Дневник чужих грехов - Полякова Татьяна Васильевна (книги онлайн полностью .txt) 📗
Если верить опубликованному дневнику, однажды она сказала подруге: «Бог если и есть, то нас давно забыл». Для Агнес звучит чересчур драматично, хотя ее подруге я склонна верить. Они ведь были, по сути, самыми близкими людьми, и бабка могла ей сказать то, о чем с другими предпочла бы помалкивать.
Представители двух ветвей христианства уживались мирно, возможно, по той причине, что особой верой похвастать селяне не могли, о доме господнем вспоминали по большим праздникам, в остальное время особого ажиотажа на службах не наблюдалось. Чего нельзя сказать о кофейне, которая так и называлась «Кофейня» и располагалась как раз между храмами. После службы народ сюда непременно заглядывал, чтобы узнать последние новости и вволю посудачить. Само собой, лидировали в этом женщины, но и мужики кофейней не пренебрегали.
Вторым центром сарафанного радио во времена моего детства были магазины. Сейчас их количество значительно выросло, только продуктовых стало штук пять. Но в целом вряд ли что особенно изменилось.
Проезжая мимо, я смогла убедиться, что кофейня не работает, о чем свидетельствовал клочок бумаги с надписью «Закрыто». У заведения уже давно новые хозяева, прежняя хозяйка умерла, дети ее разъехались, и этот бизнес привлекательным им не показался.
От площади в обе стороны тянулись улицы, ту, что за кирхой, по старинке называли немецкой слободой, хотя никаких немцев здесь давно уже не было. Те, кто еще оставался к концу войны, спешно покинули насиженные места. Из всех здешних немцев мне известны только двое: моя бабка да ее подруга Марта, но та была немкой лишь наполовину.
Деда Марты, местного пастора, забрали сразу. Был он глубоким стариком, но это его не спасло. А вот Марту не тронули. Надеюсь, дневник прольет свет на эту загадку. Жаль, что мне не пришло в голову поинтересоваться всем этим раньше, когда она была жива. В отличие от бабки, поговорить Марта любила. Но в молодости подобные истории занимают мало, а когда интерес появляется (а так обычно и бывает), вопросы задавать, как правило, уже некому.
В общем, вся надежда на дневники. Я свернула направо, Верный тут же бросился к кирпичному дому с низким заборчиком, выкрашенному синей краской, и теперь заливисто лаял. Пока я пристраивала велосипед рядом с калиткой, из дома вышла женщина в темно-синем платье и цветастой косынке, мать Сергея.
– Анечка! – всплеснула она руками. – Как хорошо, что приехала!
– Здравствуйте, Вера Сергеевна, – входя в калитку, сказала я.
Мы обнялись и расцеловались. В ее внимательном взгляде мне всегда чудилось осуждение, хотя Вера Сергеевна ни единым словом не упрекнула меня в том, что ее сын до сих пор не женился и оставил ее без внуков, а себя обрек на одинокую старость. Впрочем, Звягинцев в любой момент может все исправить. Будет и семья, и дети, а у матери – внуки. Так или иначе, а каждый в округе знал, что в его затянувшейся неустроенности виновата я. Точнее, его мальчишеская любовь ко мне, от которой он так и не избавился. Или просто этого не хотел. Иногда я сама чувствовала себя виноватой, но не часто. Влюбиться в него в свои шестнадцать я так и не успела, а потом в моем сердце прочно обосновался другой, и уж тут, как говорится, ничего не поделать. Строго говоря, сама я в любви ему не клялась, и его любовь не особо поощряла, так что непонятно, в чем моя вина. Но от этого никому не легче.
– Идем в дом, – обняв меня за плечи, сказала Вера Сергеевна.
Со всеми друзьями сына она была равно приветлива. И сейчас сразу начала задавать вопросы: надолго ли я здесь, как мои дела, как семья. На большинство из них отвечать не хотелось. Отделавшись ничего не значащим «все нормально», я перевела разговор на Звягинцева, точнее, на вчерашнее происшествие.
– Да, такая беда… – вздохнула Вера Сергеевна. – Мать сама не своя. Не знаем, что и думать. Сережа всю ночь на ногах. С утра из города приехали, лес прочесывают…
– Я тоже голову ломаю, что могло случиться? Неужто она в темноте на болото забрела?
– Тебе Сережа не говорил? – разливая чай, спросила Вера Сергеевна.
– О чем?
