В тисках Джугдыра - Федосеев Григорий Анисимович (читать книги бесплатно TXT) 📗
– Что, не будет снегопада?
– Часто ворон кричит, еще не видя добычи, а кукушка верит ему и летит за ним понапрасну. Однако, завтра снега не будет.
Лагерь пробудился еще до рассвета. Старики развели костер, мы успели позавтракать и кое-что еще собрать, когда начало светать. Бойка печальными глазами следит за сборами, сна еще не поправилась и должна отлежаться. Кучум в восторге от предстоящего путешествия, бегает от пня к пню, оставляя на них свои пометки, бросается то вверх, то вниз по реке и, возвращаясь, заглядывает каждому из нас в лицо, будто стараясь выпытать: куда же пойдем?
Во взгляде Улукиткана открытая зависть. В думах, может быть, захребетный край, куда мы идем, где прошло его очень далекое детство, где в годы молодых сил он мытарил горе кочевника. С какой радостью он взглянул бы на знакомые мари, на обширную Учурскую тайгу, перелески, на хребты, пронизанные стрелами заледеневших ключей, на родные места! Но мы наотрез отказались взять его с собою: старик сильно похудел за дорогу, еще больше сгорбился, ему нужен длительный отдых.
Кладу в карман кусочек лепешки. На ощупь проверяю, не забыл ли взять с собой нож, спички, записную книжку, буссоль. Александр Пресников уже впрягся в переднюю нарту. Широкие лямки обняли его богатырские плечи. На нем болотные резиновые сапоги, и от этого он кажется еще более грузным. Одет же Александр легко: на нем фланелевая куртка, брезентовые штаны, на шее шарф, голова непокрытая.
Мы прощаемся. Улукиткан задерживает мою руку.
– Будешь на высокой горе – переверни за меня один большой камень, – просит он улыбаясь.
– Хорошо! А для чего это?
– Пусть смерть думает: какой Улукиткан еще сильный, даже гору ломает! Бояться меня будет…
Хрустнул под лыжами настывший за ночь снег. Тоскливо взвизгнула привязанная Бойка. Александр стащил нарты на лед, окинул прощальным взглядом лагерь, и потянулся скрипучий след в глубину гор. За Пресниковым пошел я, Василий Николаевич подталкивал мои нарты сзади.
Вперёди лежали широкой полосой малоисследованные горы, за ними мрачная тайга – колыбель многоводных рек Гуанама и Учура, заболоченные мари да студеные ключи, вскормленные вечной мерзлотой.
Мне казалось, что только сегодня, четырнадцатого апреля, мы и начали по-настоящему свое путешествие.
II. К верховьям Маи. – Следы любовных игр белок. – Перевал. – Встреча со стадом снежных баранов. – Ночью на крутом спуске.
Идем легко. Встречный ветер выжимает слезу. Одежда взмокла от пота. Александр молча тянет нарту, проминая лыжами снег, прикрывающий лед. Наш путь вместе с рекою вьется меж гор. Начинается подъем. Лямки глубже врезаются в плечи, нарты тяжелеют, укоротились шаги, и километры кажутся бесконечно длинными. Но на душе радостно, как это бывает всегда в первый день путешествия, когда влечет вперед неизвестное, а запас сил еще не тронут.
Все сильнее пригревает солнце. Вместе с нами идет в горы осторожной поступью весна. Стоит ей коснуться своим теплым дыханием покрытых снежным саваном гор, как тотчас же на них появляются проталины россыпей, пятна вечнозеленых стлаников, как начинают чернеть скалы. Снег оседает, раскрывая перед нами следы зимних бурь.
Прошли устье Салакита. За кривуном, как только оборвался лес, открылась ослепительная панорама гор, втиснутая в рамки береговых скал. Делаем привал. Мои спутники занялись костром, а я продолжаю всматриваться в суровый облик незнакомых гор, пытаясь угадать, что ожидает нас там – в холодных теснинах. Слева отчетливо видны колючие гольцы с выпученными к солнцу черногрудыми мысами. Кое-где уже заметны протаявшие ребра отрогов. Правее этих гольцов горы кажутся положе, но дальше по горизонту снова громоздятся их приметные вершины.
Очевидно, что мы находимся близко у границы между Становым и Джугджурским хребтами. Но определить границы сейчас еще трудно: первые впечатления могут быть обманчивыми, поскольку мы смотрим на горы снизу, с короткой дистанции, и видим только их южные склоны.
