Предсказание - Кунц Дин Рей (электронные книги бесплатно .txt, .fb2) 📗
И хотя потом мой отец, конечно же, посмеялся над собой, в тот момент он подумал, что его руки, за последние годы перемесившие столько теста, очень даже сильны. А потому, если каким-то образом ему удастся избежать пули, они, конечно же, смогут задушить этого дьявольского клоуна.
И действительно, руки разозленного пекаря – страшное оружие. А ужас, охвативший тогда моего отца, пусть это и покажется странным, только придал ему мужества.
Короткий коридор пересекался с более длинным, который вел направо и налево. В этом новом коридоре из трех дверей две вели в «родилки», а одна – в палату для новорожденных, где лежали младенцы, каждый в своей кроватке. Привыкали к новой реальности света, тени, голода, неудовлетворенности, налогов.
Отец искал мою мать и меня, но в одной из «родилок» нашел только мать, лежащую без сознания на той самой кровати, где она и рожала. Ни медсестер, ни врачей в «родилке» было.
Поначалу Руди подумал, что его любимая умерла. В глазах у него потемнело, он едва не лишился чувств, но в последний момент заметил, что она дышит. Он ухватился за край кровати и стоял, пока не совладал с нервами.
С посеревшим лицом, блестевшим от пота, она ничем не напоминала знакомую ему, бурлящую энергией женщину, казалась хрупкой и ранимой.
Кровь на простынях указывала, что она родила, но вопящего младенца Руди не видел.
Откуда-то донесся крик Бизо: «Где вы, мерзавцы?»
Отцу очень не хотелось оставлять мою мать, но он пошел на крик, в надежде что как-то сможет помочь людям. Потом он говорил, что на его месте точно так же поступил бы каждый пекарь.
Во второй «родилке» он нашел Натали Бизо. Она лежала на такой же кровати, как и его жена. Хрупкая воздушная гимнастка умерла так недавно, что на ее щеках еще не высохли слезы страданий.
Согласно отцу, даже после агонии и смерти она сохранила неземную красоту. Безупречная смуглая кожа. Иссиня-черные волосы. Широко открытые зеленые глаза, напоминавшие бездонные озера.
Казалось невероятным, что такая женщина могла достаться Конраду Бизо, который определенно не был ни красавцем, ни богачом и не производил впечатления харизматической личности. Поэтому Руди мог понять – но не оправдать – неистовость реакции клоуна на смерть жены.
Выйдя из второй «родилки», мой отец нос к носу столкнулся с убийцей. Тот как раз выскочил из палаты для новорожденных, с завернутым в одеяло младенцем на сгибе левой руки. Вблизи пистолет в правой руке в два раза увеличился в размерах, по сравнению с тем, каким он был в комнате ожидания, словно они мгновенно перенеслись в Страну чудес Алисы, где предметы могли увеличиваться или уменьшаться, независимо от здравого смысла или законов физики.
Отец мог бы схватить Бизо за запястье, и, пустив в ход сильные руки пекаря, попытаться вырвать пистолет, но не решился, опасаясь поставить под угрозу жизнь младенца.
Сморщенное красное личико, казалось, говорило о том, что младенец страшно недоволен, возмущен. Его ротик открылся, словно он хотел закричать, но молчал, шокированный осознанием того, что его отец – обезумевший клоун.
«Я до сих пор благодарю Бога за этого младенца, – часто говорил отец. – Если бы не он, я бы точно нарвался на пулю, ты бы вырос сиротой, и никто не научил бы тебя готовить первоклассный крем-брюле».
С младенцем на одной руке и пистолетом в другой Бизо спросил моего отца: «Где они, Руди Ток?»
– Кто они? – ответил отец вопросом на вопрос.
Красноглазого клоуна переполняло горе и распирала злость. Слезы текли по гриму. Губы дрогнули, словно его сотрясали рыдания, а потом разошлись в таком яростном оскале, что у отца похолодело внутри.
– Не идиотничай, – предупредил Бизо. – Должны быть другие медсестры, возможно, еще один врач. Я хочу, чтобы все они умерли, все, кто допустил ее смерть.
– Они убежали, – без запинки ответил мой отец, полагая, что лучше солгать и спасти несколько жизней. – Успели выскользнуть, воспользовались той самой дверью, через которую вы вошли. А миновав комнату ожидания, разбежались. Здесь их уже нет.
