Письмо королевы - Арсеньева Елена (мир книг .TXT) 📗
Я аж за грудь схватился от ошеломления – и пальцы мои нащупали перевязь ножа, который дал мне накануне Иван Михайлович Симолин.
– А ну тихо, свинья! Нож вострый, чуешь, какой? Ох ты, задергался! Не нравится? Живо говори, где искать письмо! А начнешь голосить, истинно прирежу без жалости, как свинью зловонную!
– Дикарь! Дикарь, что ты говоришь?! Я не понимаю тебя, и Тонтон тоже не понимает.
– А, черт… Я забылся и говорил по-русски. Я сказал, что прирежу его, если он крикнет. Пусть ведет нас туда, где письмо королевы!
– Дикарь… Ты решил вернуть мне долг?
– Долг мужчины помогать женщине, попавшей в беду. Но я помогаю не столько тебе, сколько королеве. Иди, Тонтон. Не дергайся. Иди… Куда мы направляемся?
– А тебе не все равно?! Откуда ты навязался на мою голову? Кто ты такой? Новый любовник этой гульливой сучки? Ну да, за ней вечно целая свора кобелей бегала!
– Не заговаривай мне зубы. Куда мы идем, говори, а то…
– Эй, ты спятил! Ты зарежешь меня!
– Потише. Не визжи. Может быть, зарежу, а может быть, нет.
– Куда мы идем?
– Ведите меня на второй ярус, в пятую камеру. Сначала меня посадили туда, у меня был сосед. Он показал мне тайник под стеной… шестой камень от угла. Я спрятал туда самое ценное, что имел в жизни. Потом, среди ночи, меня перевели в подвал. Я не успел забрать письмо из тайника, но надеялся… Надеялся, что когда-нибудь заберу.
– Не ной. Пошли, быстро.
– Что я буду делать, как буду жить, если вы отнимете у меня письмо?!
– Подожди верещать, мы еще ничего не нашли. У тебя еще ничего не отняли.
– Эй, куда вы идете? Куда вы тащите этого человека? Это узник? Что, неохота уходить из тюрьмы? Двери открыты – беги, куда хочешь!
– Мы его друзья. Он хочет показать нам, где томился столько времени. Хочет плюнуть на пол в том каземате, где его держали.
– Ну, идите.
– Ох, горазд же ты врать, дикарь!
– Кажется, мы пришли. Это здесь, Тонтон?
– Проклятье! Проклятье! Я не отдам!
– Мадлен, иди, посмотри.
– Вот шестой камень. Но я не могу его поднять, нужно что-то…
– Держи нож!
– Спасибо. Ну вот. Здесь деревянный пенал. Вот он. А в нем… О да, шелковый платок моей госпожи! Письмо не тронуто плесенью. Оно как будто написано вчера. Хотя прошло три года… Я порву его, чтобы больше никто…
– Рви скорей, Мадлен… А, черт! Он вырвался! Он убегает!
– Пусть бежит.
– Возьми письмо, Мадлен. Сейчас его некогда рвать. Надо бежать! Он позовет на помощь.
– Да, бежим! Бежим! Ой, я его уронила! Смотри, оно падает… падает вниз…
– Я спущусь! Я его найду, чего бы мне это ни стоило! Я бегу вниз!
– Дикарь! Найди письмо и порви его! Или доставь… Дикарь! Ради всего святого, дикарь!
«Письмо… письмо… белый листок летит все ниже и ниже… я бегу за ним… бегу… поймал! Мадлен!.. Нет, ее не видно. Надо уходить отсюда, может быть, мы встретимся на площади? А ежели нет, я найду ее в доме герцогини де Ламбаль!»
Наши дни
– Ну да, – продолжал Лев Иваныч, причем голос его звучал странно, как бы издалека, вроде бы пробиваясь сквозь шум и скрежет… то ли неполадки со связью, а скорее всего, это вибрировало и скрежетало недоумение в Алёниной голове, – как только он сказал, дескать, высокая дама с серыми глазами, волосы кудрявые, из Нижнего Горького, зовут Елена, натворила каких-то дел в Париже, я сразу почуял неладное. Насколько я помню, портрет вполне ваш, да и по паспорту зовут вас – Елена Дмитриевна, вы еще на меня вечно шипели, чтобы я вас по имени-отчеству не называл. А еще когда он сказал, что вы окривели, тут я окончательно уверился: это вы, больше некому!
