Отцы - Бредель Вилли (читаем книги онлайн .TXT, .FB2) 📗

Штюрк удивленно молчал.

— Да, Густав, я, право, не знаю, как это выразить, но что-то тут не так, здесь есть какое-то упущение. Мне это сегодня вдруг стало ясно, сам даже не знаю почему. Ты меня понимаешь? Как бы тебе объяснить?

Штюрк только удивленно посмотрел на друга.

— Тебе ведь это должно быть интересно. Я попытаюсь… Только не знаю…

— Да говори же. Конечно, это меня интересует.

Хардекопф поерзал на стуле, по своему обыкновению провел тыльной стороной руки под бородой. Серьезно и вместе с тем весело взглянул на примолкшего столяра, глубоко перевел дух и начал:

— Знаешь, Густав, в «Мировых загадках» мне запомнилась фраза, которую Геккель, по-видимому, высказал мимоходом, как мало относящуюся к делу. А по-моему, она очень даже относится к делу, это важнейшая мысль, и Геккель против нее грубейшим образом грешит… Как бы это яснее выразить?

— Да валяй, я пойму, Иоганн.

— Вот, Густав, что я имею в виду. Геккель говорит: «По сравнению с нашими изумительными успехами в естественных науках, государство и общество еще пребывают в состоянии варварства». Так он говорит в самом начале «Мировых загадок», — помнишь? Верно ли это? Безусловно, верно. Но почему из этой мысли не делаются выводы? Написал и забыл. Геккеля, по-видимому, интересует только чистое естествознание. Так чего же он удивляется, если государство и общество остаются на ступени варварства, наперекор всем научным открытиям? Мне кажется, что ему следовало бы связать свои исследования со всеми другими человеческими… как бы это выразиться? Ну, стремлениями, и прежде всего социальными, и с их прогрессивными представителями — другими словами, с социализмом… Короче говоря, Густав, нельзя влезть с головой в одну специальную науку, забывая о великих социальных проблемах.

Штюрк тихо сказал:

— Я тебя понял. — И, взглянув другу прямо в глаза, прибавил: — Значит, я по-твоему, с головой влез в одну специальную науку?

— Я хочу сказать — мы. Густав, мы. В наших спорах…

— Да, понимаю.

— В самом деле понимаешь?

— Да, да, ты хочешь внести политику в науку.

— Если ты ставишь вопрос так, Густав, я отвечу — да. Скажи сам: можно ли оставить ее за порогом?

Штюрк молчал, и Хардекопф продолжал:

— Я, конечно, во всем этом не очень разбираюсь, но одно для меня ясно: все надо рассматривать во взаимной связи. Нельзя искусственно отрывать одно от другого. Иначе получается, что чистая наука, ведь и ты иногда это говоришь, делает гигантские успехи, а люди остаются в состоянии варварства.

Штюрк по-прежнему молчал.

— Мне не нравится весь этот монизм, — снова начал Хардекопф. — Говори что хочешь, но у меня такое чувство, что, несмотря на противоположные утверждения и заявления, «милосердный боженька» проглядываем через все щели этой системы. И чего стоит уж одна эта «монистическая религия» — «за истинное, доброе, прекрасное»! Что это значит? Да, Густав, рассуждения о начале жизни важны, но только если они связаны со стремлением вывести нашу современную жизнь из состояния варварства. Если естествознание к этому не стремится, если не считает это своей прямой задачей, так ну его, — на что оно мне?

Штюрк усмехнулся необычной горячности Хардекопфа; он одобрительно похлопал его по колену.

— Да, Иоганн, что верно, то верно!

— Видишь ли, Густав, мы в прошлый раз говорили о душе и выяснили, что такое жизнь и смерть с точки зрения физиологии. Твои слова: «Жить — значит умирать» — конечно, верны; между прочим, я у Геккеля их не нашел; но мы слишком много рассуждаем о душе; верно, что она попросту является функцией жизни, — я все это понимаю, тут ничего не скажешь, — однако я нахожу, что мы обязаны больше заниматься этой «умирающей» жизнью, чем философствовать о смерти, черт возьми! У нас есть все основания задуматься о жизни, на мой взгляд, она весьма и весьма нуждается в улучшении. «Варварское состояние» — это очень правильно сказано.

— Что верно, то верно!

Но на самом деле Штюрк не вполне был согласен со стариком. Не раз он в этот вечер повторял:

— Во всем, что ты говоришь, Иоганн, есть доброе зерно истины. Это я признаю. Но уж эти мне политики! Один Луи Пастер сделал для человечества больше, чем все Луи Бонапарты вместе взятые.

