Три орудия смерти (сборник) - Честертон Гилберт Кийт (читать бесплатно книги без сокращений TXT, FB2) 📗
По различным причинам, копившимся на протяжении последних двух дней в его темном и погруженном в постоянные раздумья мозгу, доктор Джадсон наконец собрался с духом и решил отправиться на консультацию к Дуну.
То, что он так его про себя называл, свидетельствовало не о фамильярности, а скорее совсем наоборот. Упомянутый персонаж, разумеется, в положенное время прошел все более или менее человеческие фазы бытности мистером Дуном и доктором Дуном, а затем профессором Дуном, прежде чем подняться до царственного положения просто Дуна.
Люди произносили «Дун» так же, как они произносят «Дарвин». Говорить «профессор Дарвин» или «мистер Чарльз Дарвин» очень скоро стало дурным тоном. И уже прошло двадцать лет с тех пор, как профессор Дун опубликовал свой великий труд, посвященный параллельным заболеваниям человекообразных обезьян и людей, который сделал его самым знаменитым ученым Англии, одним из четырых или пяти научных светил Европы.
Но Джадсон был его учеником, когда он все еще работал практикующим врачом и главой крупной больницы. Джадсон вообразил, что этот факт способен предоставить ему небольшое преимущество и в одном из бесконечных споров, в котором имя Дуна всплыло, являясь постоянным камнем преткновения. Чтобы объяснить, как именно оно всплыло и каким образом приобрело столь важное значение, необходимо снова заглянуть (по обыкновению доктора Джадсона) в дом поэта Уиндраша.
Когда доктор Джадсон заходил сюда в последний раз, он обнаружил нечто, способное раздосадовать его еще сильнее. А именно – другого молодого человека, обосновавшегося в семейном кругу Уиндрашей. Джадсон узнал, что гость является их ближайшим соседом и часто заглядывает к ним поболтать.
Возможно, я уже туманно намекал на то, что, каковы бы ни были настоящие пороки или достоинства Джадсона (а он был человеком разносторонним), уравновешенностью доктор явно не отличался. По какой-то неведомой нам причине он решил, что этот второй юноша ему не нравится. Его раздражало то, как лежат у него на щеках пряди длинных светлых волос, намекая на зарождающиеся бакенбарды.
Джадсону не нравилось, как молодой человек вежливо улыбается, пока говорит кто-то другой. Ему претило, как он долго и равнодушно рассуждает об искусстве, науке или спорте, словно все эти явления для него одинаково значимы или безразличны, а затем поочередно извиняется за это перед хозяином и самим доктором.
Ну и наконец, в глубине души Джадсону очень не понравился тот факт, что гость был приблизительно на два с половиной дюйма выше его и намеренно сутулился, чтобы сгладить упомянутую разницу. Если бы доктор разбирался в собственной психологии столь же хорошо, как и в чужой, он быстро распознал бы все эти симптомы. Обычно существует лишь единственное условие, при котором одному мужчине неприятен другой за все свои отталкивающие и притягательные свойства одновременно.
Живущего по соседству джентльмена, похоже, звали Уилмот, и ничто не указывало на то, что он хоть чем-то занимается, не считая коллекционирования впечатлений культурного свойства. Он интересовался поэзией, что могло бы объяснить, как ему удалось завоевать благосклонность хозяина. К сожалению, его также интересовала наука, и это нисколько не помогло ему снискать расположение самого доктора. Ничто не способно возмутить страстного профессионала так сильно, как человек, непринужденно сообщающий о деталях его же собственного ремесла, особенно (как это иногда случается) если они отвергнуты самим специалистом десятью годами ранее.
Возражения доктора были бурными и граничили с грубостью. Он провозгласил, что определенные представления о человеке древесном были признаны полным вздором, когда Дун только приступал к своим трудам. Наверное, не стоит напоминать, что Дуна, как великого ученого, почти повсеместно превозносили в газетах в связи с заявлениями, практически противоположными тем, которые он делал в своих книгах и лекциях. Джадсон посещал его лекции, читал его книги. Но Уилмот отдавал предпочтение газетам. Это, естественно, предоставляло Уилмоту изрядное преимущество в диспутах с участием любой современной культурной публики.
