Полное собрание сочинений. Том 17. Зимние перезвоны - Песков Василий Михайлович (бесплатные книги онлайн без регистрации TXT) 📗
И выкинул однажды коленце я уже посерьезней. После Сталинградской победы все мы воспрянули духом, повеселели. Но вид — не глядел бы: шинели в грязи, сами обросшие, закопченные. Я шутил: «Бармалеи!» Что сделать, чтобы люди почистились, подтянулись? Это меня почему-то очень заботило. Идея пришла внезапно, я даже испугался. Но потом, так и сяк прикинув последствия, я решил: разоблачить меня будет нельзя.
Сначала я отлучился из роты на полчаса и принес «потрясающую новость»:
— Хлопцы, ходит слух: на Донской фронт прибыл Сталин.
«Новость» понеслась по окопам и траншеям — солдатский телеграф действовал безотказно. И через час в нашем батальоне уже не было человека, который бы не занялся собой — бреются на морозе, трясут шинели, хлястики пришивают, оружие драят. Начальство в недоумении, на вопросы отвечает: «Не знаем…» Но солдат слухам верит больше, чем начальству.
Мансур Гизатулович, 1990 год.
В.: Признались кому-нибудь в этой затее?
О.: Нет. Никто бы не поверил. Победа под Сталинградом для каждого была праздником. Я угадал настроение.
В.: У вас ведь был, наверное, счастливый день на войне?
О.: А как же. Смеяться будете, связано это с баней. 28 ноября 1943 года за Днепром я был ранен. Не тяжело. Но ясно было: отвоевался.
Мчал меня в наполненной соломой двуколке к переправе Степан Моисеев. Бывают чудеса на войне, у Сталинграда я его пожалел — сорок пять человеку, — отправил в хозяйственный взвод ездовым. У Полтавы на реке Ворскле мы снова с ним встретились. Под ураганным огнем мчались мы со Степаном по дамбе. Он в двуколке, а я, держась за веревку, бежал сзади. Пронесли нас сквозь стену огня невредимыми монгольские лошаденки. И вот теперь за Днепром в третий раз встретились со Степаном. Он меня, как сына, уложил на солому. Гнал быстро. Раненые роптали, уступая дорогу. А Степан — война научила быть хитрым — покрикивал:
— Посторонись, ребята! Раненого полковника, Героя Советского Союза везу.
Я его дергаю:
— Степан, бога побойся. Плащ-палатку поднимут — изобьют и тебя, и меня.
Когда прощались у переправы, обнял меня Степан Моисеев:
— Жениться вздумаешь — приезжай. Семь дочерей у меня…
Потом был санбат. Операция без наркоза. Чтобы медсестер не пугать ревом, я рот ватой забил.
А потом была баня в Новых Санжарах. Ее устроили то ли в школе, то ли в какой-то конторе. На дворе в котлах и бочках грелась вода. Нас, израненных, чумазых, обросших, приводили в божеский вид старушки и молодухи. Радость была — описать невозможно. Тело освобождалось от грязи. А душа словно оттаяла. Глядели мы, двадцатилетние, на такого же возраста девушек — голова кружилась от прикосновенья их рук. И казалось, ничего в жизни не может быть лучше этого радостного тепла.
В.: Был потом госпиталь?
О.: Да, в Павлове на Оке. А потом дорога домой, в нашу яблоневую Бурчмуллу, к родной шахте… В Куйбышеве вышел я из вагона. В помещении вокзала народу битком. Много детей, и все голодные. Я развязал вещмешок. Дети облепили, как голуби. Худые — кожа да кости. Глаза большие. Меня поразило — десятка три ребятишек, а терпеливо, без суеты, в очередь получают гостинцы… В ташкентский поезд сел я с пустым мешком. Трое суток со мной делились кто чем. И с радостью. Мы много сейчас говорим о милосердии. А оно у меня в памяти с тех военных трагических лет. Мы были тогда подлинно милосердными.
