Разноцветные глаза (сборник) - Павич Милорад (лучшие книги читать онлайн txt) 📗
– А, значит, не женат! Так я и думала, – воскликнула она. – Вот видишь, так я и думала. Я сразу поняла, что это неправда. С чего бы тебе жениться?.. Покажи-ка мне руки, хочу снова посмотреть на твои руки, – проговорила она, и я в тени низко опущенной лампы под абажуром, которая освещала только тарелки и руки, не смог узнать собственные пальцы, ногти на которых показались мне разноцветными. Я попытался воспользоваться случаем и сказать то, ради чего, собственно, и пришел:
– Мои наверняка написали тебе, что мы ждем тебя в гости. Меня послали, чтобы помочь тебе добраться. Прошло столько времени, и пора нам наконец снова собраться всем вместе.
– А как же, конечно. Только чтобы война закончилась, – воскликнула тетка и протянула мне со стола гранат, от которого я отказался, а она, разломив его пополам, взяла, вставая, несколько зернышек.
Она за руку повела меня показывать дорожные сундуки, уже упакованные и стоящие наготове возле входной двери.
– Видишь, все давно приготовлено в дорогу. А эта поездка, господи боже мой, сколько же я ждала, когда кончится война, сколько я ждала этой поездки, столько ждала, что почти перестала ждать, но теперь, теперь все хорошо, как раньше, теперь… – Тут тетка Анка замолчала, а я во время этой передышки напомнил ей, что во второй половине дня занят в театре и что мне пора идти. На это она лукаво улыбнулась, опустив ресницы, и ответила: – Как же, помню твои причуды, помню, как ты любишь играть, и не хочу вмешиваться. Я послушаю тебя отсюда, из окна, и, конечно, услышу хотя бы аплодисменты. Иди, а завтра утром, в восемь часов, приходи, я буду готова. Жду тебя.
Она обняла меня, я поцеловал ее в щеку и губами почувствовал разноцветную пудру, словно поцеловал крыло бабочки. Уходя, я обернулся и от входной двери попытался рассмотреть ее при дневном свете, но успел ухватить взглядом только руку в длинной застегнутой перчатке, которая закрывала дверь. Одной из бесчисленных пуговиц на ней не хватало, и на ее месте виднелся участок белой кожи, маленький, размером с листик. И тут на меня нашло то самое. Мысль, от которой мне вновь и вновь становится стыдно и которая хоть на миг, но неизбежно закрадывается в голову, когда речь заходит об особах женского пола. Интересно, а как бы это выглядело с ней? Потом я скатился по ступенькам, и на этом мы расстались.
Утром, уже без военной формы, я в своей обычной одежде поднялся, перескакивая через ступеньки, на второй этаж дома, похожего на мокрую изразцовую печь. На площадке толпился народ – соседи, какие-то женщины. Пробрался сквозь них и увидел настежь открытую двустворчатую дверь за оклеенной бумагой стеклянной перегородкой. Я влетел в квартиру, и глазам предстала тетка Анка, торжественно одетая в платье из светлой-светлой ткани, усыпанной мелкими, похожими на укроп, цветочками, в шляпке и ботинках, застегивающихся на ряд мелких пуговок. Она лежала на диване. За столом врач и судебный писарь составляли протокол о причине смерти, а любопытные толпились за кучей сундуков и дорожных сумок. Я тоже присел к столу, чтобы в качестве родственника поставить свою подпись, и заметил на столе теткин дневник, в котором она подробно описывала дядину загробную жизнь. На последней странице была фраза, написанная вчера вечером: «Сегодня великий день. Наконец-то он приехал забрать меня отсюда…»
Перевод Я. Перфильевой
Петушиный бой
I
– Как подумаю: с каких пор живу; как подумаю: больше мне никогда не жить!..
