Тайна предсказания - Ванденберг Филипп (бесплатные серии книг TXT, FB2) 📗
В центре Старого города, на Господском рынке, который получил название от открывших здесь свои лавки крупных торговцев, почтовая линия заканчивалась, Но, как оказалось, торговля в конце этого дня была отодвинута на второй план. Нюрнбергцы в праздничных нарядах плясали под флейты и удары барабанов возле фонтана, а из окон фахверковых домов, теснившихся вокруг площади, как монахи на молитве, выглядывали сотни зрителей, наблюдая действо.
Лошади почты Таксисов, больше привыкшие к тишине бесконечных дорог, чем к шумной толчее праздничного города, пугались и могли понести, Но кучеру удалось спешиться, и он, крепко схватившись за поводья, сумел сдержать возбужденных животных.
— Гпяньте-ка, монахи из богомольных земель! — издевались две женщины, грубые наряды которых выдавали их скорее как рыночных торговок, а не состоятельных горожанок.
Леберехт тут же подхватил насмешку и крикнул:
— Ай, правда, хоть двое мужчин нашлось, чтобы потанцевать с вами вокруг фонтана!
Находчивость приезжих монахов вызвала громкий смех среди молодых и старых. Мальчишки показывали пальцами на торговок и злорадно хохотали. Так новоприбывшие вступили в разговор с жителями Нюрнберга и узнали повод для веселья среди бела дня. Оказалось, что Себастьян Кетцель, старший сын из почтенного рода, в котором поколениями рождалось больше девочек, чем мальчиков, в 8-й день этого месяца женился на Катарине, дочери чиновника из службы досмотра, Йорга Бехайма, и устроил празднество, завершающееся лишь сегодня, в 30-й день месяца. Кетцели, как выяснилось, относились к богатейшим купцам города наряду с Хольцшуерами, Тухерами, Вельзерами, Пфинцингами, Паумгартнерами и Имхофами. Они были так богаты, что один из предков новобрачного был обвинен городским советом в алхимии и посажен в тюрьму, поскольку никто не находил объяснения его чрезмерному богатству. Ныне же Кетцели владеют неведомым числом торговых филиалов, причем многие продают исключительно железо и свинец из рудников, где они имеют пай.
Словно и этого недостаточно, им принадлежат ленные владения в окрестностях и необозримое количество недвижимости, среди прочего — садовый дом перед воротами в зверинец, дом на Сенном рынке, доходный дом за Святой Катариной, дом у Вертеровских ворот, дом у колокольни, а также земли под Пфаффенбюлем. В местности Штайн им принадлежит хутор вместе с купальней, рыбными водоемами и пашнями, что дало повод пробсту Святого Лоренца заметить: "Когда Кетцель твердо стоит на ногах, все здоровы и веселы; если же он отсутствует, то совет города — как вдова".
— А вон тот внушительный фахверковый дом? — Леберехт показал на противоположную сторону рынка.
Молодой человек в узких красных штанах и кожаных сандалиях рассмеялся и сказал, что это главный дом Кетцелей, в три этажа высотой и с тремя этажами фронтона над ними, украшенный картинами Альбрехта Дюрера и скульптурами из песчаника Адама Крафта, который, как и оба его старших подмастерья, увековечен в Лоренцкирхе в виде фигуры для святых даров.
Этот мастер Адам создал одно из своих самых значительных произведений по заказу кого-то из предков Кетцеля, и с этим связаны следующие обстоятельства: свыше восьмидесяти лет назад прапрадед нашего новобрачного (или это был прапрапрадед?) совершал паломничество к Гробу Господню в Иерусалим вместе с герцогом Альбрехтом Саксонским. Как говорят, там он замерил и зарисовал этапы семи стояний Христа от дома Пилата до Голгофы, чтобы позже, в Нюрнберге, воспроизвести достоверный крестный путь. Но после своего возвращения Адам заметил, что его наброски пропали, отчего он год спустя вторично отправился в Святую землю, на этот раз в сопровождении герцога Отто Баварского и с большим вниманием к своим зарисовкам. На следующий год Кетцель велел отмерить этот путь между Рыцарским домом у ворот зверинца и двором церкви Иоанна и дать задание Адаму Крафту создать семь крестных стояний, которые ныне служат украшением города.
