Основано на реальных событиях - де Виган Дельфин (читать хорошую книгу TXT, FB2) 📗

Мне не задали ни одного вопроса, почему я оказалась на дороге в пижамных штанах и свитере за несколько часов до рассвета. Мне сказали, что у меня есть время поразмыслить об этом. Дали таблетки от боли и снотворное.

Шину на ноге заменили синтетическим сапогом. Выдали новые костыли. До приезда Франсуа я почти все время спала.

Наутро я обнаружила его у своей постели. Он осунулся, выглядел встревоженным. Он сжал меня в объятиях. Мне необходимо отдохнуть. Главное – что я здесь, живая и невредимая.

Позже я узнала, что в моих токсикологических анализах были обнаружены следы нескольких снотворных и крысиного яда.

Позже, когда было решено, что пришел момент спросить меня, что произошло, я поняла, что весь медицинский корпус и, без сомнения, Франсуа были убеждены, что я сама проглотила эту смесь. А потом испугалась и среди ночи отправилась за помощью.

Л. уехала еще до того, как я вышла из дома. Она оставила меня одну, с возможностью бежать, но также и с возможностью уснуть, чтобы никогда больше не проснуться.

Л. исчезла из моей жизни так же, как появилась в ней. Я прекрасно понимаю, что такая фраза создает ощущение дежавю. Она позволяет подумать, что история закончилась, что теперь это всего лишь воспоминание. Что в процессе рассказа она приобрела форму смысла – если не решения. Факт в том, что Л. исчезла, не оставив следов.

Мне понадобилось много недель, чтобы согласиться вернуться в Курсей. Я ждала, когда мне станет лучше, когда я снова буду нормально ходить. Буду способна победить чувство страха, охватывающее меня при одной мысли шагнуть за ворота.

Когда Франсуа впервые вернулся туда, я еще была в больнице Шартра, он обнаружил дом в прекрасном состоянии. В посудомойке чистая посуда, везде порядок. Все было безупречно. Сложено, убрано, поставлено на место. Л. успела отключить воду, вынести мусор, убавить отопление. Она организовала свой отъезд и позаботилась оставить после себя чистоту. В комнате, где она спала, один голый матрас. Простыни были выстираны, высушены и сложены в шкаф, так же как и полотенца. Сантехника блестела.

Зато следы нашего пребывания можно было обнаружить в моей спальне: незаправленная кровать, пустые грязные чашки, брошенная на пол футболка.

Франсуа так и не нашел ни моего чемодана, ни телефона и вообще ничего из привезенных мной вещей.

Когда я попросила Франсуа точно пересказать мне, что ему ответила Л. в тот вечер, когда она вместо меня взяла телефон, я заметила, что он усомнился в моей памяти. Я услышала этот снисходительный тон, которым он мне объяснил, что никогда не разговаривал с Л. по телефону, ни в тот вечер, ни позже. Таким полным предосторожностей тоном обычно разговаривают с сумасшедшими, чтобы привести их в чувство.

Франсуа рассказал мне, что действительно пытался связаться со мной, но я не снимала трубку и не подавала признаков жизни. Позже он попал непосредственно на мой автоответчик, мобильник был отключен. Он забеспокоился. Не было и дня, чтобы мы с ним не разговаривали. Наконец, вечером он позвонил своему другу Шарлю, жившему на другом конце деревни, чтобы тот сходил посмотреть. Когда Шарль перелез через забор, в саду не оказалось машины, в доме было темно, и все ставни были закрыты. Из этого Франсуа сделал вывод, что мы вернулись в Париж (разумеется, Л. и хотела, чтобы он именно так подумал). Чуть позже его пронзила мысль, что у меня может быть любовник. А потом, в то утро, когда меня нашли, ему позвонил секретарь мэра, и он сел на первый же самолет.

Через несколько дней после этого разговора Франсуа попросил еще раз рассказать ему, как я познакомилась с Л.

Я снова рассказала про ту вечеринку у подруги Натали после Книжного салона и про женщину, которая подошла ко мне.

