Огнедева. Аскольдова невеста - Дворецкая Елизавета Алексеевна (книги хорошего качества txt) 📗
— Все обойдется. Они же в святилище, там никто не посмеет тронуть.
Белотур не стал говорить, что Велем и его спутники не смогут оставаться в святилище всю жизнь и что если обман раскроется, то выбраться оттуда им будет нелегко. Зачем ее расстраивать? А пока Дивляна почти успокоилась и стала торопливо прилаживать на голову женское голядское покрывало, тоже из запасов хозяйки. Видя ее неумелые усилия, та подошла, помогла получше закрепить волосы и уложила покрывало как надо, приколола бронзовую застежку на правом виске и знаком показала, что все замечательно. Неизвестно, что она обо всем происходящем думала: возможно, решила, что эту девушку, приехавшую с заплетенной косой, эти мужчины, едва не устроившие тут сражение, договорились передать будущему мужу — и вот теперь он ее увозит к себе. На самом деле нужно было просто спрятать приметные волосы Дивляны, чтобы она могла затеряться в стайке голядок-пленниц, доставшихся Белотуру после разгрома поселка старой Норини.
— Поедем! — Воевода снова обнял Дивляну и привлек к себе. Теперь, когда он остался ее единственным защитником, больше всего на свете ему хотелось превратить девушку в колечко и всегда носить на руке, чтобы с ней ничего не могло случиться. — Время дорого.
Дивляна крепко прижалась к нему, обхватив его руками; за время пути она привыкла к Белотуру, он уже казался ей родным и близким, она доверяла ему совсем как брату… но в ее чувстве к нему было много такого, чего она к своим братьям не испытывала. Само тепло его тела, обнимающие ее сильные руки, его запах, его голос вызывали в ней горячее томление, которое заставляло забыть все тревоги и неприятности. Сердце учащенно билось, мысли улетали очень далеко от того, что их окружало, она не хотела двигаться, а хотела вот так стоять в его объятиях.
Но тут он оторвал ее от себя и бросил на нее быстрый взгляд исподлобья, укоризненный и почти досадливый. Дивляна не смогла сдержать улыбку. Оба они знали, в чем дело: Белотур не мог спокойно смотреть на невесту своего брата, но боролся с собой, пытаясь подавить недозволенные стремления. На Дивляну он почти сердился за то, что она поощряет его, но как можно было по-настоящему сердиться на Огнедеву, исполненную лукавой юной прелести? А ее все это как будто забавляло, и она нарочно дразнила его, точно испытывая, надолго ли хватит его сдержанности. Она еще не досадовала на то, что он соблюдает верность чести и долг перед братом, но уже не возражала бы, если бы он ненадолго обо всем этом забыл…
Белотур встретил ее лукавый взгляд и невольно улыбнулся в ответ, качая головой, словно желая сказать: «Ну, девка, о чем ты только думаешь!» И при всей своей преданности брату-князю он не мог не радоваться, что нравится его невесте… будущей княгине… совсем не как близкий родственник. Когда он смотрел ей в глаза, все те дразнящие, соблазнительные видения, которые томили его во сне и наяву, вдруг становились такими близкими… почти явью. Это наполняло его восторгом и ужасом одновременно: он не сказал бы доброго слова о человеке, который спутался с невестой брата, им же самим высватанной, и не хотел оказаться на месте этого человека. Это там, на севере, в родах чего только не творится, а у полян давно уже молодые жены перед братьями и отцами своих мужей стыд имеют… Но он не мог поручиться, что устоит, если пленительная Огнедева, которую он видел так близко, как никто другой, однажды протянет к нему руки…
— Поехали уже! — со смесью ласки и досады сказал он и открыл ей дверь в сени.
Дивляна прошла мимо него, улыбнувшись на ходу. По крайней мере, плакать она перестала и смотрела вперед своим обычным ясным и бойким взором.
Кияне столкнули лодьи, потом подняли паруса. Дивляна глядела, как уплывает вдаль эта безымянная голядская весь, где она простилась с братьями, челядинками, ладожской дружиной, почти со всеми своими вещами — только короб с рубахой на смену и мелочами вроде ложки и гребня остались с ней. Она лишилась даже своего имени! Дивомила Домагостевна, Огнедева, уехала в святилище Числомерь-гора. А она теперь кто? Просто одна из пленниц! Уплыла и проклятая, опостылевшая паволока, и все приданое, заботливо собранное матерью, и подарки родни. Из всех даров, полученных Огнедевой, Дивляна сохранила лишь крупную стеклянную бусину, сине-голубую, с белыми глазками — глаз Ильмеря, прощальный подарок и благословение ильмерских Огнедев, ее далеких предшественниц. Сжимая в кулаке бусину, висевшую на ремешке на шее, будто последнюю опору, Дивляна знала, что нить между ними не порвалась, а значит, она все-таки по-прежнему Огнедева.