В.: Мансур Гизатулович, в шестьдесят семь лет человека уже не испортишь. Признаюсь, гляжу на вас с восхищением. Вы сильный, честный, любознательный, добрый. И талантом отметила вас природа: на работе — первый, талантливо воевали, впечатляюще о войне рассказали. Но ведь не все в человеке «от Бога», кому-то вы обязаны своим характером, своим взглядом на жизнь…
О.: Отцу. Умный, добрый и строгий был человек. К работе меня приспособил с десяти лет. Сам в шахту спускался, а я наверху коногонил — крутил барабанный привод у ствола шахты. На всю жизнь я запомнил отцовский урок воспитания. Конь был уросливый, злой — почувствовал слабосильного коногона — не слушается.
Ну, я и пошел работать, как взрослый, — кнутом коня по боку и страшным голосом «в три господа мать!». Конь покорился. Я был доволен. Но вдруг чувствую: спину мне кто-то сверлит. Оглянулся — отец. В усмешке шевелит черный ус. Остановил коня. Мне подал бутылку молока с хлебом.
— Дай-ка мне вожжи…
Я обедал, а отец коногонил. И никаких громких слов, только слегка понукает коня, на коротких остановках ласково хлопает по загривку огромной ладонью. И я в свои десять лет понял: не руганью, лаской больше добьешься.
Отец был честен. На прииске ему доверяли принимать у старателей золото. Меня любил. Когда добровольцем я шел на войну — не отговаривал. Матери сказал: «Не плачь, Мансур вернется». Сам он погиб в шахте 12 ноября 1942 года, не дождавшись моего письма с фронта.
В.: Хотите сказать еще что-нибудь молодым?
О.: Скажу главное. В нечеловечески трудной войне мы защищали Отечество, наш общий дом. Сильны мы были великой общностью. И мы должны эту общность беречь. Только при этом условии мы осилим все трудности. Мы их осилим, как осилили в грозные сороковые годы.
Фото В. Пескова и из архива автора. 28 апреля 1990 г.
Бой рвется в бой
Бой — умная и опытная лайка-охотник. Весна и лето для Боя — время тягостного безделья: лежи, отгоняй мух и радуйся, если хозяин соберется куда-нибудь в лодке. Но чуть повеяло холодком, чуть забурелась листва на деревьях, Бой понимает: скоро, скоро начнется настоящая жизнь, а сядет хозяин почистить ружье, проверить патроны, починить сумку — Бой уже сам не свой, прыгает на окно, и в мыслях своих собачьих уже он в тайге, облаивает соболя, утопая в снегу, бежит за добычей…
Природа, что бы там ни было у людей, свое дело знает: плодятся соболи, зайцы, лисы, вызревают ягоды и кедрач. Этот древний «несеяный урожай» собирается, как и встарь, хождением по тайге. Забросят в избушку тебя вертолетом, можешь по радио, если приспичит, попросить помощь, но все остальное, как в старину — без хождений ничего не добудешь. Трудная, не для всех по силам, работа. Анатолий Георгиевич Коваленков, посланный на Камчатку охотоведом, знает цену хлебу охотника-промысловика.
Сейчас он директор госпромхоза «Елизовский», хозяйства благополучного, крепко стоящего на ногах. Промысел рыбы и зверя, сбор ягод — основное дело хозяйства. Дело это хорошо ладится без ущерба природе, потому что Анатолий Георгиевич знает, сколько чего и как у тайги можно взять. Знает директор и цену таежных трудов, потому что сам промысловик опытный.
Случается, отпуск берет он зимой, чтобы вместе со всеми оказаться в тайге. И не последним бывает он в числе самых лучших добытчиков — глаз зорок, ноги носят, как молодого, знает и любит леса Камчатки. А собака — половина успеха на промысле. «Я только подумал, а Бой уже знает, что делать», — хвалит любимца Анатолий Георгиевич.
Для охотника радость — не только охота, но и сборы в тайгу. И Бой эту радость переживает вместе с хозяином.
Фото автора. 15 ноября 1990 г.
Любопытство
Собака плыла с нами в лодке. При всяком удобном случае она выпрыгивала на берег и азартно бежала возле воды, не пропуская возможности на кого-нибудь гавкнуть. Иногда она замирала, поджав переднюю лапу, — что-то любопытное встретила. Бакланы на скалах, видя собаку, тоже от любопытства тянули шею.
И сивучи, прыгнув в воду с камней, тоже выныривали взглянуть: что за зверь появился, надо ли его бояться или можно было спокойно греться на берегу?
