Воспитан рыцарем - О'Санчес (Александр Чесноков) (прочитать книгу TXT) 📗
— Наверное, боги даровали нам мерный локоть? Умана, да?
— Ха… Ну… Не совсем. Даже если бы и так, все равно потребовалось бы хранить некий общий мерный локоть, по которому остальные бы локти равнялись: в Шихане, в столице, на западе, на востоке, в любом приделе Империи. Не будешь же каждый раз Уману звать на помощь: душенька богиня, протяни ручку, локоток тебе смеряю?..
Лин представил себе эту картину и не выдержал, засмеялся в голос, а за ним и Гвоздик, который, не вполне понимая человеческую речь, ошибочно подумал, что занятия закончились, и пустился по этому поводу в пляс.
— Да цыц же! Не то вышибу до вечера за дверь, без обеда, и хозяин не спасет!
Гвоздик задумчиво оскалил клыки и засмотрелся на выщерблину в полу: рык у старшего вожака не то чтобы сердитый… но лучше притаиться… на кошме.
— Я никогда об этом не задумывался…
— Я тоже, до той поры, пока не нащупал вопрос и истину на него в древних книгах. Подземные воды залегают на разных глубинах: иные рядом — едва лопатой ткни, или даже посохом моим, а до иных — рыть и рыть.
— У нас в «Побережье» — ого-го, какой глубины колодец был!
— Да. Как из колодцев воду черпают? Обычно ведром.
— И у нас ведром!
— Ведром. Но люди заметили, что воду можно как бы засасывать снизу вверх, через нарочно сделанные для этого трубки. Приспособили к трубкам меха — получился насос. Знаешь, как работает насос? В чем там движущая сила?
— Не знаю.
— Воздух, которым мы дышим, тоже вроде жидкости, а не пустота. Слабенькая такая жидкость, но если ветер как следует дунет, то этим воздушным течением дуб сломать можно, ящерного быка перекувырнуть, волну на берег нагнать высотой в дом…
— Здорово! И это все воздухом??? Ты правду говоришь?
— Правду. Проведем опыты — и сам все увидишь. А если трубку окунуть в воду, но воздух из нее вытянуть, то вода сама потянется в трубку, заполнять пустоту, которая от выкачанного воздуха осталась. Вот как ты молоко иногда из баловства через соломинку сосешь, то же самое.
— А когда мы будем опыты делать? Давай прямо сейчас!
— Может, и сегодня, но позже. Или завтра. Ты же слушай и внимай, а не ногами сучи. И монахи богини Уманы — не я, увы, я только книгу их прочитал — заметили, что выше, чем на определенную высоту, вернее, выше, чем с определенной глубины, воду насосом не поднять. А высота сия — расстояние между нижним и возможным верхним уровнем воды — всегда одна и та же, всегда одна, хоть тысячу раз меряй! И они мерили, проверяли многие тысячи раз… Разве что на единый волос отличается одна от другой, а если взять среднюю — то и на волос различия нет между двумя средними, в разное время и в разной местности рассчитанными! И тогда они сказали: глубина сия, высота сия, Уманой определенная, равна двадцати локтям ровно, ныне, присно и вовеки веков! И так повелось. Отсюда и локоть един: не твой, не мой, не богини Уманы, не Его Величества… В столице, в Имперской мерной палате, есть, конечно, главный мерный локоть, сделанный из чистого золота, есть также и меры веса, что на всю Империю едины… Но и в провинциях ученые люди знают, как в повседневности правильную меру добывать и сверять, не донимая каждый раз хранителей Имперских главных мер. И меры веса, меры объема, тоже, кстати говоря, связаны с водой. Пресной водой, хотя и соленая не очень отличается. В локте ровно три пяди. Если мы начертим квадрат… вот так… где пядь в длину, и пядь в ширину, то получим широкую пядь. Так она называется, ею площади меряют, а не расстояния. А если мы чашу построим, или короб, где каждая сторона — широкая пядь, то мы получим меру объема: глубокую пядь. Широкую пядь в простоте называют двойная пядь, а глубокую — тройная пядь. Понял? Тройная пядь — отнюдь не три простых мерных пяди, двойная — отнюдь не две. Есть также двойной локоть, тройной локоть. Тройной шаг, двойной шаг…
— Вроде, понял…
— Если же в короб сей налить пресной воды, очень чистой, из пара собранной, то получится весовая мера, которая так и называется: весовая пядь. В Имперской палате главная весовая пядь также из чистого золота, но она по виду не равна тройной пяди, а гораздо меньше ее, потому что золото тяжелее воды. Понял?
