Тайна Леонардо - Воронин Андрей Николаевич (полные книги .txt) 📗
Поэтому "бабонек" Марат Хаджибекович оперировал лишь тогда, когда не мог отвертеться. Ну, и еще в случае сильной нужды в деньгах, когда возникала вдруг необходимость серьезных расходов. Честно говоря, такая нужда существовала и сейчас, однако, выслушав потенциальную пациентку, Марат Хаджибекович про себя твердо решил, что оперировать ее не станет ни за что, ни за какие деньги.
– Не понимаю, уважаемая... – он заглянул в заполненную медсестрой карточку, хотя отлично помнил имя посетительницы, – уважаемая Ирина Константиновна, зачем вам это нужно. Вы выглядите просто превосходно, клянусь! Уверяю, будь я лет на десять моложе...
– Извините, доктор, – жеманно поджимая губы, на которых казался излишним даже тот минимум помады, что там был, металлическим голосом перебила посетительница, – но на заигрывания врачей с пациентами я смотрю, мягко говоря, отрицательно. Не заставляйте меня жалеть, что мы не в Соединенных Штатах, где такие ситуации разрешает суд – разрешает, как правило, не в пользу мужчины.
– Я хотел сказать, что, будучи лет на десять моложе, непременно бы в вас влюбился, – мягко закончил Мансуров, подумав при этом, что пациентка не только богатая стерва, но и дура набитая – набитая, увы, деньгами, что делало любую ее угрозу более чем реальной. – Платонически влюбился, понимаете? Надеюсь, вы не расцениваете платоническую любовь как сексуальное домогательство?
– А разве так бывает? – округлив глаза, удивилась пациентка. – Я имею в виду, платонически? Какой в этом смысл?
– Глубочайший, уверяю вас, – сказал Марат Хаджибекович, сам не понимая, лжет он по привычке или действительно думает то, что говорит. – Но мы отвлеклись. Вы превосходно выглядите, и я не вижу никакой необходимости хирургического вмешательства. Ну ни малейшей! Зачем, – протянув руку, он взял со стола явно вырванную из какого-то журнала страницу с женским портретом, – зачем вам менять свое прекрасное лицо на другое, путь даже не менее прекрасное? Ведь вас же знакомые узнавать перестанут! Я уже не говорю о том, что это очень сложно. У вас совсем другое строение черепа, понадобится масса дорогостоящих операций, а результат... – В самое последнее мгновение он, спохватившись, проглотил чуть было не сорвавшееся с языка слово "сомнительный", которое наверняка не понравилось бы этой богатой "бабоньке". – Результат может вам не понравиться, – закончил он. – И что тогда?
Пациентка взяла в руки журнальную репродукцию, которую Марат Хаджибекович только что вернул на место, и сделала странный, незаконченный жест, как будто хотела прижать ее к груди, но передумала проявлять свои чувства в присутствии постороннего человека.
– Вы не понимаете, – грустно сказала она. – Я всю жизнь, с самого детства, мечтала быть похожей на нее, и все, чем вы во мне так восхищаетесь, мне попросту... ненавистно! Я ведь искусствовед по образованию, – призналась вдруг она, – и мой отец был искусствоведом. Поэтому, наверное, я и мечтала стать похожей не на известную актрису, а... ну, словом, на нее.
"Сумасшествие как производственная травма", – мысленно поставил диагноз доктор Мансуров. Вслух он этого говорить, разумеется, не стал и постарался изобразить на лице полное понимание и глубокое сочувствие – пациентке было вовсе незачем знать, что на самом деле думает доктор о ней самой и об ее так называемых проблемах. Сумасшествие сумасшествием, а по-настоящему глупой дамочка не выглядела, да и по работе наверняка много общалась с людьми и умела, надо полагать, угадывать мысли по выражению лица. Маньяки зачастую оказываются намного хитрее и проницательнее так называемых нормальных людей...
И вот тут-то, стоило Марату Хаджибековичу подумать о маньяках, с ним случилось что-то вроде озарения.
