Только не говори маме. История одного предательства - Магуайр Тони (бесплатные онлайн книги читаем полные версии TXT) 📗

Глава 28

Смутные голоса ворвались в мое сознание.

Первый был низкий, мужской; второй, более звонкий, принадлежал женщине.

— Мы знаем, что ты очнулась. Давай-ка открывай глаза, — произнес мужской голос.

Прохладная нежная рука взяла мою руку, и я расслышала женский голос:

— Давай, милая, мы хотим помочь тебе. Открой глаза.

Я неохотно сделала то, что они просили. Я лежала на кровати в маленькой белой комнате. Мои губы попытались выдавить какие-то слова, но во рту возникло странное ощущение: инородный предмет мешал говорить. Язык коснулся чего-то твердого. Потом я поняла, что эта штука сидит глубоко во мне, тянется через горло и выходит изо рта.

В фокусе обозначились две фигуры, и в одной из них я узнала медсестру, а вторая, в твидовом пиджаке с клерикальным воротничком, оказалась священником. Я смутно догадалась, что нахожусь в госпитале, и в этот момент едва не поперхнулась от сдавившей горло обжигающе-горячей рвоты. Чьи-то руки поднесли к моему рту таз, и теперь, когда трубка, которая, как я позже узнала, называлась желудочным зондом, сделала свою работу, мое тело взорвалось выплеском токсинов.

Когда приступ закончился, я снова откинулась на подушки, вслушиваясь в несмолкающий в ушах звон. Желание уснуть овладевало мною все сильнее, и я закрыла глаза, но голоса не отпускали меня.

Я слышала, как они спрашивают, кто я и где живу, но я ничего не помнила. Меня снова взяли за руку, и, несколько успокоившись от этого прикосновения, я ответила на него крепким пожатием.

— Ну, давай же открой глаза, — произнес священник. — Мы дадим тебе заснуть, когда ты ответишь на несколько вопросов.

Я силой заставила свои веки открыться и увидела прямо над собой его добрые голубые глаза, а в лице тревогу и участие. От его теплого взгляда я расплакалась, захлебываясь в рыданиях и сотрясаясь всем телом, как в недавнем приступе рвоты. Все это время медсестра не отпускала мою руку, а священник вытирал мне слезы.

Я расслышала нежные звуки, какими обычно баюкают младенцев. Постепенно я успокоилась, слезы высохли, и, когда священник снова спросил мое имя, я сказала, что меня зовут Антуанетта, хотя я уже успела возненавидеть это имя. Антуанеттой называл меня «он», так же звала меня мать, и под этим же именем меня исключали из школы. Тони, кем я хотела стать, была моим спасением.

Следующим вопросом было: сколько мне лет?

— Пятнадцать, — сказала я и приготовилась к вопросу, который должен был последовать за этим.

— Антуанетта, почему ты это сделала?

Мой взгляд упал на руки, и я увидела свои перебинтованные запястья. Сострадание в его голосе снова заставило меня расплакаться, на этот раз беззвучно. Неподвластные мне слезы струились по моему лицу, пока я пыталась рассказать хотя бы часть своей истории. Я призналась, что мой отец сидит в тюрьме за то, что сделал меня беременной, сказала, что у меня нет дома и никому я не нужна. Я не хотела жить, потому что мне не для чего было жить.

Я не решилась обнажить все душевные раны, рассказать обо всем, что мне пришлось пережить, о том, что стала изгоем для всех. Не смогла я открыться и в том, что чувствую себя виноватой перед матерью, жизнь которой я разрушила, за что она проклинает меня. Не стала рассказывать и о том, как мечтала, что деяния моего отца раскроют и все взрослые бросятся ко мне, окружат любовью и вниманием. А мать заберет меня и увезет далеко-далеко, где я буду в безопасности. Реальность, которая последовала за раскрытием «нашего секрета», оказалась слишком жестокой, чтобы я могла ее вынести. Я не могла объяснить, что испытывала каждый раз, когда заходила в магазин и чувствовала, как сгущается вокруг меня тишина. Я всегда знала, что, стоит мне выйти из магазина, как прерванная беседа возобновится.

Постепенно я научилась смотреть на себя глазами окружающих и поняла, что стала для всех невидимкой, исчезновения которой никто и не заметит. Я была настолько замарана, что люди боялись испачкаться об меня одним лишь признанием факта моего существования.