Спор возник из-за того, что поэт рассказал о своих ранних экспериментах в живописи. Он показал гостям несколько старых повторяющихся узоров декоративного назначения, упомянув, что часто упражнялся, рисуя правой и левой руками одновременно, а спустя какое-то время начал замечать зачатки различий или независимости в работе обеих рук.
– Полагаю, это могло привести к тому, что, рисуя одной рукой шарж на своего издателя, – с улыбкой произнес Уилмот, – второй вы стали бы чертить план города.
– Еще одна вариация на тему того, – угрюмо пробормотал Джадсон, – будто левая рука не ведает о том, что делает правая. Если вас интересует мое мнение, то я бы сказал так: это был чертовски опасный трюк.
– А мне кажется, – небрежно протянул странный джентльмен, – что ваш друг Дун похвалил бы человека, использующего две руки, поскольку его священный предок обезьяна пользуется сразу четырьмя.
Джадсон взвился, демонстрируя свой взрывной темперамент.
– Дун имеет дело с мозгами людей и обезьян, но своим собственным разумом он пользуется, как человек, – заявил доктор. – Я ничего не могу поделать с тем, что некоторые люди предпочитают использовать свои мозги подобно обезьянам.
К моменту ухода доктора Уиндраш уже с трудом сдерживал раздражение, вызванное резкостью этого гостя, хотя и сохранял невозмутимость.
– Молодой человек становится несносным, – воскликнул художник. – Каждый разговор он превращает в спор, а каждый спор заканчивается ссорой. Кому какое дело, черт побери, до того, что на самом деле сказал Дун?
Но сердитому доктору Джадсону, однако, явно было не все равно, что на самом деле сказал Дун. Это казалось для него настолько важным, что доктор (как уже упоминалось ранее) не поленился пересечь город с тем, чтобы услышать мнение Дуна на сей счет. Возможно, в его стремлении доказать свою правоту крылось что-то болезненное, и уж точно он был из числа людей, которые терпеть не могут незавершенных споров. Быть может, у него нашлись и другие причины или мотивы. Как бы то ни было, он в гневе покинул дом поэта, отправившись в храм науки или трибунал, оставив возмущенного Уиндраша, надменного Уилмота и растерянную, огорченную Энид.
Молодого доктора не смутил огромный особняк Дуна в Вест-Энде с классическим портиком, колоннадой и мрачными ставнями. Он решительно взбежал по ступеням и энергично дернул колокольчик.
Доктора проводили в кабинет светила, где он, в нескольких фразах напомнив о себе, добился умеренно благосклонного приема. Великий доктор Дун был очень привлекательным пожилым джентльменом с вьющимися седыми волосами и крючковатым носом. Он выглядел лишь чуть старше, чем на портретах, часто появлявшихся в литературных еженедельниках, посвященных теме конфликта религии и науки.
Джадсону не потребовалось много времени, чтобы убедиться в точности своей версии относительно изначальной теории Дуна. Но на протяжении всей беседы темные беспокойные глаза молодого доктора то и дело обшаривали все углы комнаты в неуемном любопытстве относительно новостей науки. Джадсон увидел недавно присланные по почте и все еще громоздящиеся на столе стопки новых книг и журналов. Он даже машинально перелистал страницы некоторых из них, продолжая обводить взглядом сомкнутые ряды книжных шкафов. А Дун, по обыкновению всех пожилых людей, продолжал рассказывать о старых друзьях и давних врагах.
– Это все тот невыносимый Гроссмарк, – оживленно говорил он. – Это он внес такую неразбериху в мои выводы. Вы помните Гроссмарка? Вот необычайно показательный пример того, к чему может привести усиленное проталкивание…
– Точно так же сейчас проталкивают Каббитта, – вставил Джадсон.
– Пожалуй, – раздраженно кивнул Дун. – Но с этим человеком древесным Гроссмарк поистине выставил себя на посмешище. Он не ответил ни на один из моих вопросов, если не считать тот нелепый каламбур по поводу эоценового периода. Брандерс был лучше. Брандерс когда-то сделал собственный реальный вклад, хотя он никак не мог понять, что его время уже прошло. Но Гроссмарк… нет, ну в самом деле!
