Жена авиатора - Бенджамин Мелани (полные книги txt) 📗
Но лицо было то же самое – героический лоб, твердый подбородок, высокие скулы. Глаза были поразительно синими; мне показалось, что никогда раньше я не видела таких синих глаз. Их цвет напоминал утро, цвет океана, цвет неба.
Он заметил, что я разглядываю его, отвернулся и начал нервно постукивать пальцами по крышке рояля, словно наигрывая мелодию, слышную лишь ему одному. Именно тогда я обратила внимание на его руки, его пальцы, длинные, красивой формы. Я представила, как они сжимают штурвал самолета, направляя его через океан, и подумала, что такими руками можно совершить многое.
– …не правда ли, Энн?
Кто-то спросил меня о чем-то, я кивнула и сказала «да», совершенно не понимая, чего от меня хотят. Меня поразил звук собственного голоса. Он звучал совершенно спокойно, хотя сердце билось, как сумасшедшее, и все тело сотрясала дрожь.
– Очень хорошо, – проговорил полковник и оживленно кивнул кому-то, не видимому мне. Он по-прежнему словно избегал моего взгляда. Его пальцы стали еще быстрее постукивать по крышке рояля.
Я почувствовала, как сердце стало биться ровнее. Неужели? Неужели героический полковник Линдберг действительно смущается в обществе девушек, как говорили мама и Кон?
Похоже, это было именно так. Когда мы толпились вокруг него, потягивая лимонад и поедая сэндвичи, принесенные армией слуг, разговор то прерывался, то возобновлялся. Молчание прерывалось внезапными взрывами болтовни, которые замирали прежде, чем обрести смысл. Только однажды, когда папа спросил полковника, какая разница между монопланом и бипланом, наш гость пришел в себя и немного расслабился. Охотно и уверенно он разъяснил различия между ними в долгом монологе, который никто не решился прервать. Его слегка скрипучий голос смягчился, он наклонился вперед, голубые глаза засверкали, пальцы перестали двигаться, когда он подробно излагал различия и преимущества моноплана над бипланом.
Поскольку никто из нас, естественно, не мог ничего добавить на эту тему, легкая светская беседа возобновилась, непринужденно подхваченная Элизабет и мамой. Папа в это время сиял лучезарной улыбкой, а Дуайт поглощал сэндвичи в невероятных количествах. Кон даже отважилась поддразнивать полковника время от времени, но он, похоже, этого даже не замечал. Я тоскливо озиралась и мечтала снова очутиться в Инглвуде. Здесь, в сияющем показным великолепием зале, все для меня было чужим, кроме потрепанного американского флага, висящего над позолоченной каминной доской. Этот флаг привез с гражданской войны мой дед, когда мальчишкой служил там барабанщиком. Здесь не было ни одной фамильной фотографии, оправленной в рамку, которые дома стояли на всех столах и подоконниках. Посольство меня интересовало, как людей интересует музей. Мысленно я пообещала себе отправиться на разведку, когда все остальные лягут спать.
– Кажется, вы учились в Смите? – раздался чей-то голос, и через мгновение до меня дошло, что этот вопрос мне задал полковник Линдберг.
Как он вообще меня обнаружил? Только мне удалось найти укромный уголок, куда не попадал яркий свет, и я чувствовала себя защищенной от чужих взглядов, как меня вытаскивают на свет. Тем не менее я кивнула. Потом, собразив, что он, возможно, плохо видит меня в темном углу, согласилась вслух:
– Да, я там училась.
– Элизабет закончила Смит два года назад, – жизнерадостно отозвалась мама.
– Да, полковник, нам это предопределено судьбой. Все девушки семейства Морроу учатся в Смите, а все молодые люди – в Амхерсте, – пояснила Элизабет, и я не могла не восхититься ее спокойным, почти скучающим тоном: точно так же она разговаривала с гораздо менее выдающимися представителями мужского пола. – А вы в каком колледже учились?
Полковник на мгновение оцепенел, но потом собрался.
– В университете в Висконсине. Хотя я его не закончил.
– Правда? – недоверчиво спросил Дуайт. – Вы не закончили университет? Как странно. А что сказали на это ваши родители? Не могу представить, что я услышал бы от папы, если бы не закончил Амхерст!