У меня не только ничего не было, я сама была ничем.И все-таки крохотный осколок гордости еще сидел во мне, мешая полностью раскрыть свои чувства. Я никогда и не говорила о них, словно надеясь, что, непроизнесенные, они прекратят свое существование.

Я услышала, как вздохнула медсестра, прежде чем задать следующий вопрос:

— А что случилось с ребенком?

Возможно, она предполагала, что я все-таки родила, а потом подбросила младенца кому-то под дверь. Я почему-то разозлилась оттого, что она могла подумать обо мне такое.

— Меня направили на аборт, — смело ответила я; от пятнадцатилетних девочек таких слов не ждали.

— Антуанетта, если тебя отпустят, ты снова попытаешься покончить с собой? — спросила медсестра, хотя никто и не ждал моего ответа, зная, что я не остановлюсь.

Священник взял адрес места моей работы и пообещал забрать мои вещи, а медсестра принесла мне холодное питье, после чего я провалилась в глубокий сон под аккомпанемент постоянного шума в ушах — последствия тех ядов, которыми напичкала свой организм. Когда я снова проснулась, у моей кровати сидел уже другой человек.

— Антуанетта, хочешь пить? — мягко спросил он, заметив, что мои веки дрогнули.

— Чаю, — прохрипела я в ответ.

Язык казался слишком большим для моего рта, а горло болело. Шум в ушах ослаб, но голова раскалывалась от пульсирующей боли.

— Можно болеутоляющее? — жалобно попросила я.

— Лучше обойтись без лекарств, — ответил он. Потом, словно решив, что я заслуживаю объяснения причины, продолжил: — Нам пришлось потрудиться, чтобы откачать из тебя весь аспирин. — Он выдержал паузу и снова продолжил: — Антуанетта, я врач, но врач-психиатр. Ты понимаешь, что это значит?

Я кивнула головой. Мне было совершенно все равно, кто он такой: я просто хотела выпить чаю и снова уснуть. Однако он, похоже, еще не все сказал.

— Я договорился о твоем переводе в местную психиатрическую клинику. Там знают, как лечить такие состояния. Ты больна, у тебя тяжелая депрессия.

С этим заявлением я вполне могла согласиться. Он потрепал меня по плечу, заверил в том, что вскоре я поправлюсь, и ушел. Но я не верила в его заверения. Вскоре меня, в больничной одежде, с моим чемоданом, который привез священник, погрузили в карету «скорой помощи» и доставили в клинику для душевнобольных в Пердисберне.

Мы проехали мимо массивного здания из красного кирпича, где в викторианскую эпоху размещалась богадельня, а ныне содержались пациенты длительного срока лечения, и остановились возле одноэтажного корпуса. Это было новое психиатрическое отделение, куда меня и определили. Я оказалась самой молодой пациенткой за последние годы.

В тот первый вечер я даже не обратила внимания на окружающую обстановку. Еще не оправившаяся от последствий передозировки, я проспала до утра, пока меня не разбудили. Шторку у моей кровати отдернули, и бодрый голос сказал, чтобы я вставала, умывалась и шла завтракать. Я открыла глаза и увидела прямо над собой молодую медсестру с такой открытой и дружеской улыбкой, что невольно улыбнулась ей в ответ. Рядом с ней стояла высокая изящная блондинка с виду на несколько лет старше меня, и медсестра представила ее мне:

— Это Гас. Она тебе все покажет.

На этом она удалилась, оставив нас вдвоем. Постоянная болтовня Гас была для меня спасением. Я могла спокойно отмалчиваться, потому что она прерывалась лишь на то, чтобы глотнуть воздуха для новых словоизлияний или чтобы разразиться нервным звонким смехом. Этот смех, как я вскоре узнала, был обратной стороной депрессии.

Гас показала мне ванные комнаты, подождала, пока я умоюсь и оденусь, потом провела меня в маленькую столовую. Постепенно я начала ориентироваться в пространстве и могла оценить обстановку. И палата, и столовая были окрашены в пастельные тона, большие окна впускали много света, и помещение казалось просторным и спокойным. Пациенты уже сидели за столами, и Гас быстро познакомила меня со всеми двадцатью. Я была наслышана об ужасах, что творятся в психлечебницах, о том, что, раз попав в эти стены, люди уже не выходят оттуда. Но я никогда не слышала о новом психиатрическом отделении.