Первый человек в Риме - Маккалоу Колин (полная версия книги .TXT) 📗
В то же мгновение обе женщины, притворявшиеся спящими, вскочили с постели и с яростным криком принялись избивать его с обеих сторон.
— За что? — вскричал он, сворачиваясь в клубок и силясь уберечь от ударов пах, где эрекция спала, как пустой винный бурдюк.
Не стесняясь в выражениях, они объяснили — за что, изложив события вчерашнего вечера, визжа и перекрикивая друг дружку. Теперь и он вспомнил, что произошло.
Метробий, будь прокляты его глаза! Но какие же глаза у мерзавца… Блестят, как будто черный обкатанный янтарь. А ресницы такой длины, что можно намотать на палец. Сливочная кожа, черные волосы вьются, падая на тонкие, как у девушки, плечи. А какая попка!
Четырнадцать лет ему было, но порок в нем — тысячелетний, в этом ученике Скилакса-актера, в этом грязнуле, в этом злом мальчике, в этом развратнике, в этом тигренке…
Обычно Сулла предпочитал женщин, но Метробий — что-то особенное. На пиршество пришел он, одетый Купидоном, — Скилакс в костюме Венеры сопровождал его. Над мальчишескими лопатками трепетали смешные неловкие крылышки из перьев, шафранный шелк обтекал бедра. Так душно было в доме, что вскоре стало понятно: шафранный краситель — дешевка. Смешавшись с горячим потом, он потек оранжево-желтыми струями по ногам Купидона. Шелковая повязка намокла и приклеилась к коже, привлекая внимание к тому, что было сокрыто под ней.
С первого, быстрого взгляда он Суллу очаровал. Но и Сулла очаровал его. Много ли мужчин с такой, как у Суллы, белой кожей? С таким цветом волос — совсем как восходящее солнце? А его глаза, подернутые туманом, — точно белые… Не говоря уже о лице, которое притягивало к себе столько взоров в Афинах, куда некто Эмилий, пусть его имя останется тайной, бесплатно, лишь наслаждаясь ласками юноши, на своем корабле перевез шестнадцатилетнего Суллу. Путем дальним, вокруг всего побережья Пелопоннесского. Но в Афинах участие этого благодетеля закончилось — Эмилию не хотелось рисковать репутацией, он был слишком важной персоной. Римляне стыдились гомосексуализма и признавали его недостойным пороком. Греки же, напротив, считали его наивысшей формой любви.
Первые скрывали свои пристрастия как величайшую тайну. Вторые — всячески превозносили и хвастались перед друзьями своими любовниками.
Сулла быстро осознал, что первые не лучше вторых. Только в первом случае ценители шире распахивали кошельки — страх и риск обостряли их вожделение. Греки, наоборот, считали необязательным платить за доступное и обычное. Сулле не приходилось рассчитывать на их признательность. Разочаровавшись, Сулла при помощи шантажа вырвал у Эмилия деньги на обратный путь в Италию и Рим и покинул Афины навсегда.
С возрастом он изменился. Бреясь впервые, он ощутил себя настоящим мужчиной и быстро охладел к подобным себе. Даже их щедрые подарки не возбуждали его.
И тогда он открыл для себя… женщин. Он понял, что те еще лучше мужчин. Сами стремятся, чтобы их подчиняли и использовали, сами готовы платить за свои унижения.
В детстве он мало их знал. Мать его умерла рано, оставив детей спившемуся отцу, которого они мало интересовали. Была у Суллы старшая сестра — Корнелия. Благодаря своей миловидности она отыскала себе жениха — Луция Нония, богатого землевладельца из Пицена. Уехала с ним на север — наслаждаться жизнью в деревенском раю. А Сулла остался присматривать за отцом.
Когда Сулле исполнилось двадцать четыре, отец его совершенно неожиданно женился снова. Сулла вздохнул с облегчением: больше не нужно искать денег для утоления вечной отцовской жажды. Новая супруга папаши, Клитумна из Умбрии, была вдовой и наследницей очень богатого торгаша. Его единственную дочь она вовремя спровадила замуж в Калабрию, осчастливив какого-то торговца маслом.