– Не первый раз у нас такое. Перед майскими праздниками тоже девушка пропала. Ты ее знать должна. Оля Зиновьева. Мать ее в пятнадцатом доме жила, сразу за церковью.
– Лида? Она ведь, кажется, умерла?
– Уж больше года. Дочка в городе жила, а здесь у нее тетка, Екатерина Осиповна. Ее уж ты точно знаешь, жена Коровина. Художника.
– Да, конечно, – кивнула я. – У меня его картины есть.
– Я в этих картинах ничего не понимаю, но жена у него – святая женщина. И за сестрой ходила, когда та слегла, и за мужем… У Коровина инсульт был, ты знаешь? Два года назад, ни с того ни с сего… Хотя, что я говорю, с болезнью всегда так. Был здоровый красивый мужик, казалось, лет сто проживет, и вдруг – раз… еле с того света вытащили. Теперь на инвалидной коляске, ни ходить, ни сказать ничего не может, только мычит. Руки ничего не держат. И это для него самое страшное, так Екатерина Осиповна говорит. Ведь он художник. Смотрит на свои картины и плачет. А ей каково? Она за ним как за дитем малым ходит. А тут сестра. Лида за два месяца сгорела. Была, и нет. Екатерина Осиповна как сестру похоронила, постарела лет на десять. Высохла вся. Одна тень от нее прежней осталась. Сейчас, правда, получше выглядит. Слава богу, время лечит… Похоронила она сестру, а тут опять несчастье. Просто злой рок. Племянница должна приехать в пятницу на электричке, Екатерина Осиповна ждет ее, пирогов напекла, а Оли все нет. Она звонить, само собой. Телефон не отвечает. Ну, думает, значит, в городе осталась. Обиделась даже, отчего, мол, не предупредила. Утром опять позвонила. Телефон молчит. И в город ведь не поедешь, мужа-инвалида не оставишь. С трудом дождалась понедельника. И позвонила Оле на работу. А там ей: ничего не знаем, сами, мол, гадаем, что случилось. На работу она не вышла. Екатерина Осиповна сразу к нам, то есть к Сергею. Что, мол, делать? Чувствую, беда. С пятницы племянница на звонки не отвечает, и на работе ее нет. Сережа мужиков собрал, пошли искать. Вроде все обшарили, а нашли случайно, уже на второй день. В ручье, тело под корягу течением снесло. От тропинки, считай, всего в десятке метров.
– Она утонула? – спросила я, теряясь в догадках, что девушке понадобилось возле ручья, да еще в такое время.
– Убили ее, – вздохнула Вера Сергеевна. – А тело в ручей бросили. Мы поверить не могли… У нас сроду ничего подобного не случалось. Двери запирали, если уезжали надолго, да ты сама знаешь. Конечно, сейчас не так, как раньше, люди другие, да и в домах поживы для ворья куда больше. Но все равно. Не привыкли мы к такому. У нас не в городе, все на виду…
– И что, нашли убийцу?
– Нет. Должно быть, кто-то из приезжих. Увидел, что девка одна со станции идет, вот и прельстился легкой добычей. Все лето своих с электрички встречали, так были напуганы. Только вроде успокоились, и нате вам. Я, конечно, надеюсь, найдется девушка живой и здоровой, но… – тут она вздохнула. – По Сереже вижу – плохо дело. Он мрачнее тучи. И молчит.
– Давно из города приехали?
– Да уж часа два как Сережа ушел. Ты чай-то пей, остынет. Сунулась со своими разговорами, только аппетит тебе испортила.
– Я вчера девушку на станции видела, – сказала я, сделав глоток. – Вместе с электрички сошли.
– Так ты на электричке приехала? И на хутор одна идти не побоялась?
– Я ж не знала, что у вас здесь такое творится, – пожала я плечами.
– Да уж… вот Сережа тебе вчера собаку и отвез. Боязно тебя на хуторе одну оставлять. Может, у нас поживешь? Места хватит.
– Спасибо. Я лучше у себя. С собакой не страшно.
– Да много ли толку от Верного. Он добрая душа, с котами дружит… В темноте по округе не шастай. Не приведи господи, найдется какой-нибудь душегуб… чего болтаю, – махнула она рукой. – Это все от нервов. Не обращай внимания. Но вечером одна не ходи. Ты надолго приехала?
Стало ясно, Сергей о моих намерениях матери не сообщил, и я с этим торопиться не стала.