Так шептал себе в бороду Дед-ага Очуз, устремившийся кратчайшим путем к Белграду, который в том, 1739 году стоял, переполненный австрийскими войсками на слиянии двух Дунаев (Саву в этих краях по старинке называли Западным Дунаем). В отряде знали, что командир поклялся раньше всех турецких частей прорваться в город и захватить церковь Ружицу, посвященную Богородице. Вот почему отряд спешил бо?льшую часть своего пути с Востока на Запад проделать прежде, чем солнце ударит в глаза и заставит лошадей коситься по сторонам, что замедляло движение на марше.
«Вовсе не все равно, каким путем двигаться к цели», – думал командир и выбирал для своего отряда какой-нибудь необычный способ передвижения, да еще с неожиданным сопровождением. Дед-ага Очуз в 1709 году воевал с русскими на Пруте и видел там, что русские генералы возят с собой при штабе собственные хоры, театры и балетные труппы. С тех пор и он держал в обозе певцов и шутов, и теперь им было поручено сочинять из названий мест, которые следовало пройти до Белграда, песню, сообщавшую солдатам, докуда дошло войско. Певцы забирали к себе пленных «языков» и проводников-христиан и с их слов составляли для каждого отрезка пути новую строфу по названиям тех мест, через которые проходила армия:
Когда войско Дед-аги проскакало песню до конца и оказалось близ Белграда, его задержало одно происшествие.
В Болече на заре отряд встретил толпу женщин и мальчишек, которые на головах несли из пекарни подносы с хлебом. Чей-то конь сбил ребенка с ног, тот уронил свою ношу, лепешки рассыпались по мостовой, и на солнце заблестел, громыхая в одиночестве, пустой поднос, украшенный по дну необычной резьбой. Мальчик встал на колени и собрал лепешки в поднос, а Дед-ага Очуз на мгновение остановился. Он скакал на дорогом вороном жеребце, умеющем «ровнять» – то есть двигать крупом особым образом и переставлять одновременно две левые ноги, а потом две правые, совершенно не подпрыгивая при этом на ходу. Такие кони с равной легкостью двигаются и вперед, и назад, и Дед-ага Очуз не стал поэтому разворачиваться, а просто заставил коня пойти задом и поравняться с мальчиком.
– Ешьте! – приказал он солдатам, и те вмиг расхватали лепешки с подноса.
– Открой рот! – велел он затем мальчику, оторвал со своего обшлага дорогую пуговицу и рукой, не привыкшей промахиваться, забросил ее ребенку в рот. Потом подхватил поднос и ускакал.
Вечером в шатер Дед-аги Очуза, поставленный над минеральным источником, внесли поднос, и вокруг него уселись сам ага, его охрана и один дервиш из Алеппо, о котором было известно, что он до сих пор видит сны на своем родном персидском языке. Ему-то и было поручено растолковать рисунок на подносе. Дервиш внимательно вгляделся в медное дно, словно в поисках дыры, и сказал:
– На обращенной к нам стороне подноса изображена карта вселенной, неба и земли, карта всего видимого и невидимого пространства, состоящего из четырех городов, или четырех миров, которые называются: Джабарут, Мулк, Малакут и Алам аль-Митал.
Первый мир, что вырезан на ближнем краю, – Джабарут, город чистого духа, разумных существ истинного света. Его можно сравнить с оком разума или оком дня, ибо он обладает собственным сиянием, источник которого в нем самом.
Второй мир, что напротив нас, словно фронт, который ждет нас на Западе, – это Мулк. Здесь солнце, соединяя в час захода небо и землю, опускается в заточение на западной стороне, здесь находятся и те ангелы света, что осуждены на изгнание из первого мира, из Джабарута, мира подлинного сияния.
Первый и второй мир пребывают в постоянной войне. Третий и четвертый миры связаны и образуют нечто вроде ворот, через которые можно попасть из восточного мира в западный, из первого во второй.
Согласно сказанному, третий мир (Малакут) принадлежит душам, которые распоряжаются и управляют телом, как парусник якорем, и поэтому несвободны. Это город связанных душ, мир прикосновений и ощущений. Он изображен здесь на севере. Большинство людей проходят только через него, а об остальных трех городах никогда не узнаю?т – разве что во сне, но тотчас забывают.
