Найти человека - Барто Агния Львовна (читать книги без .txt) 📗
Тут уж не могло быть никаких сомнений. Я поняла, что я точно попала на след сваей сестры, и стала тревожно ждать ее появления. Я не могу вам описать нашей встречи. Мы узнали друг друга. Долго плакали, а потом стали вспоминать наше совместное детство. Вита удивилась, как я могла помнить столько, ведь я была меньше ее. Я не помнила имен мамы и папы, но все, что окружало нас, я сестре рассказала. Нет никаких сомнений, что это моя сестра. Мы очень похожи. Мы росли с сестрой порознь, но взгляд, голос, улыбка, даже как мы разводим руками — все одинаковое. Об этом говорили все, кто видел нас вместе… Я очень счастлива, я сейчас нахожусь не знаю в каком для меня новом мире… Мои родственники по мужу и я приглашаем вас к нам в гости…
С горячим приветом к вам
Алла Воробьева»
«.. Я кричала, плакала, смеялась от радости… Мне хотелось рассказать всему миру о том, что вы разыскали мою сестру Аллу. Ведь не прошло еще и месяца, как я написала вам письмо, и вы передали по радио все, что я в нем изложила. После этого ко мне шли мои знакомые, товарищи по работе. Они от всей души желали мне разыскать хоть кого-нибудь из родных.
И вот первого июня, в праздничный День защиты детей, ко мне приехала с вашей телеграммой в руках моя родная сестра Алла. Эту дату мы теперь будем отмечать ежегодно.
Когда мне позвонили на работу, я была прямо сама не своя. А сестру пригласили до моего прихода в комнату врача. Там было очень много сотрудников сада, все уже с ней разговаривали, расспрашивали. А потом я явилась.
Мы бросились друг к другу и минут семь, обнявшись, плакали криком. Плакали все, кто видел эту встречу. Потом у нас пошли воспоминания. Я не могла поверить, что моя сестра так быстро нашлась и так близко жила возле меня, сорок минут езды поездом… Мне кажется, что это просто сон! В этот же день мы поехали к ней домой в Днепропетровск. Родня ее мужа приняла меня очень хорошо. Все со слезами радовались за нас обеих, и раздавались слова: «Как они похожи». Мы всю ночь с ней не спали, все вспоминали. Я вам писала о бараках, но я, хотя и старше ее, не знала, что это была Германия.
Алла, спрашивает: «Как же тебя теперь называть?»
А я говорю: «Называй так, как мама назвала».
Она зовет меня Бэлой. И в Днепропетровске все так зовут, а в Днепродзержинске для всех я Вита.
Это письмо мы пишем сообща, вместе. Обязательно вместе сфотографируемся и вышлем вам фото».
Радостна и удивительна встреча двух сестер. Радостна потому, что после такой долгой разлуки сестры нашли друг друга. Удивительна потому, что они друг друга нашли без всяких точных данных: «Своей родной фамилии я не знаю… все, конечно, сейчас во мне не свое…» (Алла). Но «точно я так и не знаю, сколько мне лет и где я родилась и жила» (Бэла). Что же все-таки привело к встрече сестер? То, что сверялись не анкетные данные, которых на этот раз не было, а только детские воспоминания. Они-то снова нам и помогли.
ИЗ ДНЕВНИКА ПОИСКОВ
Пришла домой — меня ждет женщина лет шестидесяти. Прилетела из Челябинска. Услышала передачу и решила лететь в Москву не откладывая.
И что же оказывается? Со своей старшей сестрой, которую она хочет найти, они расстались… в 1910 году.
— Но мы же ищем людей, разлученных войной, — стараюсь разъяснить я.
Женщина плачет.
— А сколько лет было бы сейчас вашей сестре? Женщина стала высчитывать, напрягая память. Сосчитала наконец: сестре сейчас восемьдесят восемь лет.
— Вот я всегда так: сначала лечу, потом думаю. Вы уж меня извините.
Один пожилой скептик спросил меня недоверчиво:
— Неужели столько людей не могут жить без своих родственников? Я, например, вполне могу без них обойтись.
