Лекарь - Корчевский Юрий Григорьевич (библиотека электронных книг .TXT) 📗
— Кто такая?
— Не говорит, однако лицо и левая рука в рубцах от ожогов — смотреть страшно. Наверное, и под платьем ожоги, только не видно. Именно тебя спрашивала.
— Наверное, от рубцов избавиться хочет, — предположил Никита, — только я пластикой не занимаюсь, условий нет.
— Если она без тебя появится, что передать?
— Коли из-за рубцов — не обнадёживай, не возьмусь. Ну а ежели что другое — надо посмотреть. Ты пациентов на завтра приготовь.
— Уже заходили, спрашивали. Я сказал, что ты с утра будешь.
— Правильно.
Никита опять пошёл к Елагину. Подходя к дому, увидел: во дворе, у крыльца его возок стоит, стало быть — вернулся.
Никита взлетел по лестнице на второй этаж и заторопился в трапезную — после возвращения домой Елагин всегда откушивать изволил.
Вопреки обыкновению, Елагин сидел за столом один. Перед ним стоял кувшин вина и скромная закуска. Князь был хмур и пьян.
Никита поздоровался.
— Садись, выпьем за упокой души, — не ответил на приветствие Елагин. — Вчера похороны были.
Князь разлил вино по кубкам. Не чокаясь, они выпили.
Никита осторожно спросил:
— По ком тризна? Дочерь царская?
— Знаешь уже? По ней. Государь очень уж убивался. До последнего надеялся, что ты приехать успеешь.
— Ни дня не медлил. Как настоятель о полученном известии сообщил, в тот же час я и выехал.
— Верно, путь долгий. Однако государь приказал тебя впредь из первопрестольной дальше дня пути не отпускать.
— А как же лекарь иноземный? Да и не один он при дворе.
— Сбежал, как смерть случилась. Полагаю, государь, от печали отошедши, тебе это место предложит.
— Ещё в Вязьме предлагал.
— Да ну? А ты?
— Перед тобой сижу, стало быть — отказался.
— Ну и дурак, прости Господи! Счастья своего не понимаешь. Удача сама в руки шла!
— А если бы не Самюэль этот там был, а я? Не при всякой болезни лекарь помочь в силе.
— Государю легче было бы. Знал бы он тогда, что никто не помог бы лучше, чем ты. Сам пойми отцовские чувства. Семья — дело святое, для детей всё отдашь. Давай выпьем.
Князь говорил слегка заплетавшимся языком, потом внезапно уронил голову на стол и уснул. Никита позвал холопов — отнести князя в опочивальню.
«Ну да, царь обиду затаить на меня может, — размышлял Никита. — Но даже если бы я приехал на сутки раньше, застал бы уже терминальную стадию, почти агонию».
Поправить ничего нельзя.
Утром, после завтрака он направился в лекарню. Народ уже в коридоре толпился, по лавкам чинно сидел — ну прямо как в обычной районной поликлинике. Для полного антуража регистратуры не хватает да криков: «Вы тут не стояли!»
Вымыв, как всегда, руки, Никита начал приём.
Первой оказалась женщина с маститом — он сразу положил её на операционный стол. После неглубокого наркоза эфиром он взрезал грудь, выпустил гной, сделал перевязку.
Едва отойдя от наркоза, она засобиралась домой.
— Дитё у меня некормленое, и ещё двое по лавкам сидят. Пойду я.
— Только тогда на перевязки каждый день приходи.
Следующим был мужик с инородным телом в плече. Ранение было старым, рана уже давно зарубцевалась.
— Разбойники года два как из лука стрельнули, — объяснил он. — На ушкуе я плавал. Отбились тогда, а древко стрелы сломалось, наконечник внутри остался. Как рукой двигаю, вроде колет.
— Давно прийти надо было.
Снова наркоз, разрез, удаление железного наконечника от стрелы, перевязка. И — пошло-поехало. Никита даже про обед забыл.
«Фу, вроде закончились все», — он с облегчением выдохнул. Но в этот момент из-за дверей, ведущих в коридор, донёсся голос Ивана:
— Всё, не принимает он, завтра приходи. А если насчёт рубцов, так и не поможет, сам сказал.
Никита вспомнил вчерашний разговор. Говорил ему Иван о женщине с келоидными рубцами. Ладно, надо поглядеть, может — не в рубцах дело.
Он открыл дверь:
— Иван, пусти!
