сейчас, когда пишу эти слова.

Вспышка!

Комната озарилась от электрического светильника, оформленного в виде пучка ноготков, и внутрь вихрем ворвалась — по счастью для меня, спиной вперед — маленькая ведьмочка со спиралевидными рыжими кудрями. Через стекло я отчасти услышал, отчасти прочел по губам ее возглас: «Мама!» — и в комнату вошла мама с такими же вьющимися локонами. Поскольку это было достаточным доказательством того, что семья Урсулы давно покинула этот дом, я отступил в кусты — но повернулся снова и возобновил свои шпионские изыскания, потому что… ну, в общем, потому что je suis un homme solitaire. ^[141] Мама чинила сломанную метлу, а девочка сидела за столом, болтая ногами. Вошел взрослый человек-волк, снял маску, и я, странным образом, но, полагаю, не столь уж и странным, его узнал — этот ведущий телевизионных новостей, один из племени, возглавлявшегося Феликсом Финчем. Джереми Имярек, с бровями Хитклифа, ^[142] с манерами терьера, ну, вы знаете этого типа. Он вынул из валлийского комода моток изоленты и присоединился к починке метлы. Потом в эту домашнюю гравюру вошла бабушка, и, будь я проклят раз, будь я проклят два, будь я, если на то пошло, проклят во веки веков, это была Урсула. Та самая Урсула, моя.

Живей, живее, пожилая леди! В моей памяти она не состарилась ни на день — что за визажист так поиздевался над ее свежей прелестью? (Тот же издевался и над твоими чертами, старина Тимбо.) Она что-то говорила, и ее дочь и внучка сотрясались от смеха, и я сотрясался от смеха тоже… Что же? Что она сказала? Поведайте мне эту шутку! Она набивала красный чулок газетными шариками. Дьявольский хвост. Безопасной булавкой она прикрепила его к платью ведьмочки, и сердце мое, словно яйцо, раскололось о жесткое ребро воспоминания об университетском балу на Хэллоуин, и желток выплеснулся наружу — ведь тогда она тоже нарядилась дьяволицей, намазала лицо алой краской, и мы целовались всю ночь, просто целовались, а утром обнаружили кафе, куда ходили строители, — там мы нашли крепкий чай с молоком в грязных кружках и столько яиц, что хватило бы набить, забить ими всю швейцарскую армию. Тосты и наперченные консервированные помидоры. Острый соус. Скажи честно, Кавендиш, был ли в твоей жизни хоть раз другой столь же восхитительный завтрак?