Рожденная для славы - Холт Виктория (хорошие книги бесплатные полностью .TXT) 📗
Именно заложенный в Катарине инстинкт материнства побудил ее обратиться к королю и напомнить ему, что у него есть семья, которая, к сожалению, не живет под одной крышей. Мэри Тюдор уже взрослая, но двое младших — Елизавета и Эдуард — должны жить вместе. Она, Катарина, будет им хорошей матерью, а король — добрым отцом.
Он согласился, и впервые в жизни я ощутила, что это такое — иметь семью. Я была в восторге, ведь это приближало меня к Эдуарду, который был не только моим братом, но и будущим королем. В свои тогдашние десять лет я буквально с каждым днем узнавала все больше и больше о царивших вокруг меня интригах, отчетливо понимая: я — дочь короля, и даже самое незначительное событие может стать для меня чрезвычайно важным.
Мирным течением тех дней мы все были обязаны моей мачехе. Мой юный возраст позволил быстро позабыть о том, как внезапно и неожиданно сгущаются тучи и налетает буря; и я не ломала себе голову над тем, что может что-то случиться и разрушить мое умиротворенное существование. Наибольшее удовольствие доставляло мне общество брата. Он был несколько бледен и худ, и его совершенно не привлекали развлечения и игры на свежем воздухе (это очень беспокоило моего отца), зато он любил книги — так же, как и я. Обычно мы прибегали в классную комнату раньше назначенного времени и не могли дождаться, когда же начнутся уроки. Хотя внешне мы были похожи — оба с одинаковыми золотисто-рыжими волосами, белой кожей и живыми карими глазами, внимательный взгляд которых ничего не пропускал, — интересы наши несколько разнились. Эдуард все-таки был усидчивее меня. Он, как губка, впитывал в себя факты, раскладывал их у себя в голове по полочкам и никогда уже не забывал. Он принимал как данное все, о чем рассказывали книги, и не задавал никаких вопросов, тогда как я сомневалась почти во всем. Постоянно из моих уст вырывался вопрос: почему?
Эдуарду тогда было лет шесть-семь, я — на четыре года старше. Мы часто и подолгу беседовали, я высказывала ему все свои сомнения, и меня забавляло его недоумение и некоторый испуг. Кэт обычно присутствовала при этих беседах, она называла нас «парочкой дряхлых мудрецов». Мы с братом не всегда соглашались друг с другом, но никогда и не ссорились. Я думаю, его угнетал тяжелейший груз ответственности, возложенный на его хрупкие плечи; он чувствовал себя куда неувереннее, чем я, и искал моей дружбы, а может быть, и защиты.
Ввиду его высокого положения, Эдуарда не могла обучать столь незначительная персона, как Кэт. По правде говоря, мне ее учености тоже становилось маловато.
— Вы знаете куда больше меня, — частенько говаривала она с сожалением.
После переговоров с королем по приказу королевы для моего брата были найдены самые знающие учителя в стране. И, поскольку я делила с ним кров, мне посчастливилось разделить с ним и преподавателей. Ими были доктор Ричард Кокс, ректор Итона, славившийся своей ученостью, и — позднее — сам сэр Джон Чик из Кембриджа. Он привел с собой Роджера Эшема, который с большим вниманием относился к моей учебе и писал мне ободряющие письма.
Многие при дворе поражались той страсти, с которой я и мой брат впитывали в себя знания, — очень уж это было не по-детски. Но Кэт говорила, что подобное рвение объясняется нелюбовью принца к подвижным играм — от физических упражнений он быстро устает, что же касается принцессы, то она буквально с колыбели приучена к упорным занятиям — и в этом заслуга наставницы, то есть ее, Кэт.
— Причем я никогда не принуждала вас, — сказала она, — Роджер Эшем однажды обронил: «Если налить в бокал сразу много воды, то большая часть непременно прольется. Если же наливать постепенно, то можно наполнить бокал до краев. Вот почему ее высочество (он имел в виду вас, моя госпожа) постигает малыми дозами куда больше премудростей, чем если бы на принцессу их обрушили сразу, обильным потоком». Я теперь вспоминаю, что всегда старалась учить вас весело. Мы словно играли в интересные нам обеим игры… пока не наступила пора, когда вы превзошли меня в ваших знаниях.
