Кровавые жернова - Воронин Андрей Николаевич (бесплатные полные книги txt) 📗
Мальчик моргнул, но кивнуть головой не смог, так крепко сжимал его голову мужчина в длинной шелковой накидке.
Доведя мальчика до калитки, Ястребов вытолкнул его.
– Иди и никогда сюда не возвращайся, – словно бы ударил в спину голос.
И Илья пошел, ускоряя шаг.
Он неслышно вошел в дом, повесил в шкаф ключи от церкви. Тихо проскользнув в спальню, он даже не взглянул на старших братьев, забрался под одеяло, свернулся калачиком и забылся сном.
А наутро к дому священника прибежал церковный староста, возбужденно размахивая руками, словно отгоняя назойливых ос.
– Батюшка Павел, – еще с порога закричал старик, – церковь открыта, дверь нараспашку!
– А в церкви никого?
– Обокрали! – воскликнул священник.
Холмогоров вошел в гостиную. Он уже был одет и умыт. Спокойно посмотрел на нервничающего старика, на перепуганного отца Павла, на побледневшее лицо матушки Зинаиды.
– Когда вы это увидели?
– Сын пастуха сказал. Он стадо гнал возле церковной ограды, смотрит: церковь открыта, и в ней никого. Я уже там побывал, это пять утра было…
– Господи, помилуй! – быстро обуваясь, бормотал отец Павел.
– Я подвезу, – сказал Холмогоров.
Вскоре машина уже стояла у церкви.
– Наверное, нет иконы, – крестясь, а затем переступая порог церкви, прошептал Андрей Алексеевич.
– Как нет!?
Втроем мужчины вошли в алтарь.
– В милицию надо, – сказал священник, глядя на церковного старосту, а затем на Холмогорова, словно спрашивал разрешения на подобный поступок.
Холмогоров кивнул. Доски пола поскрипывали, он рассматривал их.
– Вечером церковь убирали? – спросил он.
– Да. Я сам собственными руками закрыл и замки еще проверил. Я всегда так делаю. Отец Павел и матушка уже пошли, а я остался свечи убрать с женщинами. Мы вместе выходили.
Холмогоров осмотрел замки. Его лицо было сосредоточенно-суровым, глаза полуприкрыты.
– Так я это.., отец Павел… Андрей Алексеевич… – топая на крыльце, бормотал церковный староста, – пойду в милицию звонить, пусть приезжают, ищут.
Холмогоров ничего не ответил. Староста оставил священнику свои ключи и отправился в деревню.
Жизнь так устроена, что каждый зарабатывает, как может. Кто-то честным трудом нагоняет мозоли, кто-то воровством, а кто-то и тем и другим способом одновременно. Не исключением из общих правил являлся и Григорий Грушин. Нет, он специально не воровал, никого не убивал, не грабил и считал, что жил честно.
Имея государственную машину под задницей, государственное горючее, всегда изловчишься что-то сэкономить, а вечерком, когда начальство не видит, дровишки из лесу во двор доставишь, сено опять же, мешки с мукой или зерном.
Да мало ли чего людям надо!
Вот и сегодняшним утром Григорий подъехал к дому Ястребова. Хозяин сам открыл ворота, и грузовик, гремя бидонами в кузове, въехал во двор.
– Доброго вам здоровья, – сказал Гриша, снимая с головы кепку и мгновенно сминая ее в руках.
Ястребов лишь кивнул в ответ.
– Как обещал, хозяин, – ухмыляясь и моргая, сказал Григорий. – А если Гриша обещает, он непременно выполняет.
– Солярку, что ли, привез?
– Ее самую, родимую, сорок литров, полный бидон.
– Ну давай, сгружай.
Григорий открыл кузов. Он подкатил сорокалитровый бидон к краю кузова, спрыгнул на землю и аккуратно, словно это была женщина-попутчица, поставил на землю.
– Вот, сорок литров.
Гриша отщелкнул крышку, откинул ее. Розоватая маслянистая жидкость колыхалась у самого верха, отражая синее небо, по которому летели белые облака. Ястребов хмыкнул.
– Вы, наверное, руки пачкать не хотите?
Давайте, я вам подсоблю.
– Ну, если согласен, давай.
– Куда ее, в подвал?
– Не в дом же нести, – резонно заметил Ястребов. – Тащи в подвал, сейчас открою.
– Айн момент, рукавицы только возьму.