– Что?! – возмущенно заорала Алёна, и на нее начали оглядываться немногочисленные пассажиры девятого троллейбусного маршрута. – Я окривела?! Да он совершенно спятил, этот испанец! – продолжала она возмущенным шепотом, прикрывая рукой прижатый ко рту телефон. – Он за мной гонялся, как гончий пес! Но я ведь ни к чему вообще не причастна, я просто неправильно поняла, куда он меня посылал… а меня, такое ощущение, считали чуть ли не сообщницей всех этих негодяев! Ну ладно, я признаю, с курткой как-то нелепо получилось. Но я честно хотела за нее заплатить, я ведь даже ходила и искала продавцов, потому все это и услышала! И еще вдобавок я окривела! Нет, я понимаю, мы с вами давно не виделись, но этот Диего… он же видел, что я не… я не…
Видимо, нервы совершенно расшатались на почве всех этих бед, и Алёна ощутила, что слезы подкатили к глазам.
– Спокойно, Елена Дмитриевна! – прикрикнул Муравьев. – Спокойно. Не понимаю, что это вы так разошлись? Что я такого сказал? Разве вы сменили профессию? Разве вы уже не пишете свои детективчики?
– Пишу! – всхлипнула она. – Тем более как я могу, интересно, я с одним глазом…
– Господи! – испугался Муравьев. – Да нет, вы что?! Вы меня неправильно поняли! Он когда вас искал там, в каком-то месте, где это ваше танго танцуют, ему кто-то сказал, мол, она не из Санкт-Петербурга, а из Нижнего, и она окрив… тьфу, экрив… ну или как там по-французски писательница будет?
– Йcrivain! – закричала Алёна. – Экривен, вот как это называется! Никто не окривел, понятно?!
– О господи, какой же я дуб, – растерянно произнес Лев Иванович. – Ну простите, а?
Это прозвучало так прочувствованно, что Алёна мигом перестала обижаться.
– Да что вы, – сказала она великодушно. – Никаких проблем. На самом деле я тоже хороша. Вроде бы свободно владею французским, а как дошло до дела, так я даже и не подумала фамилию Фоссе перевести! А если бы додумалась, сразу поняла бы, где Канавина искать. Потому что fossе по-французски – канава! Правда, сдвоенное ss не произносится, это слово звучит просто как фосе.
– Канавин… – Голос Муравьева дрогнул. – Так это все же человек?! А я-то Малгастадора уверял, что Канава или Канавино – просто район в нашем городе. И это слово – фосе – он тоже произносил. Так, значит, здесь живет человек с такой фамилией? Сейчас я немедленно дам задание всю городскую базу фамилий перешерстить…
– Погодите, – усмехнулась Алёна, – не спешите. Думаю, в базе вы ничего не найдете, потому что Фоссе – это псевдоним. Настоящая фамилия этого человека – Канавин, Петр Альбертович Канавин.
– Петр Альбертович… Альберт Канавин… – забормотал Муравьев. – Слушайте, мне это имя что-то говорит! Ах да, вспомнил! У нас был такой художник, Альберт Григорьев, его настоящая фамилия Канавин… Неужели этот Петр – его сын? Погодите, не может быть, его сына как-то иначе звали, и фамилия другая была, я же помню это дело…
– Какое дело? – насторожилась Алёна.
– Лет пять назад были ограблены мастерские Союза художников – те, которые около Советской площади находятся. Я тогда еще в городском следственном отделе работал, но дело находилось под особым контролем, очень громкое дело было, тем паче что в этом оказался замешан сын Григорьева-Канавина. Стойте. Но его как-то иначе звали, не Петром! И к балету он не имел отношения…
Ясно-голубые глаза Аделины Астафьевны вспомнились Алёне, и словно бы зазвучал в ушах ее голос:
«Со второй семьей тоже не сложилось, детей там не было, сын Маши Градской, первой жены Алика, вырос и уехал, там какая-то неприятная история произошла, жена умерла…»
– Лев Иваныч, – сказала она, – Петр – старший сын Альберта Григорьева-Канавина. Сын от первого брака. А вы, наверное, говорите о пасынке. Он женился на женщине с ребенком, вырастил его. И что, тот оказался замешан в грабеже?
– Ну да, причем обчистил и чужие мастерские, и отцовскую. Да так бездарно: унес картины и сразу отдал их на Покровку перекупщикам, ну, которые возле Решеток торгуют, а те же знатоки, сразу поняли, что дело нечисто, да и подписаны картины… Словом, парня мигом вычислили, но скандал замяли ради отца. Григорьев-Канавин потом уехал из тех мастерских, переселился на Рождественскую. Все, больше я ни о нем, ни о сыне его ничего не слышал. Как же его звали, этого парня?!