— Умная у тебя голова! — похвалил брат Лютгер молодого человека. — Ты, наверное, школяр или студент?
— Ничего подобного! — ответил тот, улыбнувшись. — Я каменотес, служу у мастера Гейера и ничего не упускаю из памяти. Говорят, каменотесы — самые умные среди ремесленников. — Он засмеялся.
Лютгер взглянул на своего послушника и тоже едва удержался от смеха.
— Во всяком случае Реформация не лишила тебя ума! — с уважением заметил Леберехт.
— Простите, братья, если скажу свое слово. На стороне Реформации боролись далеко не самые глупые монахи, а вернее, умнейшие среди прочих. Я протестант по убеждению, как и большинство жителей этого города.
— И этот Кетцель тоже? — поинтересовался Лютгер.
— Тоже. В прежние времена каждый Кетцель раз в жизни обязательно совершал паломничество в Иерусалим. Со времени Реформации никто больше не стремится в дальний путь, поскольку наш доктор Лютер считал, что гроб, в котором лежал Христос, столь же мало волнует Бога, как и коровы в Швейцарии. Истинному христианину лучше читать Библию, чем совершать паломничество.
У бенедиктинца вертелся на языке ответ, но он промолчал. В протестантских землях чужаку не стоило затевать споры с местным населением, это было неразумно. Поэтому Лютгер, улыбнувшись, приветливо сказал:
— Нет, мы не пилигримы, хотя наша цель — Италия. Мы путешествуем по заданию нашего аббата.
— Ах вот оно что! — воскликнул парень. — Мы, протестанты, терпимо относимся к чужакам. В городе все еще есть семь монастырей, и мы пока ни одного монаха пальцем не тронули.
— Тогда тебе наверняка известен Шотландский монастырь бенедиктинцев?
— Святого Эгидия? Конечно! Он находится у хозяйственного двора замка.
— Там мы и хотим заночевать. Можешь показать нам дорогу? Внакладе не останешься!
— Как пожелаете! — рассмеялся каменотес. — В Нюрнберге каждый за деньги готов на все. — Он поднял на плечо тяжелый мешок Леберехта и дал знак следовать за ним.
Путь лежал через узкие улицы с гордыми фахверковыми домами, которые отличались от домов его родного города выступающими башенками, эркерами, балконами и бросающимся в глаза богатством. Нагруженные доверху телеги с трудом проезжали по узким переулкам. Едва ли был хоть один дом, в нижнем этаже которого не располагалась бы лавка купца или ремесленника.
Между Святым Зебальдом и ратушей, где движение было еще оживленнее, Леберехт, стараясь, чтобы не слышал Лютгер, спросил у парня, нет ли в городе и женского монастыря.
Женские монастыри, с ухмылкой ответил каменотес, волнуют его мало, можно сказать, вовсе не волнуют, но он знает об одном монастыре кларисс, раньше населенном преимущественно дочерьми аристократов, которым не дано было вступить в брак и иметь мужа.
— А почему ты спрашиваешь?
— Просто так, — солгал Леберехт, — из любопытства.
На самом деле он уже целый день ломал голову над тем, как ему встретиться с Мартой в этом большом городе.
Лютгер и Леберехт провели ночь в маленьком дормитории, простом спальном помещении с соломенными тюфяками, какие в каждом монастыре держат наготове для проезжающей братии. Поскольку почта на Регенсбург, который был следующим пунктом их путешествия, отправлялась лишь около десяти, Леберехт ранним утром поспешил в одиночку к монастырю Святой Клары. Он никогда бы не поверил, что так быстро привыкнет носить сутану.
Ворота монастыря были заперты, и Леберехт позвонил в колокол, который издал довольно резкий звук. За маленьким зарешеченным окошком возникло морщинистое лицо древней монахини-клариссы, и Леберехт спросил, не проводила ли здесь ночь проезжая монахиня.
— Нет, слава Господу! — злобно рявкнула старуха и захлопнула окошко.
Леберехт тщетно пытался найти объяснение столь странному поведению, тем более что он, как послушник-бенедиктинец, должен, без всякого сомнения, быть выше всяких подозрений. Теперь вся его надежда была на то, что Марта уедет в Регенсбург той же почтовой каретой. По крайней мере для себя он твердо решил, что покинет город лишь в сопровождении Марты.