Когда солярка была перелита, деньги получены, Григорий закурил, спросив разрешения у хозяина дома, и, выдохнув дым дешевой сигареты, мечтательно произнес:
– А я вот на туркомплекс скоро уйду. Там начальником друг детства, он всем и рулит. С ним недавно выпивали, думаю, не откажет. Надоело мне по деревням мотаться, молоко собирать.
На комплексе и платить побольше станут, все ж таки, я ему не чужой, вместе росли, по садам и огородам лазали, – Гриша хотел признаться, что и в доме мельника они вместе с Полуяновым золото искали, но почему-то сдержался.
На губах Ястребова змеилась улыбка.
– Знаете, раньше никогда такого не было, чтобы так голова болела. Вроде выпили немного, на двоих бутылочку покатили, а голова, как тот бидон с соляркой, тяжелая-тяжелая, прямо-таки гудит, раскалывается.
– Вижу, – тихо произнес Ястребов, глядя поверх головы водителя.
– Вот, даже курить не хочется. Вторую за сегодняшнее утро курю, а уже три деревни объехал.
– Сильно болит? – хозяин дома рассматривал аккуратно обрезанные ногти на узловатых длинных пальцах.
– Ой, болит! Аж слюна в рот набегает. Опохмелиться бы, так она бы перестала, но за рулем не пью. А там, – Гриша кивнул на дощатый забор, – в деревне все только и говорят, что церковь ночью кто-то ограбил. Залез злодей, ценного ничего не взял, только старую икону Божьей матери, ту, которая кровавыми слезами плачет, уволок, мерзавец. Ой, голова болит, шеей ворочать мочи нет. И милиция из района приедет.
– Холмогоров тоже там? – Ястребов резко назвал фамилию гостя отца Павла.
– Это тот, который из Москвы? Конечно, тоже там, где ж ему еще быть? Он и батюшку на своей машине подвозил к церкви, и старосту тоже.
– Выбрасывай сигарету, Гриша, – приказным тоном сказал Ястребов.
И Григорий повиновался, окурок полетел за высокий забор. Швырнуть под ноги Григорий постеснялся, видя идеальную чистоту двора.
– Садись сюда и жди меня.
Григорий уселся, куда предложил ему хозяин, – на жернов, потер ладонями лоб, виски.
Боль была нестерпимая, ему казалось, что даже искры из глаз сыплются.
– И свою пил, без химии там разной, как слеза чистая. И что же это такое с моей головушкой?
Ястребов подошел к водителю, держа в ладони матово блестящую керамическую чашечку, словно натертую воском.
– Выпей вот это.
– А что это? – спросил водитель, с опаской принимая на дрожащие ладони тяжелую чашку.
– Выпей, не бойся.
– Градусов нет? А то, если градусы, как же я за баранку? Мне к полудню молоко в район доставить надо, там меня ждут.
– Выпей, – коротко бросил Ястребов.
Григорий зажал губами край чашки, медленно наклонил, переливая в рот, вязкую, теплую, без вкуса и запаха жидкость. Проглотил, кадык судорожно дернулся.
– Что это? – прошептал он, проводя языком во рту и чувствуя, что язык становится непослушным.
– Трава, – ответил хозяин дома, – трава и больше ничего. Положи руки на колени, – Григорий выполнил просьбу. – Смотри мне в глаза и больше никуда. В глаза и только в глаза. Чувствуешь тепло? – ладонь Ястребова легла на лоб водителя. – Тепло, тепло, тепло… – прошелестел Григорий.
– Очень тепло, даже жарко.
– Вот так и должно быть. А сейчас будет холодно, очень холодно. Но ты не бойся, голова болеть перестанет. Слышишь меня?
– Да… – невнятно ответил водитель грузовика.
Если бы он сейчас захотел пошевелить рукой или ногой, то не смог бы этого сделать. Тело одеревенело, стало чужим и на приказы, просьбы хозяина не реагировало, оно стало подчиняться лишь Ястребову. Синие глаза приближались, становясь все больше и больше. И от этой синевы Григорий почувствовал холод, причем настолько сильный, что ему показалось, что сейчас на бровях, на волосах засеребрится иней, как лютой зимой от дыхания на тридцатиградусном морозе.
– Ну что, холодно?
Водитель грузовика даже ответить не мог, язык застрял между зубами.
– Чувствую, холодно тебе, очень холодно, ты замерзаешь. Сейчас дрожать начнешь.
И, повинуясь голосу Ястребова, вначале пальцы рук, затем колени, а потом и все тело стала бить мелкая дрожь. Из глаз Грушина полились слезы. Ястребов, наоборот, вспотел, ему стало жарко.
