Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!» - фон Риббентроп Рудольф (е книги .txt) 📗

«Он (Рыдз-Смиглы) компенсирует свои опасения в отношении обоих близких врагов надеждой на дальних друзей» [214].

Под «дальними друзьями» подразумевались Франция и Великобритания и, как выяснилось по захваченным в Варшаве делам польского Министерства иностранных дел, Соединенные Штаты Америки! Раскроется ли новая страница европейской истории, когда рейх со своими восточноевропейскими союзниками в консолидированной отныне позиции будет действовать в качестве «piece de resistance» против угрозы со стороны Советской России, притом во взаимном согласии с обеими западноевропейскими державами, которые, со своей стороны, смогли бы посвятить себя своим заокеанским владениям с тем, чтобы как можно дольше и эффективней сохранить их значение для европейской экономики в изменяющихся условиях мировой политики?

Однако предоставим посланнику Шмидту (пресса) сообщить о драматических обстоятельствах, сопутствовавших визиту отца в Варшаве:

«В первый вечер полковник Бек пригласил на праздничный банкет в Пале-Брюль. Сначала была подана еда, затем состоялся торжественный прием для нескольких сотен гостей. Все очень пышно и роскошно.

Внутреннее убранство чудесного дворца выглядело, однако, довольно безвкусно. Залы для приема были оформлены в стиле рубежа веков, с зелеными мраморными колоннами, тяжелыми портьерами, мраморными бюстами и освещенными прожекторами картинами маслом на темы польской истории. Казалось, что находишься не за фасадом саксонского барочного дворца в духовном центре польской нации, а в плавательном бассейне или на форуме Муссолини.

Уже до начала еды Риббентроп дал мне тексты речи, свой и Бека, с тем чтобы я смог своевременно передать их Германскому информационному бюро — берлинские газеты должны были получить их еще перед подписанием в печать. Я как раз возвращался в зал, когда все направились к столу.

Бек со страдальческой миной на лице сопровождал к столу госпожу фон Риббентроп. Время от времени его лицо достаточно театрально передергивалось от боли. Дёрнберг, заметив мое удивление, шепнул мне мимоходом: «Ишиас!» Если и есть такая болезнь, которая может начаться, когда не ждешь, внезапно и протекать достаточно тяжело, чтобы серьезно изнурить и воспрепятствовать проявлению полагающейся этикетом приветливости, однако не настолько опасно, чтобы требовалось соблюдать постельный режим, так это ишиас. Идеальная дипломатическая болезнь.

Мы как раз покончили с супом, когда Риббентроп подозвал меня и тихо спросил, даны ли уже застольные речи в прессу. Я подтвердил. В этот момент Бек подчеркнуто с трудом поднялся, произнеся первое предложение своей речи, прибавил еще несколько пустых фраз, и, извинившись внезапной болезнью, поднял стакан. Холодком распространилась неловкость вдоль празднично накрытого стола. Риббентроп, которому так охотно приписывают скверные дипломатические манеры, повел себя абсолютно корректно, внешне ничем не выдав своего удивления. Он поднялся, поблагодарил Польшу, выразив сожаление по поводу так некстати случившейся болезни, искусной формулировкой указал на обмененные речи и, со своей стороны, отказавшись от произнесения полного текста, поднял точно так же стакан к протокольной заключительной формуле. Ловкое поведение Риббентропа и тот факт, что ни он, ни его жена ни единым намеком не выразили досаду или озадаченность, внушило даже самым недоверчивым гостям мысль, что Бек, вероятно, и в самом деле серьезно болен и что всему случившемуся не стоит придавать никакого политического значения».

Бек, разумеется, болен не был, во всяком случае, он был не настолько болен, чтобы не быть в состоянии прочесть застольную речь из 42 строк. Тут налицо попытка с помощью трюка элиминировать уже обмененные застольные речи.

