Искусство слышать стук сердца - Зендкер Ян-Филипп (мир книг txt) 📗
У Ба внимательно посмотрел на меня — видимо, пытался по глазам понять, убедил ли меня его ответ.
— Не забывайте, это случилось полвека назад. В том, что касается сыновних и дочерних обязательств, мы, бирманцы, остаемся весьма консервативными.
У Ба был живым примером заботливого сына, безропотно отказавшегося ради матери от учебы в Англии. Могла ли я судить о его поступке или о решении моего отца по привычным мне меркам? Да и кто я такая, чтобы выносить приговор? Зачем я ехала сюда? Чтобы найти отца и понять его? Или чтобы устраивать суд над ним?
— Но он мог бы вернуться после смерти У Со.
Теперь в моем тоне не было упрека. Только вопрос.
— У Со не стало в мае пятьдесят восьмого.
Через три месяца родился мой брат. Может, из-за этого у отца не сложилось теплых отношений с сыном? Он остался с моей матерью только из-за ребенка?
— Почему он женился на моей матери? — все-таки спросила я. — Почему не дождался смерти У Со и не вернулся к Ми Ми?
— Боюсь, я не смогу вам ответить на этот вопрос.
Впервые я уловила в голосе У Ба раздражение. Скорее даже изумление. Я вспомнила письмо, написанное матерью накануне моего отъезда. Отец ведь отказывался жениться на ней. Предупреждал, что не сможет полюбить ее так, как ей хотелось бы. Но почему в конце концов уступил? Устал от семнадцати лет одиночества? Искал утешения? Надеялся, что американская жена поможет ему забыть Ми Ми? В свете того, что я узнала, последнее предположение показалось нелепым. Любил ли он вообще мою мать? Пожалуй, нет. Во всяком случае, с ее точки зрения. Может, надеялся, что со временем полюбит? Неужели ему так сильно хотелось иметь семью, что он пошел на компромисс с собой?
Возможно, у него и были чувства к моей матери, только она их не видела и не верила им, поскольку его любовь не соответствовала ее представлениям.
Мне стало жаль маму. Я вспомнила ее суровое лицо и горестное выражение глаз накануне моего отъезда. Она общалась со мной холодным, почти металлическим тоном. Таким же тоном говорила с отцом, когда он поздно являлся домой после плавания на Стейтен-Айленд. Мне вспомнились дни, когда мать запиралась в своей комнате. Нам с братом говорили, что ей нездоровится, но никогда не называли болезнь. В такие дни к ней допускался только семейный врач. Отец, насколько помню, не делал попыток зайти в комнату жены. Теперь-то я понимаю: мамина таинственная хворь была приступами депрессии. Моим родителям друг без друга жилось бы гораздо лучше. Увы, они поняли это слишком поздно.
Сейчас мне было жалко обоих. Какие бы чувства отец ни испытывал к жене, как бы ни наслаждался, проводя время с нами, его детьми, он все равно жил в чужом мире. Не был рядом с Ми Ми.
Можно ли упрекать отца за то, что поддался на уговоры моей матери? Или это она виновата, ожидая от него того, чего он был не в состоянии ей дать? Что вообще сыграло главную роль? Несчастливое стечение обстоятельств, неправильно истолкованное впечатление, уязвленная гордость? А может, всему виной была неспособность простить и забыть? Я привычно искала однозначный ответ на вопрос, не имевший конкретного ответа.
Мы молча шли по пологому склону. Возле буйно разросшейся живой изгороди дорога резко сворачивала. У Ба повел меня через кусты, по едва заметной тропке. Мы пересекли железнодорожные пути, прошли по лугу, а затем повернули и оказались на дороге, которая привела нас в дальнюю часть Кало. Та была похожа на горную деревушку. У Ба провел меня мимо нескольких дворов с играющими детьми. Мы остановились возле садовой калитки. Изгородь и двор сияли чистотой. Чувствовалось, здесь совсем недавно подметали. В корыто был насыпан свежий корм для кур. Под крыльцом хранилась небольшая поленница дров и кучка лучинок для растопки. Сам дом не отличался большими размерами, но тоже содержался в идеальном порядке. На крыльце стояли кастрюли, миски и прочая утварь. Мы сели на последней ступеньке. Чего или кого мы ждали? У Ба молчал, а я не решалась его спрашивать.
