Судьбе наперекор… - Лукина Лилия (серии книг читать бесплатно TXT, FB2) 📗
Гиена отключил телефон и задумался: в чем же все-таки действительный интерес его странного клиента к этому практически разорившемуся заводу.
Секретарша директора Александра Тимофеевна — уставшая седая женщина — стояла на страже директорского кабинета насмерть. Собравшиеся в приемной люди, которым она пообещала, что директор будет принимать после одиннадцати, требовательно гудели, подсовывая ей под нос часы, и уговаривали заглянуть в кабинет.
— Не пойду! — твердо заявила она.— Вы что, хотите, чтобы меня с работы выгнали? Мне до пенсии всего два месяца осталось, дайте доработать спокойно. Идите за Наумовым, если он решится, то пусть сам и идет.
Все понимающе молчали; если Богданов и раньше кротостью характера не отличался, то теперь вообще словно с цепи сорвался: мог обругать последними словами, а мог и выгнать по любой статье, которая ему только на ум взбредет, кого угодно, хоть собственного заместителя. Кто-то из наиболее нетерпеливых отправился за директорским зятем Николаем Сергеевичем Наумовым который с недавних пор стал его первым заместителем. А тот, не желая рисковать в одиночку, прихватил с собой зама по общим вопросам Федора Семеновича Солдатова, бывшего начальника Пролетарского райотдела милиции, и зама по вопросам безопасности Михаила Владимировича Чарова, бывшего капитана ФСБ.
Когда эта троица появилась в приемной, все замолчали — не любили на заводе, где люди работали из поколения в поколение, пришлых, тем более директорских прихвостней, нахватавшихся всех возможных благ за счет простых работяг.
— Шура, ты в кабинет заходила? — спросил Наумов.
— Нет, Николай Сергеевич, и не пойду. А ключи от кабинета вот,— и она положила на стол кольцо с ключами.
Замы переглянулись.
— А вдруг ему плохо стало? С сердцем? Он же понервничал, вот мы и беспокоимся,— предположил Солдатов.
— А мы действительно беспокоимся! — заявил Наумов и стал открывать двери;— Папа? — негромко позвал он, чуть приоткрыв внутреннюю.— Папа, как вы себя чувствуете? — он открыл дверь до конца и, увидев на столе для заседаний голову Богданова с всклокоченными волосами, визгливо, как женщина, заверещал.
Солдатов отбросил Наумова в сторону и шагнул в кабинет. Его трудно было чем-то пронять — всякого за свою службу насмотрелся, поэтому он только хмыкнул, покачал головой и достал сотовый. Чаров тоже вошел и встал рядом с Федором Семеновичем, он побледнел, но истерик не закатывал.
— Прокопов,— сказал Солдатов, обращаясь к своему преемнику.— Подъезжай-ка ты на судоремонт с ребятишками, со всей командой... Чего-чего?! Барина грохнули, вот чего! Добрались все-таки!
Отключив телефон, он повернулся к Наумову, который, согнувшись в три погибели, опирался рукой о стену — его неудержимо рвало.
— Пошли, Николай Сергеевич,— предложил он, дождавшись, когда тот немного придет в себя, и беря его под руку.— Примем по сто грамм для поправки здоровья.
Когда они повернулись к двери, то увидели в проеме лица дожидавшихся приема людей — выражения были самые разные: торжествующие, злорадные, ехидные, но ни в одном не было ни сочувствия, ни жалости, ни сострадания — и, как оплеванные, прошли эти трое через молчаливую, раздавшуюся перед ними толпу.
Приехали криминалисты, эксперты, районный прокурор, все ходили, смотрели, фотографировали, расспрашивали, допрашивали. Только результаты этой работы были опять неутешительные — никаких следов не было.
В то время, когда милиция осматривала труп Виктора Петровича, Александра Тимофеевна лежала в обмороке, а те немногочисленные рабочие, которые еще оставались на заводе, активно обсуждали, чего им теперь ждать — плохого или хорошего, по проселочной дороге, ведущей от одной из маленьких, стоящих на левом берегу Волги деревушек, в которой остались только доживающие свой век старики, в направлении федеральной трассы на Москву пылил старенький, неоднократно битый «Москвич». За рулем сидел Алексей, а устроившийся на заднем сиденье Иван безрадостно думал о том, что не таким ему когда-то виделось будущее этого мальчика, как, впрочем, и всех остальных детей. Он тяжело откинулся на спинку сиденья, и его мысли невольно вернулись к тому самому летнему дню 96-го года, с которого все это и началось.