— Н-нет. Запутался.
— Тогда так. Я сейчас все сказанное медленно повторю, ты за мною запишешь, и — к завтрашнему дню чтобы разобрался. А не разберешься — чтобы четко мне показал: вот тут, мол, тут и тут у меня затор, не понимаю. И я опять объясню. А как поймешь все сказанное, да я проверю и увижу, что — да — понял, так мы с тобой начнем опыты крутить. Я даже для того и льда не пожалею из погреба, покажу тебе, какие чудеса бывают с простой водой, когда она — то пар, то лед. Понял ли? И насосную трубку приготовлю.
— Ура! Я согласен! Я быстро все пойму! Я…
— Ты хвастун и балабока. Бери свиток, перо, и записывай.
— А можно я еще спрошу?
— Да.
— А почему ты про меня сказал, что я одиннадцатую весну прожил? Может быть, я зимой родился?
— Тогда тем более я прав. Но — сказал и сказал, просто потому, что мне приятнее годы по веснам считать, я весну люблю.
— А я зиму больше!
— Может быть. Но будет по моему, ибо я — сильнее. Это весомый довод? Не слышу?.. Молодец. Заметь, я не говорил ни о мудрости, ни о знаниях, ни о праве хозяина, ни даже об уважении к возрасту. Я взял довод, в котором обе стороны не сомневаются, то есть самый уважительный, самый убедительный, самый всеобщий довод на свете: сила!
— Я понял.
— В таком случае, принеси-ка пару охапок дров со двора, а потом уже за перо и пергамент сядешь… Что-что? Я передумал, сударь мой бубнящий, четыре охапки. И ведро воды. Два ведра воды, для четности. Заодно вычисли к завтрашнему занятию, сколько в тройном локте тройных пядей.
— Двадцать семь.
— Гм…
И постепенно пришло лето, вслед за весною, и через Гвоздика явило чудо. А до этого, задолго до наступления лета, случилось иное чудо, которое Лина безмерно обрадовало, а Снега… Тоже обрадовало, но сначала насторожило…
Вот какие это были чудеса, весеннее и летнее.
Две недели миновало с того дня, как Снег вернулся из похода в подземные пещеры, и весна бушевала в полную силу: трава уже зеленым зелена не только по солнечным пригоркам, но даже и в глухих тенистых урочищах, дожди потоптались, потоптались, да и дальше к югу двинулись, оставив за собою синее небо, трепетный воздух и ликующий птичий щебет. Даже птеры каркают и верещат совсем не противно. Снег разрешил Мотоне вынимать из погреба и тратить припасенные запасы ягодные уже без счета и расчета: вот-вот новые пойдут, если еще и не ягоды, то свежие листочки, травинки и побеги. Снег учит Лина, что в свежей зелени есть волшебство, особая целебная магия, которая не дает людям болеть зимой. А если ею не пользоваться, то даже досыта сытый человек ослабеет, будет мучиться отеками на руках и ногах, зубы зашатаются. Лину ягоды очень нравятся, особенно в которых сладости больше, но никакой такой магии в них он не обнаружил, хотя изо всех сил вслушивался… Может, и так… Из прошлой жизни насчет зимы у Лина опыта никакого не было, там, на побережье, почти всегда лето стояло в природе.