Доктор Мансуров, увы, не мог причислить себя к славной когорте знатоков и ценителей живописи. Талантливо написанная картина могла произвести на него впечатление, могла восхитить, могла даже тронуть, особенно когда доктор пребывал в состоянии легкой эйфории после нескольких рюмок коньяка, но завсегдатаем музеев, выставок и галерей Марат Хаджибекович не являлся и повышенного интереса к истории живописи не проявлял. Людей, которые сходят с ума по Леонардо да Винчи, он не понимал – в принципе не понимал, как и всех, кто создает себе кумиров и всю жизнь слепо им поклоняется. Великие творения в любой области науки или искусства достойны, конечно, уважения и восхищения, но никак не поклонения. Поклонение бессмысленно, считал доктор Мансуров; чем тратить жизнь на поклонение чему-то или кому-то, лучше попробовать сделать что-то самому, своими руками, своим умом. Пусть тебе не дано стать вторым Леонардо или Эйнштейном – не беда; стань хорошей медсестрой, каменщиком или водителем троллейбуса – их, черт подери, вечно не хватает! Плохих и посредственных сколько угодно, а хороших днем с огнем не сыщешь...
Марат Хаджибекович Мансуров стал очень неплохим пластическим хирургом, много и небезуспешно работал над тем, чтобы стать хирургом по-настоящему хорошим, и считал, что для одного человека этого вполне достаточно.
С ним, разумеется, были согласны далеко не все. Например, сестра его жены, Лидия, которая работала в Эрмитаже, составляя там какие-то бесконечные каталоги, и у которой любой разговор неизменно заканчивался замшелой притчей из жизни великих мастеров прошлого, называла его неандертальцем, варваром и гунном всякий раз, как он в ее присутствии высказывал свои взгляды на роль искусства в жизни человечества. Марат Хаджибекович считал, что искусство должно служить народу, а не наоборот – в широком смысле, естественно, а не в том, который подразумевали люди, впервые выдвинувшие этот лозунг. Искусство должно радовать, должно вдохновлять, должно, наконец, делать людей добрее и чище; но стучать лбом в паркет, стоя на коленях и восклицая: "Ах, Леонардо! Ах, Джоконда!" – это, по мнению доктора Мансурова, было чистой воды идолопоклонничество. Ну что, собственно, Леонардо? Что – Джоконда? Ну, талантливо и даже гениально, и что? Чем вы так восхищаетесь, господа, чему радуетесь? Уж не тому ли, что пять с лишним веков ваше обожаемое искусство топталось на месте, не только не продвинувшись ни на шаг вперед со времен Леонардо, Микеланджело и Рафаэля, но и заметно деградировав?
Эта система взглядов, исповедуемая и пропагандируемая на протяжении всей сознательной жизни, привела к тому, что доктор Мансуров, человек, в общем и целом вполне культурный, не сумел бы, не прочтя предварительно табличек с подписями, отличить не только Леонардо от Рафаэля, но даже и "Мадонну Литта" от "Мадонны с цветком", она же "Мадонна Бенуа". Видеть-то он их видел, и даже не единожды, но они не произвели на него того глубокого, неизгладимого впечатления, которое, по мнению все той же свояченицы Лидии, должны были произвести. Это были всего-навсего талантливо написанные портреты давно умерших женщин с признаками явного нездоровья, которые доктор Мансуров как медик видел очень даже хорошо.
Словом, от искусства Марат Хаджибекович был далек, и рассказ свояченицы Лидии о том, что из Эрмитажа якобы похитили одну из работ Леонардо, он воспринял как очередную сплетню. Лидия рассказала эту историю жене доктора по большому секрету, взяв с нее страшную клятву никому об этом не говорить. Мансурова всегда смешила наивная вера людей в то, что окружающие глупее и порядочнее их самих и по этой причине не станут выбалтывать секреты, которые они сами не сумели удержать в себе. Разумеется, жена за ужином пересказала ему эту историю, и оставалось только гадать, скольким еще людям она была поведана "по секрету" – и женой доктора, и ее сестрой Лидией, и всеми, кому она была известна. По Питеру пошла гулять очередная невероятная сплетня, и Марат Хаджибекович не сомневался, что в ближайшее время она достигнет Москвы, а оттуда покатится во все стороны света, до самых отдаленных рубежей России.
Марат Хаджибекович допускал, что картину Леонардо могли украсть. В конце концов, невелика премудрость! Он еще очень живо помнил то время, когда одуревшие от разгула демократии "дорогие россияне" быстро и деловито растаскивали и распродавали целые танковые дивизии, авиационные полки и военно-морские соединения. На таком фоне картина, способная уместиться под мышкой, как-то терялась, и Мансуров не сомневался, что если картину действительно подменили, то сделал это кто-то из сотрудников Эрмитажа, и вполне возможно, что уже несколько лет назад. Хватились! Да она, наверное, давным-давно висит в чьей-то частной коллекции, а тот, кто ее умыкнул, отдыхает в каком-нибудь Лондоне или Ларнаке... Вы проверьте сначала, остался в вашем Эрмитаже хоть один оригинал или там давно одни дешевые подделки!
