Облачный атлас - Митчелл Дэвид Стивен (лучшие книги онлайн txt) 📗

— Доброе утро, — начала женщина.

Я стоял и не предлагал своим визитерам сесть.

— Позволю себе не согласиться.

— Меня зовут Гвендолин Бендинкс.

— Я в этом не виноват.

Приведенная в замешательство, она уселась в кресле.

— Это, — она указала на своего пса, — Гордон Уорлок-Уильямс. Почему вы не садитесь? Мы возглавляем Комитет проживающих в «Доме Авроры».

— Очень рад за вас, но, поскольку я не…

— Я намеревалась представиться вам во время завтрака, но утренние неприятности случились раньше, чем мы смогли взять вас под свое крыло.

— Теперь все отшелушилось, Кавендиш, — прохрипел Гордон Уорлок-Уильямс. — Никто этого не помянет, вот те, будь спок.

Валлиец, да, он, должно быть, валлиец.

Миссис Бендинкс подалась вперед.

— Но поймите, мистер Кавендиш: здесь не приветствуют тех, кто раскачивает лодку.

— Ну так исключите меня! Я вас умоляю!

— Из «Дома Авроры» не исключают, — промычала священная корова, — но если ваше поведение того потребует, то вас подвергнут медикаментозному лечению, для вашего же блага.

Зловеще, правда? Когда-то я смотрел «Полет над гнездом кукушки» ^[153] вместе с необычайно бесталанной, но богатой и овдовевшей поэтессой, сборник которой, «Стихи дикие и своевольные», я аннотировал, но которая, увы, овдовела не настолько, как было первоначально заявлено.

— Слушайте, я уверен, что вы — разумная женщина. — Оксюморон прошел без комментариев. — Так что читайте по губам. Я здесь быть не должен. Я зарегистрировался в «Доме Авроры», уверенный, что это отель.

— Да, мы это прекрасно понимаем, мистер Кавендиш! — кивнула Гвендолин Бендинкс.

— Ничего вы не понимаете!

— Всех поначалу одолевают мрачные мысли, но вскоре вы повеселеете, увидев, что ваши близкие действовали в лучших ваших интересах.

— Все мои «близкие» либо умерли, либо спятили, либо работают на Би-би-си, за исключением моего шутника-братца!

Вы представляете себе это, не правда ли, дорогой Читатель? Я угодил в приют из второразрядного фильма ужасов. Чем больше я раздражался и разражался тирадами, тем убедительнее доказывал, что нахожусь именно там, где мне и надлежит быть.

— Эт' лучший отель, где ты когда-либо останавливался, вот-те! — Зубы у этого ханурика были светло-коричневыми. Будь он лошадью, вы никогда не смогли бы его продать. — Пятизвездочный, по'ял? Кормят по часам, 'се тебе стирают. Занимайся чем хошь: хошь — крючком вышивай, хошь — в крокет поспевай. Ни тебе докучных счетов, ни тебе юнцов, гоняющих на твоем моторе. «Дом Авроры» — это песня! Просто соблюдай правила и перестань гладить против шерстки сестру Нокс. Так-то она тетка незлобивая.

— «Неограниченная власть в руках ограниченных людей всегда приводит к жестокости». — Уорлок-Уильямс посмотрел на меня так, словно услышал какую-то тарабарщину. — Солженицын.

— В «Бетвис» и мне, и Марджери всегда было неплохо. Но здесь-то, здесь! Вот в первую неделю я чувствовал совершенно, как прежде. Почти и не говорил-то ни с кем, а, миссис Бендинкс, полная труха, а?

— Полнейшая труха, мистер Уорлок-Уильямс!

— А вот теперь я как сыр в масле катаюсь! А?

Миссис Бендинкс улыбнулась, это было страшное зрелище.

— Мы пришли сюда, чтобы помочь вам переориентироваться. Насколько я понимаю, вы занимались книгоизданием. Как ни печально, — она постучала себя пальцем по виску, — миссис Биркин теперь уже не так хорошо, как прежде, справляется с обязанностями секретаря на заседаниях нашего комитета. Прекрасная возможность для вас сразу же подключиться к этому делу.

