Осень на краю - Арсеньева Елена (книга жизни .TXT) 📗

Какие-то минуты в кабинете царили шум и толкотня, потом остались только трое: сам Смольников, Охтин и «ведущий репортер».

Шурка устало откинулся на спинку стула. Он еще не был с утра дома и даже не завтракал. Здесь, в сыскном, ему налили жидкого чаю и дали кусок морковного пирога из серой, третьесортной муки, принесенного из дому дежурным – для собственного подкрепления сил. Шурка ненавидел морковные пироги, тем паче – из серой муки, однако этот съел за милую душу и еще спасибо сказал: ночные приключения вовсе его вымотали.

Он ведь так и провел ночь на дереве, подобно какому-нибудь гамадрилу или гиббону. Или вовсе макаке. Иногда начинало неудержимо клонить в сон, и Шурка порывался было слезть, но стоило подумать, что троица убийц где-то подстерегает его, как он решал подождать еще немного. С одной стороны, конечно, у страха глаза велики, но зато ведь известно, что береженого Бог бережет. Вот так и вышло, что слез он с дерева, только когда забрезжил рассвет и по улицам зашаркали метлами дворники. Кое-как спустившись, вернее, свалившись с ветки, Шурка ринулся в сыскное...

Он мог, конечно, пойти в ближний участок, однако стоило представить, сколько времени и сил придется там потратить, чтобы объяснить дело, как у него заранее опускались руки. Лучше уж было обратиться к Охтину, который хоть знает, что Русанов-младший врать не будет. К тому же история проклятущего домишки на Спасской имела прямое и непосредственное отношение к истории позапрошлогоднего покушения на начальника сыскного.

Но если честно, Шурка даже и на Охтина не особенно надеялся. Однако, наверное, такой у него был вид после ночи, проведенной в образе примата, что ехидный агент чуть ли «Скорую помощь» вызывать не бросился, выслушал злосчастного Шурку со всем вниманием и отвел к Смольникову. Тот тоже был само внимание: немедля отрядил Охтина разобраться со злосчастным домом, а Шурку принялся расспрашивать обо всем на свете: как поживает его отец, которого Смольников хорошо знал, как сестра, пишет ли что-нибудь из армии ее муж, как работается в газете и даже – как там прижилась в Приамурском крае кузина Марина Аверьянова, сосланная туда именно за организацию покушения на Смольникова. Про кузину Мопсю Шурка говорить совершенно не хотел, поэтому он перевел разговор на животрепещущее – свою работу.

– Эх, – сказал Смольников, – нравятся мне ваши фельетоны. Одно удовольствие их читать! Вот кабы вы еще писали этак же про наших агентов – как они шустрят, как себя не жалеют, сберегая добро и жизнь обывателя!

Шурка не поверил ушам. Да ведь он только о том и мечтал! Мигом выложил начальнику проект задуманной рубрики под названием «Уголовная хроника» и нажаловался (как-то само собой вышло, без злости!) на агента Охтина, который к его идее относится с презрением...

– Это он из скромности, – усмехнулся Смольников. – Ну да мы с вами его просто-напросто обойдем на вороных.

– В каком смысле? – удивился Шурка.

– А в таком. У меня нынче в девять утра оперативное совещание со старшими сыскными агентами всех наших полицейских частей. Дозволяю вам на нем присутствовать, а потом факт такового совещания осветить. И, выбрав самую для вас интересную тему (или даже несколько тем!), написать статью для своей газеты.

Сейчас Шурка думал, что же выбрать: конечно, не кражи собольей пелерины или пачки рубашек стоимостью в семьдесят рублей. Вот уж нет! Зато как заманчиво звучало: граф Лазаревский... девушка-убийца... налоговый аферист... Или этот, как его... Дю-лю! Правда, Смольников сказал, что там какое-то похабство. Ну так ведь оно того-с, особенно интересно для обывателя-с, похабство-то...

– Ну что? – спросил Смольников, глядя на Охтина.

– Да что может быть, Георгий Владимирович? – вздохнул тот. – Пусто. Проверили мы дом очень толково: сейчас ведь как раз переписчики по дворам ходят, [8] вот я с ними и пристроился...

– Григорий Алексеевич, – укоризненно протянул Смольников. – Да что ж вы так неосторожны? Вас ведь знают, знают!

