Авантюристы - Крючкова Ольга Евгеньевна (читаем книги онлайн без регистрации .TXT) 📗
Пелагея потеряла счёт времени, руки затекли от напряжения, она крепко сжимала вилы, держа их наготове. Наконец, она услышала шаги мужа: вот он вошёл в горницу, потоптался и позвал:
– Пелагея!
Она не откликнулась, подойдя к двери и, прижавшись к дверному косяку, чтобы муж её не сразу увидел.
– Пелагея! Ты где, чумная баба? – звал Иван Терентьевич.
Женщина затаила дыхание, она слышала биение своего сердца. Староста направился в светёлку дочери, в надежде, что дело сделано и она, теперь фактически, – жена Фрола.
Заглянув в распахнутую дверь, он увидел своего зятя лежащим на полу кверху окровавленным задом, из головы кузнеца сочилась кровь.
Староста перекрестился: «Неужто Любава его так уделала? Вот стерва!»
Иван Терентьевич переступил через порог светёлки. Пелагея, не раздумывая, воткнула ему вилы прямо в живот, тот осел, посмотрев на жену мутным взором:
– Гадина… За что?.. – недоумевал он.
– За то, что издевался надо мной, почитай, двадцать лет! И за то, что позволил дочь обабить без её на то согласия!
Староста стоял на коленях перед женой, инстинктивно зажав руками живот с торчащими из него вилами.
– На коленях стоишь! – усмехнулась жена. – Тепереча самое время. Васятку, небось, порешил?
Иван Терентьевич хотел что-то сказать, он хватал воздух ртом, словно рыба, вытащенная из воды. Пелагея так ничего и не услышала: муж упал на бок – ноги задёргались в конвульсиях, душа покидала его бренное тело.
– Сдохни, собака! – Пелагея плюнула на мужа и направилась в горницу к печи.
Она подбросила дров побольше, чтобы огонь пылал как можно сильнее; открыла заслонку, набросала рядом тряпок, полотенец, стянула со стола скатерть, чтобы искры от пламени как можно скорее попали на них… И начался пожар.
Глава 10
Негидальцы, жившие у хребта Ороча, давно пристрастились к царской водке, меняя на сие зелье пушнину, в добыче которой они слыли умелыми охотниками, которым не было равных на всём Забайкалье.
В очередной раз, когда ушлые торговцы из Нерчинска покинули стойбище племени, прогибаясь под тяжёлыми мешками, нагруженными меховыми шкурками, начался праздник: на кострах жарились освежёванные тушки животных, негидальцы разливали водку в глиняные чаши и напивались до беспамятства.
Шаман Ихрым наблюдал за сей удручающей картиной, сидя около своего шатра, что стоял на холме. Он никогда не принимал участие в пьянках своих соплеменников, лишь сокрушаясь при виде их, напившихся до безобразия, издали.
Он печально вздыхал, вспоминая дни своей молодости: давно это было… Он не помнил уже, когда и родился. В то время негидальцы ещё сохраняли свой язык, культуру и человеческое достоинство. А что теперь? Ихрым закурил трубку с длинным тонким мундштуком. Его узкие подслеповатые глаза начали слезиться от ядрёного табака – это единственное, что он выменивал у пришлых торговцев на различные амулеты из зубов животных.
Ихрым закашлялся.
– Зверское зелье, – заметил он и затянул старинную заунывную песню, услышанную им ещё в далёком детстве от своей бабки.
Пропев её до конца, шаман невольно подумал, что стал забывать свой язык, ведь большинство соплеменников предпочитало говорить на русском, да и смешанных детей стало появляться всё больше с приходом торговцев. Он понимал, что негидальцы, или орочоны, как называли они себя, обречены на постепенное исчезновение.
Ихрым затянулся что есть силы, стараясь забыться и вызвать видения: перед глазами возникла жена, умершая много лет назад, она призывно звала его к себе, жестикулируя руками. Шаман понял: дни его сочтены. Но кто же тогда позаботиться о племени? – несмотря на всеобщее пьянство, соплеменники считались с ним, как с главой рода.
– Ихрым!
Седая женщина вывела шамана из забытья своим криком.
– Что шумишь, Лисица?