В ярости Конрад Бизо на глазах увеличился в размерах, будто ярость была пищей великанов. И ненависть, сверкавшая в его глазах, смертоносностью не уступала яду кобры.
Не желая стать очередной жертвой безумца, который никак не мог выместить свою злобу на медперсонале, Руди быстро добавил, безо всякой угрозы в голосе, лишь делясь полученной информацией:
– Полиция уже едет сюда. Они хотят отобрать у вас младенца.
– Мой сын принадлежит мне! – яростно прорычал Конрад Бизо. – Я пойду на все, лишь бы его не воспитывали воздушные гимнасты.
Балансируя на тонкой грани между ловким манипулированием собеседником и желанием остаться в живых, мой отец сказал:
– Он станет величайшим представителем вашей профессии, лучшим клоуном, шутом, арлекином, паяцем.
– Именно так, – злоба вдруг исчезла из голоса убийцы. – Да, величайшим. Станет! И я никому не позволю лишить моего сына того, что предназначено ему судьбой.
С сыном и пистолетом Бизо прошел мимо моего отца к короткому коридору, свернул в него, переступил через труп медсестры, словно через мокрую тряпку, брошенную уборщицей.
Пытаясь найти хоть какой-то способ остановить безумца, не причинив при этом вреда младенцу, отец мог лишь наблюдать за его уходом.
Когда Бизо добрался до двери в комнату ожидания, он остановился и обернулся, чтобы сказать:
– Я никогда не забуду тебя, Руди Ток. Никогда.
Мой отец так и не смог понять, как расценить эти слова. То ли они были выражением благодарности, то ли угрозой.
Бизо распахнул дверь и скрылся за ней.
Оставшись один, отец тут же поспешил в первую «родилку», потому что прежде всего его заботили моя мать и я.
Ни медсестер, ни врача там он не нашел, мать лежала на той же кровати, на залитых кровью простынях, с посеревшим лицом, мокрая от пота, но уже в сознании.
Она стонала от боли, моргала, еще не полностью придя в себя.
Вопрос, то ли в тот момент она действительно еще не успела прийти в себя, то ли рассудок у нее временно помутился, по-прежнему обсуждается родителями, и мой отец утверждает, что испугался за ее психику, потому что она сказала: «Если ты хочешь на обед сандвич Рубена, ты должен сходить на рынок за сыром».
Мама настаивает, что на самом деле она сказала другое: «После этого даже не думай, что я позволю тебе прикоснуться ко мне, сукин ты сын».
Их любовь сильнее, чем желание, привязанность, уважение, настолько сильна, что они относятся к ней с юмором. Юмор – лепесток на цветке надежды, а надежда расцветает на стебле веры. Они верят друг в друга и верят в то, что у жизни есть предназначение, а уж из веры неустанно бьет фонтан юмора, величайшего их дара друг другу… и мне.
Я вырос в доме, где всегда звучал смех. И что бы ни случилось в грядущие дни и годы, смех этот останется со мной навсегда. И потрясающие пирожные.
Да и если говорить о моей жизни, я всегда считал, что смех – лучшее лекарство от сердечных страданий, бальзам для любого несчастья. Но я не собираюсь использовать смех в виде ширмы, чтобы скрыть от вас ужас и отчаяние. Мы будем смеяться вместе, но иногда смех приносит боль.
А потому…
Поехала ли у матери крыша или она была в здравом уме, возлагала ли на отца вину за страдания в родах или обсуждала необходимость покупки сыра, они оба, по большому счету, одинаково описывают случившееся позже. Отец заметил телефонный аппарат на стене около двери и вызвал подмогу.
То был не настоящий телефон, а аппарат внутренней связи, и стандартную клавиатуру заменяли четыре клавиши с надписями: «АДМИНИСТРАЦИЯ», «АПТЕКА», «СЛУЖБА ТЕХНИЧЕСКОГО ОБСЛУЖИВАНИЯ» и «СЛУЖБА БЕЗОПАСНОСТИ».
Отец нажал на клавишу «СЛУЖБА БЕЗОПАСНОСТИ», как только на другом конце провода сняли трубку, сообщил об убитых, о том, что убийца, в костюме клоуна, пытается покинуть больницу, а Мэдди нуждается в срочной медицинской помощи.
Моя мать, лежащая на кровати, уже полностью пришла в себя, потому что спросила: «А где мой малыш?»