Святилище Числомерь-гора располагалось на высоком мысу над речкой, между двумя оврагами, и бросалось в глаза издалека. Подплывая, Велем видел опоясавшие вершину бревенчатые стены — то ли в два, то ли даже в три ряда, а за ними, на самом верху, — дерновые двускатные крыши длинных строений-обчин, обнимавших по кругу всю площадку. Когда подошли ближе, то разглядели, что деревянные стены идут по гребням двух высоких валов, один над другим опоясавших гору, — благодаря всему этому вид у святилища был неприступный и внушительный. Лодьи приблизились к берегу, Одолень показал, где пристать. Приехавшие высадились на отмели почти под мысом, вытащили лодьи. Отсюда широкая натоптанная тропа вела к воротам, но прямой дороги на вершину не было, должно быть, туда поднимались каким-то обходным путем. В воротах уже стояли несколько женщин — все с голядскими покрывалами на головах и синими накидками на плечах, только одна в рогатом уборе и в клетчатой поневе, какие носят словенки. Две женщины постарше опирались на посохи.
Оказавшись перед Числомерь-горой, Велем опешил. Он не раз бывал в Велеше возле Ладоги, в Перыни возле Словенска, тоже старинных и уважаемых святилищах. Но Числомерь-гора — это было нечто иное. Дело даже не в том, что она выше и лучше укреплена крутыми валами и крепкими стенами — хоть русь встречай. Ее отличал тот особый живой божественный дух, присущий местам, куда люди в течение многих поколений приносят свои дары, мольбы, заклинающий жар своих сердец, надежды и благоговение. Этот дух жил и в Велеше, и в Перыни, и в святилище Вечевого Поля, но здесь он был сильнее во много раз. Велем, сын Милорады и внук Радогневы, ощущал его, словно мощный поток ветра, пронизывающий до костей. Этот невидимый ветер был не холодным, скорее даже теплым, но Велем невольно начал дрожать. Тропа к воротам хранила следы тысяч и тысяч ног, благоговейно ступавших по ней в течение немыслимого множества лет, и каждый из тех неведомых гостей святилища поднимался на эту вершину, словно на саму Мер-гору. И если где-то на земле можно Мер-гору увидеть воочию, то, пожалуй, это здесь. Числомерь-гора словно бы испускала лучи невидимого света.
Не каждый приехавший сюда ощущал это с такой силой, как Велем, но особую одухотворенность священной горы почувствовали все. Люди притихли, лица невольно приняли благоговейное выражение.
Радим Забериславич первым направился к воротам. Числомерь-гора стояла на земле, подвластной радимичскому князю, сам Заберислав и его родные не раз здесь бывали. Радим почтительно приветствовал женщин у ворот, и они отвечали ему без удивления: близился праздник Рожаниц, во время которого кто-то из княжьей семьи по обычаю посещал Числомерь-гору. Поэтому он с такой охотой согласился, чтобы Огнедева дожидалась решения своей судьбы именно здесь, в хорошо знакомом ему месте.
Вслед за ним к воротам поднялся Одолень, предложив ладожанам обождать. Женщины и его приветствовали как знакомого — до ладожан долетали обрывки голосов: «Лаба дена! Здоров будь, Одолень! Благослови и тебя… Мате Даргала, мате Будинта, мате Радвила…» Похоже, он тут всех знал. Потом он обернулся и стал что-то объяснять, кивая на своих спутников, сделал знак подойти, показывая на Огнедеву. Сама девушка ничего не видела из-под паволоки, но Велем: взял ее за локоть и шепнул:
— Иди, зовут. Я тебя поведу.
Они вдвоем двинулись по тропе к воротам. Подойдя, мужчины поклонились, Краса тоже наклонила голову — осторожно, придерживая паволоку. Одолень объяснял, кто это и почему просит здесь пристанища, Велем ненавязчиво разглядывал женщин. Видимо, тут собрались служительницы богов, судя по обилию обережной вышивки на рубахах и бронзовых украшений — на руках, на груди, на синих накидках, на головных покрывалах и даже на подолах красных клетчатых юбок. Цвет и ширина клеток различались — надо думать, это были знаки разных родов.