Я обвела глазами двор. К нему примыкал соседский. Границей служил старый эвкалипт. Перед курятником стояла скамеечка, а чуть поодаль — каменная ступа. Я перевела взгляд на столбики перил крыльца. Сами перила были невысокими. Ребенок с легкостью мог бы ухватиться за них и встать.
Через миг куски головоломки сложились в картину. Я поняла, где мы. Это открытие заставило меня вскочить на ноги.
Я слышала отцовское дыхание, доносившееся из дома. Слышала, как Ми Ми ползет по полу. До меня донесся их шепот. Их голоса. Я их нашла!
У Ба продолжил рассказ.
9
Когда незнакомец закончил историю, в чайном домике стало тихо. Только свечи потрескивали и слышалось ровное дыхание собравшихся. Никто не шевелился. Даже мухи, восседавшие на липких пирожных, перестали жужжать.
Тин Вин сказал все, что хотел. Его голос смолк. Губы еще двигались, произнося какие-то слова, но их никто не слышал. Все ждали: может, он продолжит рассказ? Но он встал, глотнул холодного чая, слегка потянулся и направился к двери. Пора. Возле двери повернулся и на прощание помахал своим слушателям. Последнее, что они видели, была его улыбка.
На улице стоял грузовик, полный солдат — совсем еще мальчишек в зеленой форме. Прохожие не обращали на них внимания, однако старались обойти стороной. Приближался вечер.
Тин Вин подтянул лонгьи и медленно пошел по главной улице. Справа от него показался монастырь. Доски забора в нескольких местах были выломаны, а проржавевшая крыша наверняка протекала. Только колокольчики пагоды звенели, как прежде. Навстречу шли два босоногих молодых монаха. Их красно-коричневые одеяния посерели от пыли. Тин Вин улыбнулся монахам, они ответили тем же.
Он прошел мимо пустой рыночной площади. Возле маленькой станции пересек железнодорожные пути и стал медленно подниматься по холму. Туда, где стоял дом Ми Ми. Тин не сомневался, что она живет в родительском доме. Он часто останавливался и оглядывался по сторонам. Не торопился. К чему спешить, если прошло уже пятьдесят лет? Даже волнения не было. Стоило самолету компании «Тай Эйр» приземлиться в аэропорту Рангуна, как вся тревога исчезла. Осталась только радость. Безграничное счастье, к которому уже не примешивались сомнения и страхи. С каждым часом оно становилось все сильнее и крепче. Он целиком погрузился в него. Радость была настолько огромной, что Тин не мог удержаться от слез. Прошло полвека. И он вернулся.
Панорама Кало изумила его. В ней перемешалось знакомое и не очень. Он помнил запахи и знал, как город пах зимой и летом, в торговые дни и по праздникам, когда аромат благовоний наполнял все дома, улицы и переулки. Он помнил звуки этого города. Его Кало скрипел, гремел, грохотал, пищал, кричал, лаял. Пел и плакал. Но он не знал, как выглядит город. Впечатления зрячего детства давно изгладились из памяти. К тому же зрение тогда у него было неважным, и окружающий мир виделся размытым. Он подошел к английскому клубу. В бассейне давно не было воды, зато вокруг росли молодые деревца. Позади виднелись заброшенные теннисные корты, а еще дальше — красная крыша гостиницы, выстроенной в тюдоровском стиле. Все было так, как ему рассказывала Ми Ми. Вон за тем холмом, должно быть, стояла вилла У Со и хижина, где они жили с Су Кьи.
Он подошел к развилке дороги, не зная, куда свернуть. Идти прямо или влево, где подъем круче? Четыре года он носил здесь Ми Ми, и она всегда говорила, где надо повернуть. Он закрыл глаза. Они сейчас бесполезны. Нужно довериться ногам, носу, ушам. Его тело должно вспомнить. Какая-то сила повлекла его прямо. Он пошел, не открывая глаз. Пахло спелыми плодами манго и жасмином. Тин Вин узнал эти запахи. Должно быть, где-то рядом плоская скала, на которой они отдыхали. Он нашел ее без труда.
Тин слышал детский смех и крики, долетавшие из дворов. Ребятня, игравшая здесь в годы его юности, давно выросла и состарилась. Но звук голосов остался прежним. Его удивляло, до чего уверенно он идет с закрытыми глазами. Несколько раз пробовал ходить так по Нью-Йорку и всегда натыкался на прохожих, фонарные столбы и деревья. Однажды едва не угодил под такси.
