Хозяйка большого дома - Демина Карина (читать книги .TXT) 📗
Оскалилась.
Зубы белые, клыки длинные, острые. И вот после этого находятся идиоты, которые утверждают, будто бы альвы мяса не едят. С такими вот клыками только на спаржу и охотиться.
– Кстати, как зовут-то…
Альва склонила голову набок.
– Ну… не хочешь говорить, и не надо, мы сами как-нибудь… – и Райдо решительно повернулся к альве спиной.
Не уйдет.
А если вдруг хватит глупости, то…
…ей или в город, или в лес…
…и даже под дождем след пару часов держится, а пары часов хватит, чтобы ее найти…
…правда, Райдо не уверен, что сумеет, он давненько не оборачивался, но Нату такое точно не поручишь… и все-таки хорошо бы, чтобы у этой упрямицы хватило мозгов остаться.
– Вот так, маленькая… еще ложечку… за мамашу твою безголовую… и еще одну… а ты, к слову, сама поела бы… только не переусердствуй. Нет, мне не жаль, но живот скрутит…
…скрутило.
От колбасы. От собственного нетерпения, которое заставило эту колбасу глотать не пережевывая. И теперь она осела тяжелым комом в желудке, а сам этот желудок, давно отвыкший от нормальной еды, сводила судорога.
Рот наполнился кислой слюной. Ийлэ сглатывала ее, но слюны становилось больше, и она стекала с губ слюдяными нитями.
Она, должно быть, выглядела жалко.
И плевать.
Пес спиной повернулся. Широкой, разодранной ранами, расшитой рубцами, которые словно линии на карте… границы… и под этими границами из плоти обретаются нити разрыв-цветка.
Если позвать… он слышит Ийлэ, а у нее хватит сил. И наверное, даже в удовольствие будет смотреть, как этот пес будет корчиться в агонии. Правда, тот, второй, который молодой и с ножом, отомстит. У него, пожалуй, хватит сил пройти по следу…
Убивать нет нужды. Он сдохнет и сам, если не сейчас, то через месяц… через два… или через три. Зима убаюкает разрыв-цветы и, быть может, подарит надежду псу, что это – навсегда. Или он знает?
Ийлэ сглотнула слюну.
Бежать? Пока он не смотрит, занят с отродьем, пытается накормить, а та глотает коровье молоко, но этого мало… еще бы неделю тому – хватило бы что молока, что тепла.
На этой глубокой мысли Ийлэ вывернуло. Ее рвало кусками непереваренной колбасы и слизью, тяжело, обильно, и она с трудом удерживалась на ногах, жалея лишь об одном, – колбаса пропала.
– Когда долго голодаешь, а потом дорываешься вдруг до еды, – сказал пес, но оборачиваться не стал, – то возникает искушение нажраться наконец от пуза. И многие нажираются, только вот потом кишки сводит.
Он говорил это так, будто ему случалось голодать.
– Тебе бульон нужен. И сухарики. Про сухари не знаю, но бульон где-то должен быть. Глянь в погребе…
Обойдется Ийлэ и без бульона, и без его щедрого предложения, которое на самом деле вовсе не щедро, а всего лишь приманка.
– Не переводи гордость в дурость. – Пес кинул ложечку на стол и отродье поднял, положил на плечо, прижав спинку широкой ладонью.
А он умный, значит?
Умный.
Смотрит. Усмехается, переступает с ноги на ногу… и девочка, закрыв глаза, молчит, но нить ее жизни стала толще, пусть и ненамного.
– И мешок свой брось. Если хочешь уйти, уходи так, как пришла, – жестко добавил пес.
Ветер распахнул окно, впуская холод и дождь.
Уйти.
Ийлэ уйдет. Потом. Когда у нее появятся силы, чтобы сделать десяток шагов… например завтра. И пес странно усмехнулся:
– Вот и ладно. Комнату сама себе выберешь.
И от этой неслыханной щедрости Ийлэ рассмеялась, она смеялась долго, содрогаясь всем телом, не то от смеха, не то от холода, который поселился внутри и рождал судорогу. Она захлебывалась слюной и слизью и голову держала обеими руками, потому что стоит руки разжать – и голова эта оторвется, полетит по кухонному надраенному полу, на котором уже отпечатались влажные следы…
А потом пол покачнулся, выворачиваясь из-под ног.
Дом снова предал Ийлэ.