– Помоги, Ихрым! Ивану опять плохо: трясёт всего, ноги и руки дёргаются… Помрёт…
– Хорошо, сейчас иду…
…Ихрым откинул шкуру и скрылся в шатре, прихватив с собой всё необходимое для обряда исцеления.
Лисица плакала всю дорогу, пока шли до её нехитрого жилища, сооружённого из сухих стволов сосны в виде конуса, затянутого шкурами, вверху было оставлено отверстие для дыма. Убранство жилища также не радовало глаз – оно было бедным даже по скромным меркам негидальцев: посередине котёл для варева пищи, да вокруг старые провонявшие шкуры для сидения и сна.
Иван лежал на одной из шкур, его ноги и руки дёргались, голова запрокинулась, из-за рта сочилась слюна. Ихрым попытался вспомнить: сколько лет юноше? – вроде шестнадцать, или нет – семнадцать; он родился ровно через девять месяцев после того, как стойбище посетили золотоискатели, которые допытывались о золотой жиле, проходящей в пещерах хребта.
Ихрым один знал о той жиле, эта тайна передавалась из поколения в поколение рода шаманов, но сейчас: кому он оставит свои знания? – наследника у него нет, да и в племени он не видел достойного приемника.
Судороги прекратились, Иван затих. Лисица испугалась, что сын умер и начала причитать.
– Не мешай! – приказал Ихрым. – А лучше оставь нас одних.
Лисица повиновалась, покинула жилище, присоединившись к всеобщему веселью.
* * *
Иван лежал неподвижно, прикрыв глаза, не реагируя на окружающих. Лисица помешивала в котле варево из лесной дичи, постоянно пробуя пресный бульон большой деревянной ложкой, скорее напоминающей черпак.
Старая вытертая шкура, висвшая на входе в жилище, откинулась – вошёл Ихрым и молча сел около юноши, внимательно посмотрел на него, цокнул языком и вынес окончательный приговор:
– Его дух блуждает в Тёмном Царстве теней, и более не вернётся.
Лисица замерла, ложка так и осталась торчать в бурлящем вареве. Женщина всхлипнула и жалобно попросила:
– Ты же – шаман. Верни мне моего сына…
Ихрым задумался: то, что он – шаман – весьма веский аргумент. Но, увы, и потомственный шаман может далеко не всё. Сколько раз Ихрым возвращал Ивана в Светлый Мир, но теперь он бессилен.
– Мне нужно время до завтрашней Луны, – произнёс он и покинул жилище Лисицы.
Ихрым, не спеша, возвращался в свой шатёр, снова и снова обдумывая слова Лисицы: а если он ничего не сможет сделать? Что будет тогда? Люди разуверятся в его силе?
Неожиданно его окрикнул Варлуша, охотник, вернувшийся из тайги с отменной добычей.
– Ихрым!
Шаман оглянулся.
– Я нашёл в дайге человека, совсем молодого. Он весь в крови, похоже умирает.
Ихрым, так и не дойдя до своего шатра, повернул вместе с Варлушей к северной оконечности хребта, где на отшибе располагалась хижина охотника.
Молодой человек, как выразился охотник, был совсем юношей, с едва пробивающимися светлыми усиками над пухлой верхней губой. Ихрым внимательно осмотрел его: голова была сильно повреждена, несчастный истекал кровью, и помочь ему могло только чудо.
– Из староверов, – предположил охотник.
Шаман внимательно рассмотрел одежду юноши: действительно, именно так одевались староверы, что жили сравнительно неподалёку в тайге.
– Не жилец, – констатировал Ихрым, но неожиданно его осенила дерзкая мысль: «Голова пробита, но дух здоров… Надо переселить его в Ивана… И время сейчас подходящее – полная Луна».
* * *
Васятка открыл глаза: на него улыбаясь во весь беззубый рот, смотрела женщина, по всей видимости, из негидальцев.
– Сынок! – радостно воскликнула она и бросилась к Васятке на шею. Тот попытался отстраниться, но безуспешно.
Рядом стоял странный седой старик, облачённый в одежду, сшитую из шкуры оленя и отделанную красивой добротной вышивкой, в руках он держал бубен.
Васятка попытался вспомнить, что же с ним произошло. Единственным последним воспоминанием было, как его жестоко избил староста, потом оттащил в лес на съедение диким зверям; затем он пытался спастись от медведя, идущего по следу самки.