— Я по-прежнему занимаюсь книгоизданием! Что, я выгляжу так, что мне здесь место? — Молчание было невыносимым. — Убирайтесь вон!

— Я разочарована. — Она посмотрела на лужайку, усыпанную листьями, на каждом из которых точечками обозначались экскременты гусениц. — Отныне «Дом Авроры» — это ваш мир, мистер Кавендиш.

Я чувствовал себя так, словно голова моя была пробкой, а в роли штопора выступала Гвендолин Бендинкс.

— Да, отныне вы в Доме Покоя. День настал. Ваше пребывание здесь может быть либо печальным, либо приятным. Но оно, ваше пребывание здесь, постоянно. Подумайте об этом, мистер Кавендиш.

Она постучала. Невидимые силы позволили моим мучителям выйти, но захлопнули дверь перед самым моим носом.

Я обнаружил, что на протяжении всех переговоров моя ширинка была расстегнута и широко раскрыта.

Взгляни на свое будущее, Кавендиш, Идущий Следом. Ты не будешь подавать никаких заявлений с просьбой о вступлении, но племя престарелых и без того зачислит тебя в свои ряды. Твое время перестанет поспевать за временем остального мира. Из-за этой пробуксовки кожа твоя растянется и истончает, так что станут едва ли не видны дергающиеся органы и вены, похожие на голубые прожилки в рокфоре; скелет твой прогнется, волосы поредеют, а память выветрится. Выйти из дому ты осмелишься теперь только при дневном свете, избегая выходных и школьных каникул. Язык окружающих тоже убежит вперед, а твой, когда бы ты ни открыл рот, будет выдавать твою племенную принадлежность. Элегантные женщины не будут тебя замечать. Охранники магазинов не будут тебя замечать. Торговцы, если только они не продают подъемники для лестниц или поддельные страховые полисы, не будут тебя замечать. Твое существование будут признавать только младенцы, кошки и наркоманы. Так что не растрачивай попусту своих дней. Быстрее, чем тебе представляется, будешь ты стоять перед зеркалом в доме престарелых, смотреть на свое тело и думать — старый пылесос, на пару недель запертый в чертов шкаф.

Бесполый автомат принес мне на подносе ланч: никого не пытаюсь оскорбить, но я действительно не мог сказать про него (нее), кто это был — он или она. У автомата были небольшие усики, но также и крошечные грудки. Я подумал — а не забить ли его до беспамятства и совершить бросок на свободу в духе Стива Маккуина, ^[154] но у меня не было другого оружия, кроме бруска мыла, и нечем было его/ее связать, кроме моего ремня.

На ланч была тепловатая баранья отбивная. Картофелины походили на крахмальные гранаты. Кружочки моркови из банки вызывали отвращение, потому что такова их природа.

— Послушайте, — молящим голосом обратился я к автомату, — принесите мне хотя бы немного горчицы.

Автомат не проявил никаких признаков понимания.

— Грубого помола, среднего — неважно. Я не привередлив. — Оно повернулось, чтобы уйти. — Стойте! Вы — понимаете — э-э — по-английски?

Оно ушло. Мой обед стал играть со мной в гляделки.

Моя стратегия была неверной с самого начала. Я пытался нахрапом вырваться из этого абсурда, но помещенным в лечебное заведение поступать так не следует. Рабовладельцы только рады задать как следует нелепому бунтарю в присутствии остальных. Во всей тюремной литературе, которую я читал, начиная от «Архипелага Гулаг» и вплоть до «Воспитания злом» ^[155] и «Удара кастетом», права добываются надувательством, а умножаются хитростью. Сопротивление узника только оправдывает на взгляд тюремщиков еще более жесткие условия заточения.

Теперь наступала пора вилять и петлять. Мне следовало получать хорошие отметки, чтобы улучшить условия проживания; мне следовало быть учтивым с Черной Нокс. Но когда я нанизывал холодные горошины на пластмассовую вилку, в черепе у меня взорвались несколько огненных шутих, и старый мир быстро исчез без следа.