Но ничего, к этому она привыкла…
…когда альва упала, Райдо испугался.
Он не представлял, что ему делать дальше, потому как и сам держался на ногах с трудом, не из-за болезни, но из-за виски, которое сделало его слабым. Неуклюжим. И думать мешало. Райдо отчаянно пытался сообразить, что ему делать, но в голове шумело.
– Бестолковая у тебя мамаша, – сказал он младенцу, который, кажется, уснул.
И ладно.
Младенца Райдо положил сначала на стол, а потом в плетеную корзину, где кухарка хранила полотенца. Свежие, накрахмаленные, вкусно пахнущие чистотой, они показались вполне себе пригодными для того, чтобы завернуть в них малышку.
Так оно теплее будет.
– Сначала разберусь с ней, – Райдо указал пальцем на лежащую альву, – а потом и тобой займусь.
Глядишь, там и доктор явится.
Альва дышала. И пульс на шее удалось нащупать. Райдо не без труда опустился на пол и похлопал альву по щекам.
Не помогло.
– А воняет от тебя изрядно, – заметил он.
Вблизи альва выглядела еще более жалко: непонятно, в чем душа держится.
– Я сюда, между прочим, приехал, чтоб помереть в тихой и приятной обстановке, а не затем, чтобы девиц всяких спасать… если хочешь знать, мне девицы ныне мало интересны.
Лохмотья ее промокли, пропитались не то грязью, не то слизью. Короткие волосы слиплись, и Райдо не был уверен, что их получится отмыть, что ее всю получится отмыть.
Вытянув руку, он нащупал кувшин с молоком, оказавшийся тяжеленным.
– Может, все-таки сама глаза откроешь? – поинтересовался Райдо, прежде чем опрокинуть кувшин на альву. Молоко растеклось по ее лицу, по шее, впиталось в лохмотья и по полу разлилось белой лужей.
Альва не шелохнулась.
– Нда. – Кувшин Райдо сунул под стол, подозревая, что ни экономка, ни кухарка этакому его самоуправству не обрадуются.
А и плевать.
– Плевать, – повторил он, подсовывая ладонь под голову альвы.
Прежде-то Райдо веса ее ничтожного не заметил бы, а сейчас самому бы подняться, он же с альвою… упадет – раздавит к жиле предвечной.
Не упал. Не раздавил.
И даже, пока нес к дверям, не сильно покачивался. А у дверей столкнулся с Дайной.
– Райдо! – воскликнула она, едва не выпустив из рук внушительного вида топор, кажется, им на заднем дворе дрова кололи. – Это… вы?
– Это я, – с чувством глубокого удовлетворения ответил Райдо и альву перекинул на плечо. Если на плече, то рука свободна и корзинку захватить можно. Жаль, что сразу об этом не подумал… корзину с младенцем на кухне оставлять никак нельзя.
– А… что вы делаете? – Дайна, кажется, растерялась.
Смешная.
В этой рубахе белой с кружавчиками, в ночном чепце, тоже с кружавчиками, в стеганых тапочках, правда, не с кружавчиками, но с опушкой из кроличьего меха.
И с топором.
– Женщину несу, – со всей ответственностью заявил Райдо, придерживая эту самую женщину, которая так и норовила с плеча сползти.
– К-куда?
– Наверх. Возьми корзинку.
Райдо палец вытянул, показывая ту самую корзину, которую надлежало взять. И добавил:
– Только тихо. Ребенок спит.
Дайна не шелохнулась.
Она переводила взгляд с Райдо, который под этим самым взглядом чувствовал себя неуютно, хотя, видит жила, ничего дурного не делал, на корзинку.
С корзинки – на приоткрытое окно.
И снова на Райдо.
Лицо женщины менялось. Оно было очень выразительным, это лицо. Прехорошеньким. Она сама, почтенная вдова двадцати двух лет от роду, была прехорошенькой, круглой и мягкой, уютной, что пуховая подушка. И пожалуй, не отказалась бы, ежели бы у Райдо появилось желание на эту подушку прилечь.
Желания не было: в пуху он задыхался…
– Вы… вы собираетесь… ее в доме оставить? – В голосе Дайны прорезалось… удивление?
Раздражение?
Райдо не разобрал, выпил много.
– Собираюсь, – ответил он.
– В доме?
– Ну не на конюшне же!
Розовые губки поджались. Кажется, Дайна полагала, будто на конюшне альве будет самое место.