Франсуа казалось странным, что он никогда не встречал ее. Все то время, что я общалась с Л. в Париже, когда она жила у меня, как могло случиться, что они ни разу не столкнулись?

Действительно, так уж сложилось, что и раньше по самым разным причинам я приходила к нему гораздо чаще, чем он ко мне. А уж в тот период, когда у меня жила Л., я сделала все возможное, чтобы он ни разу не пришел ко мне.

Он снова попросил объяснить, почему я вдруг решила поехать с ней в Курсей, почему не предложила этого кому-то другому, более близкой, более надежной подруге. Какой марки была ее машина, по какой причине она оказалась на месте моего падения, как смогла освободиться, вот так, вдруг? Почему мы жили с закрытыми ставнями? Почему она отключила мой мобильник?

Под этим нежеланием обидеть меня или досадить мне я в конце концов распознала подозрение.

Возможно, потому, что он мог вообразить совсем иное предательство, Франсуа стал единственным человеком, которому я рассказала все. С самого начала. Как я познакомилась с Л., как привязалась к ней. Что она сделала для меня, что она сделала вместо меня. Что она знала раньше, чем я ей говорила, что она так хорошо понимала. Что она думала о моих книгах, чего она от меня ждала. Мне пришлось согласиться на притворство и ложь. В те недели, когда я заставила всех поверить, что занята работой, а сама целыми днями бродила по улице или по отделам «Монопри».

Я рассказала, как в отделении скорой помощи больницы Святого Людовика мне пришла в голову мысль написать об Л., почерпнуть вдохновение из ее жизни. Насколько очевидной, важной показалась мне эта мысль и – впервые за долгое время – достойной интереса. Вот почему перспектива проживания с ней взаперти в Курсее была словно послана мне небесами. Это было непредвиденной удачей! Нет, я не боялась. Необходимость писать, уверенность, что у меня в руках наконец замысел книги, уничтожили все сомнения. Но Л. узнала о моих планах, и все вышло из-под контроля.

Лицо Франсуа выражало так хорошо знакомую мне озадаченность. Я почувствовала, что он не принимает всерьез половину моего рассказа.

Он много раз под видом шутки спрашивал у меня, не мужчина ли Л. Но, по сути, я думаю, он считал, что я действовала в одиночку и сбежала в Курсей с желанием уединиться, отделаться от всего.

Позже, хотя он мне и не признался, я полагаю, он согласился с мнением врачей. Я пережила случай тяжелейшей депрессии. Медикаменты, которые я принимала, спровоцировали состояние спутанности сознания, то есть галлюцинации, что во многом могло объяснить случившееся. В каком-то ночном припадке, о чем я сохранила смутные воспоминания, я полуголая вышла из дома и упала в канаву. У меня уже бывали подобные психические расстройства.

Правда была совсем иной: Л. попыталась отравить меня. Лишить меня сил. Она подвергла мою жизнь опасности.

Я могла бы предъявить ей иск или хотя бы попытаться отыскать ее.

Я этого не сделала. У меня не было сил. И потом, мне потребовалось бы отвечать на самые разные вопросы, давать описание ее примет, рассказывать снова и снова, сообщать подробности, доказывать. А я не была уверена, что у меня есть доказательства.

Вернувшись домой, в Париж, после трех недель, проведенных под наблюдением в больнице, я включила компьютер. Моя догадка полностью подтвердилась: Л. стерла все сообщения, которыми мы обменивались в первые месяцы знакомства. Все. Ни одно не осталось незамеченным.

Учитывая время, которое она каждый день проводила перед компьютером, когда жила у меня, она спокойно могла сортировать, опорожнять корзину, чтобы не оставить никаких следов.

У меня больше ничего не было: ни малейших доказательств. Зато она оставила все имейлы, которые написала за меня: они были подписаны моим именем, и ничто не свидетельствовало (кроме моих собственных слов), что не я их автор.

Кроме того, я обнаружила множество писем с выражением ободрения, поддержки; теплые слова, которые мои друзья адресовали мне, получив послание Л., где я (она) просила их прекратить всякое общение со мной. Разумеется, Л. воздержалась от того, чтобы показать их мне.