ГЛАВА 1
Уже который час Иван бродил по Москве, не выбирая дороги. Его спокойное, бесстрастное лицо, как обычно, ничего не выражало, только губы, едва шевелясь, почти неслышно шептали раз за разом одно и то же:
— Сволочи! Сволочи! Сволочи!
Наконец он, устав, набрел на небольшой садик и сел на скамейку, уставившись на растущий напротив какой-то цветущий куст, но он его не видел — перед глазами стояло окаменевшее от страданий Ромкино лицо. Того самого Ромки, старшего из всех детей, которого они чуть больше года назад проводили в армию. Тогда он, веселый и здоровый, легко вспрыгнул во дворе райвоенкомата в грузовик и, улыбаясь, махал им, оставшимся, рукой до тех пор, пока машина не свернула в переулок. Из его писем, которые приходили сначала из учебки, а потом из Чечни, получалось, что армия — это совсем не так страшно, как расписывали в газетах, можно сказать даже, весело. А они ждали эти письма, читали и перечитывали их, считая дни до его возвращения. А десять дней назад из Ростова-на-Дону пришел казенный конверт с изложенным сухим и деловым языком предложением забрать Ромку из госпиталя. Деньги на билеты Лешке с Колькой, которые, как самые старшие из детей, решили поехать за ним, собирали всем поселком. И они привезли его. Иван был готов ко всему, но то, что он увидел, потрясло его: Ромка был парализован, только руки его еще слушались, но врач в госпитале предупредил ребят, что это ненадолго.
— Мальчики,—сказал он им.—Если в ближайшее время вашему другу не сделают операцию на позвоночнике, ему грозит полная неподвижность. А ее может сделать только один человек, но за деньги. За очень большие деньги! Вот, возьмите,— он протянул им листок бумаги.— Этот хирург творит чудеса, но даром он не вынет даже занозы. Редкостная сволочь! Может быть, чем черт не шутит, вам удастся найти людей, которые помогут вам деньгами. Тогда ваш друг будет спасен.
Выслушав ребят, Иван взял Ромкины документы и поехал к Смирнову, тому самому знаменитому хирургу, который внимательно просмотрел бумаги и холодно заявил, окинув презрительным взглядом его старенький костюм:
— Хоть завтра. И через месяц ваш парень будет танцевать вприсядку. Но! Это, уважаемый, будет стоить — с лекарствами, уходом и всем остальным — пятнадцать тысяч долларов.
Иван смотрел в равнодушное ко всему, кроме денег, безразличное лицо Смирнова и понимал, что никакие слова о врачебном долге, жалости к ближнему, сострадании до того не дойдут, а, скорее, вызовут просто ироничную ухмылку. Но охватившая его жгучая ненависть к этому высокомерному, самодовольному мерзавцу никак не отразилась на его лице — сказалась старая выучка. Поэтому Иван только спокойно спросил:
— Сколько у меня есть времени? Когда могут произойти те необратимые изменения, после которых операция станет бесполезна?
Смирнов еще раз взглянул на его потрепанный костюм и, не выдержав, расхохотался, но все же ответил:
— Полтора-два месяца. Думаю, этого времени вам хватит, чтобы собрать деньги.
Иван мог убить его одним движением пальца и уйти никем не замеченным, но... Этот негодяй нужен был ему живым, ведь только он мог помочь Ромке, и Иван, вежливо попрощавшись, ушел.
Вернувшись в тот день домой, он сказал детям, сколько стоит операция, и они мгновенно сникли — даже если продать старенький домик, доставшийся Ивану в наследство от одинокой старушки, у которой он когда-то снимал угол, этих денег им было не набрать. Но гораздо хуже было другое: они тогда еще не знали, что Ромка практически не спит и слышит их разговор. И только чудом можно считать то, что, войдя на следующий день в дом за инструментами, Иван застал Ромку, когда тот, скрипя от бессилия зубами, подтягивал на руках свое некогда сильное и тренированное, а теперь ставшее непослушным и неповоротливым тело, ползя на кухню за ножом, чтобы раз и навсегда покончить с этой жизнью, ставшей для него невыносимой. С совершенно неожиданной силой невысокий и худощавый Иван взвалил себе на плечо Ромку и отнес его на раскладушку — тот не выдержал и разрыдался. Впервые с того дня, как вернулся домой.