И тогда я спросила ее:
— Как, ты сказала, зовут этого мудрого человека? Роджер Эшем?
Этот разговор произошел еще до того, как сэр Джон Чик привел его к нам.
Немного застенчиво Кэт объяснила, что Эшем — друг мистера Эшли, весьма достойного дворянина.
— Он состоит в отдаленном родстве с Болейнами, — гордо прибавила она.
Я тут же позабыла про мистера Эшли, так как была целиком поглощена тем, что происходило вокруг. К нам пришел новый учитель — Уильям Гриндал, преподаватель из Кембриджа; похоже, во дворец стекались лучшие учителя королевства.
Нашей мачехе удавалось проводить с нами довольно много времени. Она была крайне религиозна и твердо верила, что новая реформаторская вера — единственно истинная. Катарина так проникновенно говорила об этом со мной и Эдуардом, что совершенно заворожила моего брата. Я куда менее, чем Эдуард, была склонна увлекаться новыми теориями, хотя и уважала глубокую и искреннюю веру мачехи и признавала состоятельность многих ее аргументов.
С тех пор как мой отец порвал отношения с Римом для того, чтобы избавиться от Катарины Арагонской и жениться на моей матери, в религии произошел огромный переворот. Наступили времена, когда считалось неблагоразумным откровенно обсуждать вслух вопросы веры — слишком легко было не угодить приверженцам того или иного учения. Однако я никогда не участвовала в этих распрях, определив для себя раз и навсегда, что я верю в Единого Бога и Единую Церковь и что все богословские споры — лишь пустая трата времени.
Между мачехой и братом возникали жаркие споры, они часто не соглашались друг с другом, находили все новые аргументы, пытаясь убедить собеседника в своей правоте. Моя позиция была очень проста: «Главное — быть христианином, а каким образом вы почитаете Бога — совершенно неважно».
К несчастью, мой брат ненамеренно повторил при ком-то некоторые мои слова и о них немедленно было доложено королю; очевидно, мои воззрения вызвали его гнев, и в результате мне приказали покинуть двор.
Я и моя маленькая свита — Кэт и Уильям Гриндал — вернулись в Хансдон. Обо мне снова все позабыли. Дни тянулись тоскливо, я очень скучала по брату, уроки без него потеряли свою прелесть, ибо исчезла радость дружеского соперничества. Как можно было откровенно высказывать свои мысли вслух! Это урок на будущее: никогда не высказывать свое мнение, если оно может задеть тех, кто сильнее тебя. Я проклинала свою собственную глупость, и единственным утешением были мои книги и разговоры с Кэт.
К счастью, изгнание длилось не слишком долго. Моя мачеха, все еще бывшая в большом фаворе у короля (ни одна сиделка не могла так хорошо перебинтовать его больную ногу), упросила его простить меня, принимая во внимание мой юный возраст и живой ум, который я, без сомнения, унаследовала от отца. Эдуард присоединился к ее просьбе, жалуясь, что уроки без меня стали совсем не такими интересными.
Какой радостной была наша встреча! Дорогой Эдуард! Дорогая Катарина Парр! Я часто вспоминала это время и горевала о Катарине. Но, кажется, я забегаю вперед.
Мачеха сказала:
— Учителя отзываются о ваших способностях в самых превосходных степенях. Я думаю, у вашего отца есть основания гордиться такой дочерью.
Мысль о том, что король гордится мной, доставила мне огромное удовольствие — даже большее, чем радость встречи с Катариной и братом. Хотя, надо сказать, отец почти не обращал на меня внимания. Иногда мне снилось, что я — в церкви святого Петра и вижу там две бесплотные фигуры — мою мать и Катарину Ховард. Я часто вспоминала холодный взгляд, которым он смотрел на нас с матерью из окна много лет назад. Да, жесток, да, безжалостен, и все же он был великим королем и его расположение казалось мне важнее, чем чье-либо другое.
При дворе произошли перемены. К нашему тесному кружку присоединилась Джейн Грей, доводившаяся нам родственницей, ее мать была дочерью сестры моего отца, Мэри, и Чарльза Брэндона. Джейн была одного возраста с Эдуардом и почти так же умна. Он с самого начала проникся к ней симпатией, мне же она казалась слишком вялой, какой-то бесцветной. Так я и сказала Кэт.