– Не волнуйтесь, Георгий Владимирович, я таким появился, что комар носа не подточит. Этакая канцелярская крыса, стручок-писарь – пенсне, усики, плечи сгорбленные, шинелка потертая... Не о чем беспокоиться, уверяю вас! – быстро сказал Охтин. – Зато своими глазами все, что надо, увидал. Полное ощущение, что дом необитаемый. Однако в сенях две двери: одна ведет в комнату, где и впрямь все в пыли и паутине, а вторая – в сараюшку. В той сараюшке есть лаз в подпол...

– В подпол! – повторил Шурка, мгновенно побледнев. – Но я помню, мы в подпол из второй комнаты спускались...

– Так ведь туда два пути могут вести, – пожал плечами Охтин. – Мы в подпол не совались. Бес знает, кто там сидел и на что бы мы там наткнулись. А так вошли, покричали, мол, с переписью к вам, покажитесь, хозяева, а потом ушли восвояси. Конечно, если бы со мной были не простые переписчики, а свои ребята, мы бы рискнули...

– Лучше без риска, – покачал головой Смольников. – Поставьте кого-то постоянно за тем домом следить. Это все, что мы можем сделать.

– Значит, я их спугнул тем, что Станиславу Станиславовну туда послал, – пробормотал Шурка. – Эх, дурень я! Значит, они за мной следили, увидели, как она ко мне вернулась... Они все поняли! Хорошо еще, что на нее не напали. Я... – Он всплеснул руками в припадке отчаяния. – Я настоящий преступник, что ее туда послал! Что бы я делал, если бы ее там убили?!

– Насколько я понимаю, сию барышню так просто не убьешь, – усмехнулся Охтин. – Я еще тогда ее заприметил, когда в редакцию приходил по поводу Кандыбина. Малехонькая барышня, вроде ничего особенного, а характер, чувствуется, железный. И храбрая!

Шурка посмотрел подозрительно. Нотки восхищения, прозвучавшие в голосе Охтина, ему очень не понравились.

– Храбрая, а? – настойчиво повторил Охтин. – Как думаете, Русанов, согласится она нам помочь?

– В каком же смысле?

– Я ведь насчет нового Дю-лю не просто ради скабрезного интереса поинтересовался. Есть сведения, что видели его близ Андреевской ночлежки. Это ведь в нашем городе самое такое место, чтобы всякая пакость могла тихо залечь на дно и вылежаться, ожидая, пока буря поверху пройдет. Недаром господин Горький сие местечко так и называл – «на дне»! Еще, конечно, в Сормово можно податься, к пролетариям... Там тоже можно припухнуть, удобную минуту выжидая. Но Дю-лю наш – он не тот типаж, среди сормовичей он будет весьма и весьма приметен. А здесь...

– Ради Бога, – смиренно сказал Шурка, – может, вы мне поясните, что за штука такая – Дю-лю, и с чем его едят?

Смольников снова усмехнулся не без смущения:

– Видите ли, господин Русанов, вы у нас еще человек молодой и, по счастью, неиспорченный. Кроме того, вы собой привлекательный, определенно пользуетесь успехом у женского пола, и вам нет нужды взбадривать свою чувственность непристойными картинками. Дю-лю – прозвище некоего французского фотографа, который распространял именно что непристойные изображения юных девушек. Совсем юных, можно сказать, девочек. Многих к нему приводили растленные матери... И вот у него в Петрограде появился последователь. Фамилия его – Баженов. Правда, в настоящее время он скрылся из Петрограда, опасаясь ареста. Задержана одна из ближайших его помощниц, которая дала показания, что он мог скрыться в Энске либо в другом поволжском городе.

– Андреевские нумера, – продолжал Охтин, – сами понимаете, еще то местечко! И здесь найдутся матери-опойки, которые не прочь поторговать красотой и невинностью своих юных дочерей – если, конечно, допустить, что в них еще осталась невинность. То есть для Баженова здесь весьма хлебное место. Не сомневаюсь, что он вовсю продолжает свою преступную деятельность. То есть я просто уверен в этом, поскольку в городе уже начали появляться картинки возмутительного содержания. Значит, он уже нашел не только натуру, но и сообщников, которые его фотографические снимки печатают и распространяют. Но если ворваться в Андреевские нумера вот так просто, с облавой, нахрапом, мы, конечно, ничего не найдем. Там умеют прятать концы в воду! К Баженову и его возможным сообщникам нужно присмотреться исподволь. И тут очень кстати для нас то, что идет перепись и господ переписчиков где только не привыкли видеть.