Что же произошло? Что побудило поляков сообщить немецкому министру иностранных дел «refus» («отказ» — австр.) в едва ли не грубой форме? Лежащим на поверхности поводом явилась речь французского министра иностранных дел Бонне перед Национальным собранием в Париже, произнесенная 26 января 1939 года. В этой речи Бонне дистанцировался от данных отцу заявлений о невмешательстве французской политики в Восточной Европе:

«Бонне назвал дружбу с Англией краеугольным камнем французской политики. Согласие никогда не было настолько полным, как сегодня. В случае войны, в которую будут втянуты обе страны и которую от всего сердца надеялись избежать, все силы Великобритании будут находиться в распоряжении Франции и все силы Франции — в распоряжении Великобритании. По этой причине существует взаимный интерес к увеличению военной мощи до высшего предела. (…)»

Отношения с Советским Союзом характеризовались тем, что Франция во время сентябрьского кризиса вторично установила контакт с Москвой в духе пакта взаимопомощи. Что касается отношений с Польшей, то достаточно напомнить о том, что польский министр иностранных дел Бек заявил: польско-французская дружба неизменно является одной из основ польской политики. Франция осталась верна договорам, заключенным с Советским Союзом и государствами Центральной и Восточной Европы. Затем Бонне констатировал свою солидарность с внешнеполитическими заявлениями Рузвельта.

Премьер-министр Даладье направил воззвание к обеим палатам, призывая решительно поддержать правительство. (…) Требуется, однако, противопоставить категорическое «нет» требованиям определенных соседей. Франция не может проводить политику отречения, она должна быть бдительной всюду, где французские интересы поставлены на карту [215].

Посланник Шмидт, бывший членом немецкой делегации, сообщает: не требовалось и хамской выходки группы польских офицеров в штатском, передававших в ресторане, указанном польским Министерством иностранных дел для членов немецкой делегации в качестве места встречи, немецким гостям листок, на котором стояло на немецком языке: «Перед заказом данцигского Гольдвассер (крепкий спиртной напиток) прочтите, пожалуйста, гарантийное обязательство французского Национального собрания», чтобы установить воздействие на Польшу французского «разворота» [216].

При поддержке из Парижа и, тем самым, также и из Лондона Бек полагал возможным продолжать свою политику «Balance of Power» (баланса сил) между Рейхом и Советским Союзом. Это означало отказать немецким желаниям тесного сотрудничества и отвергнуть немецкие предложения. Являлось ли умным сопроводить это «нет» бестактностями, вроде той, когда представители польского военного министерства, не принеся извинений, заставили германского министра иностранных дел при возложении венка у памятника Неизвестному Солдату ждать 25 минут, и другими подобными — скорее вопрос квалификации Бека, чем большой политики.

Если с немецкой стороны с визитом отца в Варшаву связывались определенные надежды на завершение консолидации немецкой позиции в Центральной Европе великодушным устранением территориальных проблем с Польшей, то после парламентских речей Даладье и Бонне пришлось иметь дело с радикально изменившейся ситуацией. «Большая Антанта» предпринимала expressis verbis огромные усилия, чтобы поднять свое вооружение на наивысший уровень. Союзы Франции в Восточной Европе обозначались в качестве основы французской политики и, как позволительно допустить, вместе с тем также и британской. Бонне вновь учредил «presence» Франции в Восточной Европе. Надежда, что умеренность обеих западных держав в отношении Восточной Европы откроет Польшу в ее собственном интересе немецким предложениям, была разрушена сменой направления франко-английской политики. Возобновленную серьезную опасность для рейха со стороны окружающих его блоков невозможно было игнорировать. Объявление исключительных усилий по вооружению, сделанное главой французского правительства, не предвещало ничего хорошего.

Естественно, у отца и его близких сотрудников уже тогда, в Варшаве, возник вопрос, что вызвало переворот во французской политике. Отец видел в речи Бонне однозначное изменение курса французской политики по отношению к позиции, занятой французским министром иностранных дел в парижских переговорах с ним. По высказываниям его сотрудников, отец полагал уже в Варшаве, что переворот во французской и вместе с тем также польской политике был вызван в первую очередь вмешательством Рузвельта и его посла в Париже Уильяма Буллита.