Клитумна вышла за Суллу-старшего потому, что ей нравился Сулла-младший. В ее собственном доме на Палатине она развлекалась с ним, без сожалений забыв о супружеском долге. Но юный Сулла неожиданно обнаружил в себе странную жалость к своему отцу — непутевому, но безобидному пьянчуге. Тогда он — как можно мягче — отстранил от себя Клитумну и ушел.
Сбережения его были скромны. Удалось ему найти две комнаты в большой инсуле на Эсквилине, у самого Тарквиниева вала. Он платил три тысячи сестерциев в год — за жилье, за слугу-повара да за стирку белья. Девушка-прачка жила двумя этажами выше. Раз в неделю, с его грязным бельем в узле, она пробиралась запутанным уличным лабиринтом к небольшой площади — светлому пятну неправильной формы среди мрака трущоб. Фонтан был своеобразной трущобной святыней, неким клубом для обитателей этих трущоб. Для них старый и мерзкий Силен беспрерывно сблевывал струи воды на каменное дно бассейна.
Таких фонтанов в городе было много — их подарил Риму цензор Катон, величайшего ума старец, весьма практичный и весьма низкий родом.
Поспорив с какой-нибудь другой прачкой за более удобное место у бассейна, девушка стирала — отбивала о камни одежду Суллы, полоскала и выкручивала насухо с чьей-либо помощью. Обратно приносила вещи аккуратно свернутыми. Ее цена за услуги была необременительна: по-быстрому всунул-вынул. Никто за девушкой не присматривал, жила она одна. Лишь старая облезлая птица, вечно нахохленная, обитала в ее комнате.
Где-то в это время Сулла повстречал Никополис. Ее имя указывало на ее греческое происхождение: «Город победы». Она совершенно его устраивала — обеспеченная комфортабельная вдовушка, до безумия желающая любви. С ней была только одна проблема. Она тратила ему на подарки очень большие деньги, но вот годового содержания ему не назначила — оказалась проницательной и практичной. Этим она напоминала его мачеху, Клитумну. Что делать, женщины глупы, но глупость их умна.
Через два года отец Суллы умер от цирроза, промотав свою жизнь, пропив и проев… Клитумна всегда относилась к нему как к досадному привеску — ее интересовал только его сын. Но теперь и самого Суллу сыновний долг более не удерживал. И они зажили втроем — Клитумна не возражала против Никополис и охотно делила Суллу и его постель с греческой шлюхой.
Отношения в этой странной семье наладились самые нежные и душевные, и жили бы они прекрасно в богатом доме на Палатине, если бы Суллу не потянуло к мальчикам.
Он уверял своих женщин, что в этой его слабости нет ничего серьезного и опасного. Он же не развращает невинных младенцев, не преследует сенаторских сынков, дерущихся деревянными мечами на площадках Марсова поля. Нет, его прельщают «грязнули» — профессиональные красавчики. Он ведь сам когда-то был таким…
Женщины его склонностей не одобряли и любимцев Суллы ненавидели люто. Ему приходилось — вопреки своим желаниям — оставаться мужчиной. Оберегая домашний покой, он сдерживал свои прихоти, по крайней мере пока был на виду у Клитумны и Никополис.
Все было бы гладко и далее, но в этот проклятый день — последний день консульства Публия Корнелия Сципиона и Луция Кальпурния Бестия — подвернулся Метробий… Сулла и его женщины любили театр. Не высокие трагедии греков, не Софокла, Эсхила и Эврипида, где из-под масок стонущие голоса вещают утонченными стихами. Они любили комедии. Непритязательные насмешливые пьески латинян — Плавта, Невия и Теренция. И еще — площадное искусство мимов: идиотские гримасы, голые уличные девки, грубые реплики в публику и из нее… Чтобы ревели громко рожки, чтобы сюжетцы — нелепые, вздорные — лепились тут же на ходу из так называемого традиционного репертуара. Непристойные колыхания тел, маргаритки, воткнутые в задницы, движения одного пальца красноречивее тысячи слов… Вот старик с завязанными глазами принимает груди девок за спелые дыни, вот сцены откровенного разврата, вот пьянство богов. Ничто не запретно для мимов.
Они дружили со многими известными актерами Рима и директорами театров. Конечно же, не избегали они и пирушек, даже если те не были украшены знаменитыми именами. Но только с комиками водились — трагических пьес не смотрели. Они были римляне, а римляне превыше всего ценят хороший, громкий смех.