Сам вернулся за стол.
Вошедшая женщина была одета бедно, головной платок на глаза надвинут.
— Садись, говори — что беспокоит.
Женщина молча подняла платье.
Вся левая сторона тела была в грубых, обезображивающих рубцах, стягивающих кожу. Никите одного взгляда хватило, чтобы понять — серьёзные ожоги были. Досталось бедняжке, ведь ожоги — вещь очень болезненная, заживают трудно. Это чудо, что она выжила после болевого шока.
— Прости, милочка, не возьмусь — не в моих силах.
Женщина кивнула, опустила платье.
«Да что же она молчит? — изумился Никита. — Ведь с Иваном разговаривала».
Смахнув рукой слёзы, женщина повернулась и направилась к двери.
Никита невольно задержал на ней взгляд: что-то показалось ему знакомым в её фигуре — движение ли, поворот тела.
— Погоди! Повернись! — почти приказал он.
Женщина помедлила, как будто раздумывая, но повернулась.
— Платок откинь, лицо хочу посмотреть.
Женщина медленно стянула платок назад, на шею. Левая половина её лица была обезображена рубцами, волосы на голове короткие, видимо — не отросли после трагедии. Вид был жутковатый.
Никита невольно сделал шаг назад и тут увидел её глаза. Это были глаза Любавы.
Не может такого быть! Ведь нищий сказал, что и мать и дочь умерли от моровой язвы. И дом сожжён — он сам видел.
— Любава? — нерешительно спросил он.
— Была Любава, только вся вышла. В огне сгорела прежняя Любава, моровой язвой изведённая. Что, не узнал?
А голос её — прежний, голос его любимой девушки, а потом и жены, с которой одну только, первую брачную ночь он и провёл.
— Мудрено тебя узнать, — придя в себя, осипшим от волнения голосом выдавил Никита. — А что же ты раньше не пришла?
— Ты ведь как с царём на Смоленск ушёл, так и пропал, весточки с оказией не прислал. Жив или убит — что думать?
— Москву караулами закрыли, ни в город, ни из города никого не выпускали. Царь, а вместе с ним и войско, и я вернулись только в феврале, в конце уже. Я сразу к дому побежал, а там — одни головёшки. Нищий на паперти сказал — язва моровая с вами приключилась. Сначала матушка померла, ну а потом и ты. И на сносях ты была.
— Была, только скинула. Бабы-то — они живучие, как кошки. Вот и я выжила. Матушка померла, это верно. И я уже доходила, из дома выбраться не могла. Видно, стража городская посчитала, что мы обе преставились. Дом подожгли, и даже внутрь не заходили. Выползла я кое-как, только обгорела. Нищие меня подобрали, у них и плод скинула. Как выжила — сама не пойму. Потом сюда, в лекарню приходила, а помощник твой сказал, что ты в Астрахань уехал, надолго.
— Ты и сейчас мне лицо не показывала, молчала. Так и ушла бы. Почему?
— Нет той красавицы, которую ты полюбил, Никита. Я ноне — уродка. И кому я такая нужна? Видела же я — отшатнулся ты, как лицо моё новое увидел. Не муж и жена мы теперь, пойду я. Думала я, что сможешь ты мне помочь рубцы убрать — хотя бы на лице.
— А как живёшь, на что?
— Кто меня такую страшную на работу возьмёт? Милостыню прошу. Подают — и то шарахаются, как от прокажённой. Подаянием и живу.
— Ну нет! — Никита решительно вскочил. — Мы с тобой в церкви венчаны, я муж твой законный. Как там священник говорил? «В горе и радости, здоровье и болезни? И только смерть разлучит нас?»
— Я умерла уже один раз, Никита — в том сгоревшем доме. И ото всех обязательств перед Богом и людьми тебя освобождаю.
Никита подошёл к Любаве и обнял её, не скрывая выступивших на глаза слёз: ведь он помнил ту, прежнюю Любаву. Но от неё только глаза и остались. Плечи Любавы, державшейся до того молодой женщины, затряслись от рыданий.
В двери заглянул удивлённый Иван. Увидев странную сцену — лекарь обнимает нищенку, и оба плачут, он деликатно прикрыл дверь.
Спустя некоторое время оба успокоились.
— Так, — решительно сказал Никита, — я тебя больше никуда не отпущу. Идём на постоялый двор, снимем на первое время комнату, поедим. А там и дом покупать надо — взамен сгоревшего.