3

В следующее воскресенье, в солнечный июльский день три члена правления «Майского цветка» отправились отыскивать подходящий ресторан с залом и садом для осеннего гулянья. Карл Брентен добился чего хотел: решили искать в лесистой местности. Пауль Папке, который долго не соглашался, — он все ратовал за реку или озеро, — сдался, когда Брентен сказал ему, что возможны несчастные случаи. Было решено обследовать рестораны в Заксенвальде.

Ранним утром тройка устроителей встретилась у Берлинертор. В пригородном поезде, — разумеется, в мягком вагоне, ведь поездка оплачивалась из кассы ферейна, — Пауль Папке сообщил, какой намечен маршрут: подходящий ресторан имеется в Рейнбеке, он принадлежит некоему Августу Майеру и называется «Лесной замок». На расстоянии часа ходьбы, близ Фридрихсруэ, есть еще два ресторана: «Древние саксы» и «Старый канцлер».

— «Старый канцлер»? Исключается! — воскликнул Карл Брентен. — Одно название чего стоит. — И с насмешкой прибавил: — Может, прикажешь после гулянья сходить поклониться праху Бисмарка, а?

— Кто предлагал Заксенвальд — ты или я? — вспылил Пауль Папке.

— Да, да, что верно, то верно, — заметил Густав Штюрк.

Что именно было верно, никто не знал, но раздражение Папке улеглось.

— Во всяком случае, мы ведь можем осмотреть помещение, не правда ли? — продолжал Папке уже более миролюбивым тоном.

— Само собой, — согласился Карл Брентен. — Можем даже немножко «пощипать» хозяина.

— Так не говорят, — наставительно сказал Папке. — Я написал всем рестораторам, — продолжал он, — они извещены о нашем приезде и, значит, приготовились нас принять. Я, кстати сказать, заказал и разослал визитные карточки. Это производит впечатление, я знаю по опыту. — Пауль Папке достал пачку маленьких белых карточек. — Вот, Карл, твои!

— Мои?

— Да, твои.

Карл Брентен повертел в руках одну из визитных карточек, которые заказал для него Пауль Папке. Он прочел на ней свое имя; внизу было напечатано мелким шрифтом: «Maître de plaisir».

— Что это означает?

— Ну, это по-французски. Означает — распорядитель по части развлечений. Нельзя же на визитной карточке напечатать просто «распорядитель». Как-то плохо звучит!

Густав Штюрк прочел на своих карточках «Столяр-краснодеревщик и Главный казначей». Он с удивлением повертел карточку в руках.

— Я думал, что такие штуки бывают только у графов и баронов…

— Вздор! — воскликнул Пауль Папке. — Каждый порядочный человек заводит себе визитные карточки!

Карл Брентен захотел взглянуть на карточки Папке. Они были с золотым обрезом, посредине красовалась надпись: «Инспектор Гамбургского городского театра», а внизу слева: «Первый председатель ферейна «Майский цветок».

— Да, Пауль, здорово накручено!

— А «мэтр де плезир» — разве хуже? — обиженно отозвался Папке.

Все сунули в карман свои визитные карточки, на каждого приходилось по три дюжины.

— Разумеется, пользоваться ими только по делам ферейна, — подчеркнул Папке, — я поставил их в счет.

— Мы ведь не остановимся на первом же ресторане, верно? — спросил Штюрк.

— Никто и не помышляет, — сказал Папке. — Ты же слышал, что мы собираемся побывать в трех местах.

В купе, кроме них, никого не было. Благодушно настроенный Карл Брентен расположился на серо-зеленом бархатном сидении и удобно вытянул ноги. Посасывая сигару, он глядел в окно на заливные луга. Ловкая же собака этот Пауль: визитные карточки, будь они прокляты! Придет же такое в голову! Поглядишь на него, так, пожалуй, поверишь, что он и в самом деле инспектор, а послушаешь, так выше его и начальства нет. Он покосился на Пауля Папке, сидевшего напротив, у окна. На Папке был элегантнейший костюм в светлую полоску. У портного да чтобы не было вкуса! В багажной сетке лежала его панама. И булавка в галстуке тоже, видно, не из дешевых. А может быть, и дерьмо, поди разбери. Инспектор… «Да, — размышлял Карл Брентен, — этот далеко пойдет». И вдруг всякое дружеское расположение к Папке улетучилось, — Брентен почувствовал к нему зависть. «Некоторым людям все само дается в руки, а другие всю жизнь бьются, и без толку. Визитные карточки, мэтр де плезир — до этого я бы никогда не додумался», — грустно размышлял Брентен.