В это время я не сводила глаз с лица полковника. Оно застыло, будто превратилось в маску. Никогда не видела такого непроницаемого и надменного выражения. И такого оскорбленного.
– Дуайт, помолчи! – вскрикнула я, удивив себя и брата, который обиженно покосился на меня. – Как мог полковник учиться, и одновременно летать, и готовиться к тому, что он совершил?
– Энн совершенно права. Молодой человек, если вы сделаете хотя бы десятую часть того, что сделал полковник, я буду счастлив. Удивлен, но счастлив, – сказал папа, дружески похлопав полковника по спине и неодобрительно кивнув сыну. Я перевела дыхание и почувствовала муки раскаяния. Бедный Дуайт! Опять его ждет «серьезный разговор» за закрытыми дверями отцовского кабинета. После очередного выяснения отношений брат снова начинал заикаться.
Полковник Линдберг не ответил. Вместо этого он посмотрел на меня с любопытством, оценивая, пока наши глаза не встретились, что привело обоих в замешательство: я ринулась обратно в угол, а он снова принялся изучать крышку рояля.
К счастью, в противоположной стороне зала начали рассаживаться музыканты. Слуги зажгли еще больше свечей, в камин подбросили дрова, и мама, отец, полковник и Элизабет выстроились в ряд, приветствуя прибывающих на прием. Вскоре комната наполнилась людьми. Женщины в модных коротких платьях с удлиненной талией, украшенные драгоценностями и лентами, завязанными на коротко подстриженных или завитых щипцами волосах, в белых перчатках до локтя; мужчины в черных галстуках и фраках, некоторые с яркими лентами через плечо, на которых сверкали дипломатические медали и ордена. Несколько моих кузин также приехали, пожелав поздравить дядю с новым назначением. Этот пышный прием не имел никакого отношения к уютным, свободным от формальностей сочельникам моего детства, когда мы ходили в церковь. Вернувшись домой, сидели в спальне родителей, слушая, как мама читает Евангелие от Луки. Потом мы тихо молились, а за окном, как благословение, бесшумно падал снег.
Сейчас музыканты играли фрагменты из произведений Баха и «Времена года» Вивальди. Я передвигалась по периметру комнаты, наблюдая за гостями. Почти никто не знал меня, и, стоя в стороне от цепочки встречающих, я была освобождена от обязанности представляться всем этим незнакомым людям.
Все пожирали глазами нашего почетного гостя. Полковник Линдберг был «звездой» на макушке рождественской елки. В углу стояла настоящая ель, ярко украшенная золочеными игрушками, но никто не обращал на нее никакого внимания.
– Бедняга, – прошептала Элизабет мне на ухо. Я повернулась, удивленная, что она нашла меня, почти незаметную между двумя тяжелыми золотыми бархатными портьерами. Я думала, что она по-прежнему стоит в цепочке, встречающей гостей, – уверена, что ему не по себе.
– С виду не похоже, – ответила я, разглядывая полковника.
– Посмотри – выражение его лица совершенно не меняется.
– Да, верно. Оно похоже на маску.
Действительно, улыбка на его лице как будто застыла, она не исчезала и не становилась ярче. Но было невозможно не восхищаться его самообладанием, как решительно и твердо он взирал на длинную вереницу людей, проходящих перед ним. Если бы на его месте была я и на меня были обращены все эти глаза – с таким бессмысленным, пугающим восхищением, – я бы не смогла держаться так спокойно!
– Знаешь, – с улыбкой продолжала Элизабет, – все мужчины хотят быть на его месте. Все эти юристы и дипломаты, посмотри, как они ловят каждое его слово! Они втайне мечтают обладать такой же храбростью, как он, но знают, что ничего подобного им не дано. Грустно становится, когда об этом подумаешь.
– А женщины? – невольно спросила я.
– Для старших женщин – он сын, какого у них никогда не было. Для более молодых – мужчина их мечты.
– Должно быть, трудно оправдывать такие ожидания. Зачем он сюда пришел? Ведь он наверняка устал от такого внимания. – Я повернулась к Элизабет.
