Бич божий. Величие и трагедия Сталина. - Платонов Олег Анатольевич (книги онлайн читать бесплатно .txt) 📗

После войны Сталин пытается взять под советский контроль некоторые территории Африканского континента для организации там советской военной базы. Таким местом избирается Ливия, в которой существовало национально-освободительное движение и границы которой не имели твердого контура. На одном из совещаний министров иностранных дел Молотов поставил вопрос о том, чтобы территории Ливии отвести под советский контроль. Однако предложение это вызвало бурю ненависти со стороны западных стран, не желавших пустить Россию на Африканский континент [220]. Молотов позднее признавался, что в мыслях у Сталина было и вернуть России Аляску, так как срок ее столетней аренды Соединенными Штатами заканчивался в 1967 году [221].

В глазах народа победа над Германией и национальные реформы, проводимые им после войны, необыкновенно возвысили Сталина. Он стал восприниматься как безусловно русский национальный вождь, подобный Александру Невскому, Петру I, Минину и Пожарскому, Суворову и Кутузову. И сам Сталин чувствовал себя русским национальным вождем. До войны роль Сталина в фильмах играл грузинский актер Геловани. Однако после войны Сталин посчитал, что грузинский актер «страдает национальной ограниченностью» и не вполне отвечает образу общерусского лидера. Он заявил министру кинематографии Большакову: «У Геловани сильный грузинский акцент. Разве у меня такой акцент? Подумайте о подходящем актере на роль товарища Сталина. Лучше всего из русских» [222]. Выбор пал на выдающегося русского актера Алексея Дикого. Сталин его одобрил. Современник вспоминает, как Сталин хвалил артиста Дикого за то, что тот, исполняя роль вождя в спектакле Малого театра, не имитировал грузинский акцент и этим показал, что «товарищ Сталин принадлежит русскому народу и великой русской культуре» [223].

К началу 50-х годов Сталин стал в некотором смысле «Самодержцем всероссийским», хотя и лишенным православной лигитимности, но все же опирающимся на широкие патриотические чувства многих русских людей.

Несколько упрощенно, но Сталин понимал роль Царя и царской власти в России. Еще в 20-е годы за ужином на квартире С. М. Кирова Сталин на реплику хозяина, что, дескать, трудно жить без Ленина, но у нас есть, мол, ЦК, Политбюро, и они придают уверенность в успехе, сказал: «Да, это все верно — партия, ЦК, Политбюро. Но учтите... веками народ в России был под Царем. Русский народ — царист. Русский народ, русские мужики привыкли, чтобы во главе был кто-то один» [224].

Сталин придавал большое значение созданию правдивого фильма об Иване Грозном. В верной трактовке этого образа видел возможность в художественной форме рассказать, почему он, Сталин, поступал так круто и жестоко со своими политическими противниками. Оправдание жестокости — в благе Русского государства, в обеспечении его независимости от иностранного влияния. На встрече с режиссером Эйзенштейном и артистом Черкасовым в феврале 1947 года по поводу необходимости переделки второй серии фильма «Иван Грозный» он изложил свое понимание личности Ивана Грозного, совершенно очевидно рассматривая его как ключ к объяснению многих своих поступков. «Мудрость Ивана Грозного, — объяснял им Сталин, — состояла в том, что он стоял на национальной точке зрения и иностранцев в свою страну не пускал, ограждая страну от проникновения иностранного влияния» [225]. Сталин настаивал на том, чтобы в фильме было показано, почему Иван Грозный должен был быть жестоким. По его мнению, одна из ошибок Ивана Грозного состояла в том, что он «не дорезал пять крупных феодальных семейств. Если бы он эти пять боярских семейств уничтожил бы, то вообще не было бы Смутного времени... Нужно было быть еще решительнее».

Сталин решительно высказался за бережное отношение к отечественной истории, против космополитического нигилизма и деятелей культуры вроде Демьяна Бедного. «Когда мы передвигали памятник Минину и Пожарскому ближе к храму Василия Блаженного, — говорил Сталин, — Демьян Бедный протестовал и писал о том, что памятник надо вообще выбросить и вообще надо забыть о Минине и Пожарском. В ответ на это письмо я назвал его «Иваном, не помнящим родства». Историю мы выбрасывать не можем...» [226]

Весьма характерно, что, провожая своих гостей после беседы, Сталин пожелал им удачи в создании фильма и попрощался со словами «Помогай Бог!» [227].

Из этой беседы Сталин вынес недоверчивое отношение к возможности Эйзенштейна дать правильную, на его взгляд, трактовку образа Ивана Грозного. Поэтому он предлагает создать ряд новых фильмов о выдающихся русских государственных деятелях — Александре Невском, Петре I, Дмитрии Донском, Суворове, Кутузове. Предполагалось создание и другого фильма об Иване Грозном, который было решено поручить Пырьеву.

Приблизившись вплотную к идее Православного самодержавия, Сталин, вместе с тем не сумел окончательно перешагнуть границу космополитической системы, созданной его предшественниками. Осознав роль и великую миссию Русского народа, он не смог практически воссоздать ту государственную конструкцию, которая бы наиболее полно отвечала представлениям и традициям русского народа.

Дав возможность Русской Церкви существовать и развиваться, Сталин создал вокруг нее множество ограничений. Формируя из партии национальную русскую силу, он не смог довести ее реформу до конца, в результате чего значительная часть коммунистов (и не только евреи) по-прежнему оставались космополитами. И наконец, серьезным балластом для него по-прежнему оставалось его ближайшее окружение, состоявшее в значительной степени из людей, которым были чужды интересы русского народа. Это обрекало Сталина на одиночество, а Россию после его смерти на отсутствие продолжателей сталинских национальных реформ в пользу русского народа.

Такие деятели его ближайшего окружения, как, например, Берия, Маленков, Хрущев, Каганович, пытались извратить и самое понятие патриотизм, придавая ему искусственное понимание некоего советского патриотизма, якобы не связанного с национальным сознанием и представляющего собой чувства гордости и любви к самой «прогрессивной социальной системе в мире». Соответственным образом такие «патриоты» предлагали свои «патриотические» программы. Так, например, Каганович после войны носился с предложением переименовать Москву в город Сталин. Сам вождь против этого резко возражал. Тот же Каганович выступил за официальное введение наряду с понятием «ленинизм» еще и понятие «сталинизм».

А для многих партийных участников патриотического движения идейная позиция основывалась не столько на понимании ценностей русской цивилизации, сколько на осознании ее противников, и прежде всего еврейского большевизма, который в понятиях того времени носил название троцкизма. Ненависть к троцкистам была ненавистью к врагам Родины. Однако это справедливое чувство не было плодотворным и творческим, так как в большинстве случаев не опиралось на православное мировоззрение и вековые традиции русского народа.

Поднявшись на недосягаемую высоту в понимании национальных задач России, Сталин вместе с тем до конца своих дней оставался в плену космополитической утопии о коммунистическом обществе, и в этом смысле поклонение ему коммунистов всех стран было неподдельным чувством.

В глазах многих коммунистов мира Сталин был не только безусловным гением из гениев, он стал живым воплощением идеи и мечты о новом обществе. Это поклонение перед Сталиным, перед всем советским приобрело огромные масштабы. Как писал бывший югославский коммунист Джилас: «Среди коммунистов были люди с развитым чувством прекрасного, знающие литературу и философию, но мы все с энтузиазмом воспринимали не только идеи Сталина, но и то, с каким «совершенством» он их формулировал. Я сам много раз говорил о кристальной ясности его стиля, о глубине его логики и об актуальности его комментариев так, будто они были проявлением высшей мудрости».