На проталине, где мы остановились, сухо. У костра, уронив голову на грудь, дремлет Александр. Видно, убаюкали лямки тяжелой нарты богатырскую силушку нашего передовика, подломились могучие ноги, притомилась, сгорбилась спина. Давно догорела прилипшая к нижней губе цыгарка, – сон оказался сильнее. Рядом крепко спит и Кучум, пригретый солнцем, и во сне, видимо, гоняет зверя: нервно визжит, дергает лапами, изредка открывает глаза, но не пробуждается.
Василий Николаевич готовит обед и подсушивает у огня свои портянки.
Я бросаю на мох телогрейку, ложусь и снова чувствую всем телом явственное дыхание горной весны, слышу шорох оседающего снега. Вероятно чувствуют ее приближение и спрятанные под снегом в почве корешки трав, цветов, семена однолетних растений. Скоро из земли по корням поступят первые капли сока, лопнут почки и деревья выбросят зеленую листву. Пробуждаются и отогретые весенним теплом личинки, червячки, букашки, мухи – жители лета. Многие из них уже выглядывают из своих убежищ, сделанных в коре, в трещинах сухоствольных деревьев, в щелях скал и других укромных уголках, но еще не решаются покинуть зимние квартиры, боясь отморозить ножки или крылышки.
– Александр, слышишь, Александр, глянь-ка, зверюгу какую поймал! – кричит Василий Николаевич, протягивая к спящему сложенные горстями руки. – Да пробудись ты, Сашка!
– Ладно, не дури… – бурчит тот, сплевывая потухшую цыгарку и сонно причмокивая губами.
– Говорю, взгляни!
Александр открывает глаза и в недоумении осматривается.
– Фу ты, чорт! – бросает он с досадой, не обращая внимания на протянутые руки Василия Николаевича. – Понимаешь, женку видел, ругает меня за что-то, а сама ластится, обнимает… Нужно же было тебе в такой момент будить…
– Чего это она тебе приснилась в пути, видно не уморила дорожка?
– Сон не закажешь.
– А я комара поймал, не знаю, что ему присудить?
– Раненько вылетел, не терпится. Дай посмотреть на него, голубчика…
– Говорят, от одного комара к лету тысячи наплодятся, – Василий Николаевич осторожно заглядывает внутрь сложенных вместе ладоней. – Удрал, бродяга… Так и есть!
– Значит, лето, Василий, комариное будет. Ты взгляни-ка, пожалуйста, на губе у меня волдырь, что ли, вскочил? Видно, от цыгарки.
– Точно, ожог. Крепко приласкала женка! – смеется Василий Николаевич.
Отдохнув, снова трогаемся в путь.
Солнце, перевалив за полдень, стало припекать сильнее. Размяк и оттаял снег. Река в стремительном беге завалила проход подмытыми стволами деревьев, скатившимися со склонов крупными валунами. Занырял наш след по оврагам, то в лес, то на реку.
Александр вдруг останавливается, сбросив лямки, что-то разглядывает на снегу.
– Звери прошли, – говорит он, указывая на свежие следы.
Действительно, только что перед нами долину пересекли пять сокжоев: один крупный самец, две самки и два прошлогодних теленка. Бежавший позади Кучум потянул носом, метнулся пятным [38] следом, но мгновенно исправил свою ошибку и покатился черным клубочком вдогонку за зверями по снежному полю.
Перемахнув русло реки, кобель нырнул в таежку и исчез в боковом распадке. Мы продолжаем стоять в ожидании чего-то, хотя знаем, что из затеи Кучума ничего не получится: сокжой – животное очень пугливое, и собаке не остановить его.
– Теперь не жди до утра, – сказал Василий Николаевич, махнув в сторону убежавшего Кучума.
Александр молча набрасывает на плечи лямки, сдергивает нарты, и мы продолжаем путь. Идем долго, тяжело. Плечи горят под лямками, как от ожога, спина не разгибается, словно стянута железным обручем.
Под вечер мы добираемся до широкого распадка с густой таежкой по краю и тут решаем заночевать.
На последнем километре пути к лесу я заметил на снегу следы белок, пробежавших табуном в распадок. Их было шесть. Один след оказался необычным: он состоял из трех отпечатков лапок и одной черточки – зверек, очевидно, хромал на левую заднюю ногу. «Куда это они направляются?» – подумал я и тут же вспомнил, что у белок в это время года гон – брачная пора. Интересно было бы посмотреть праздник любви этих маленьких и очень забавных зверьков, до этого никогда мною не виденный.