— У вас их много? — поинтересовалась я.
— Вполне достаточно. Три сестры, два брата, четыре племянника.
— Значит, если бы кто-то из ваших сестер, братьев или племянников потерялся в дни войны, вы не стали бы никого из них разыскивать?
Тут скептик пожал плечами:
— Не знаю… Пожалуй, если бы потерялся, тогда другое дело.
В том-то и дело, что другое дело.
Предлагают свою помощь дети,
«… Когда я вырасту, обязательно буду искать потерявшихся людей. Если мне это не удастся, то я сделаю что-нибудь тоже очень хорошее.
Тамара Олейникова»
«… Мне очень хотелось бы помочь разыскать какого-нибудь человека. Ведь это такая радость…
Таня Забой»
«… Поручите мне, я весь город перерою.
Наташа Басманная»
«Дорогая тетенька, люди, которых вы называли, у нас не проживают, а то бы я их обязательно нашла.
Валя Чуркина»
— Кто участвует в поисках?
Если бы такой вопрос задали мне дети, я бы ответила:
— Нас много. «Мы длинной вереницей идем за Синей Птицей…» Но ведет нас не Фея Свет, нас ведет «Маяк», и идем мы не под музыку, а под его позывные. Впереди идет вместо феи Берилюны целый отдел писем Радиокомитета и его помощники — добровольцы всех возрастов, от студентов до пенсионеров. И потом нас не тринадцать, как в сказке о Синей Птице, нас — тысячи. Идут, взявшись за руки, редакторы, операторы, идут главные участники поисков — радиослуша-»тели. «Мы длинной вереницей идем за Синей Птицей…» Но найти ее не всегда удается. Так сказала бы я детям.
Пишу очередную передачу. Как ее построить? Ведь у меня в руках одни только письма… Некоторые из них дают повод для большого общественного разговора: о вере и верности, об усыновленных детях. Иногда встречается повод поговорить о чем-то веселом, и я охотно пользуюсь им. Невозможно все время рассказывать только о трудных судьбах, о наследии войны. Надо дать слушателям и улыбнуться. Но стоит лишь отвлечься от основной темы, сокращается время для главного — для рассказа о самих поисках.
Документальность — о ней в последние годы много спорят. Допустим ли авторский домысел? Может ли писатель, работая над документальным материалом, дополнить его, довообразить? И где границы такого домысла?
Заботили и меня эти споры, когда я начала писать о живых людях и о том, как сложились когда-то и меняются теперь их судьбы. Мне нужно было решить для себя — имею ли я право на домысел и в какой мере.
Сначала мне показалось заманчивым свободное обращение с письмами. Если мало жизненных подробностей, почему бы их не домыслить? Ведь рассказанное станет более впечатляющим, литературно обогатится. Но вскоре я поняла, что тут скрыта большая опасность. Расширяя границы домысла, можно лишить жизненную историю самого драгоценного — подлинности. Меня испугало, что подлинность пострадает, так же как страдает иногда от слишком вольного обращения даже система Станиславского.
В одной моей пьесе, которая репетировалась в Ленинградском ТЮЗе, посыльный приносит в квартиру железнодорожный билет. По секрету от всех заказал билет обиженный дедушка. Артист, исполнявший роль посыльного, почему-то врывался в переднюю и, запыхавшись, выпаливал:
— Билетик заказывали?
Не давая партнерам сыграть нужную сцену растерянности, он всовывал билет в руки едва успевшего появиться деда и, пробормотав на ходу: «Нижняя полка, место 21», сломя голову уносился за кулисы.
— Почему он так торопится, комкает всю сцену? — недоумевала я.
Актер охотно разъяснил:
— Тороплюсь я потому, что посыльный сам сегодня уезжает в отпуск, и, значит, я очень спешу. Опаздываю на вокзал, у меня буквально считанные минуты до поезда, а я еще должен успеть попасть домой.
— Но, позвольте, в пьесе ничего подобного нет, — изумилась я.
— Ну и что же?.. Я домыслил свою роль по системе Станиславского. Имею я право на домысел?!
