Империя. Роман об имперском Риме - Сейлор Стивен (книга бесплатный формат .txt, .fb2) 📗
Эпиктет навалился на трость и принялся массировать увечную ногу.
– Я пришел из сената, Цезарь. Там спорят, что делать с Гальбой. Я послушал кое-какие речи…
– И? – вскинул брови Нерон.
– Новости нехорошие, Цезарь.
– Что ты имеешь в виду? Меня никто не поддерживает?
– Некоторые на твоей стороне. Но их голоса заглушили. Настроения в пользу Гальбы сильны.
Нерон встряхнул головой:
– А мои преторианцы? Что предпринял Тигеллин для исправления ситуации? Тигеллин верен мне, а преторианцы верны Тигеллину.
Эпиктет обменялся с хозяином неловкими взглядами. Эпафродит поджал губы, затем заговорил:
– Цезарь, мы не знаем, где Тигеллин. Я послал гонцов…
– И гонцы не смогли его найти?
– Они не вернулись. Цезарь, мы же вчера говорили…
– Да-да, я помню. Ну что же, если Тигеллин сбежал, то где его приспешник, префект Нимфидий Сабин?
Эпафродит взглянул на Эпиктета, который нехотя произнес:
– Нимфидий открыто заявил, что поддержит Гальбу. Похоже, преторианцы готовы пойти за ним…
– Что? Не может быть! Нимфидий – родственник Поппеи. Он никогда ее не предаст. О чем он думает?.. – Нерон взглянул на Спора и явно смутился.
Тит нахмурился. Неужели император уверовал, что евнух и впрямь является его покойной женой?
Нерон вдруг начал всхлипывать:
– Мои преторианцы! Такие доблестные и верные! Чем их подкупили? Что будет с Нерополем, если его никто не защитит? Что будет с Золотым домом? – Нерон повернулся к приближенным спиной, расправил плечи, сделал глубокий вдох. Когда он снова обратился к ним, на лице опять цвела улыбка. – Хорошо, что я укрепил голос. Так или иначе, он мне понадобится. – Он перевел взгляд с одного вытянутого лица на другое. – Что за кислые мины? Почему вы таращитесь на меня?
– Мы ждем, когда Цезарь скажет, что он намерен делать дальше, – ответил Эпафродит.
– Разве не очевидно? Я должен выйти к простому народу, гражданам Нерополя, для которых построил новые дома, термы и театры; к моим возлюбленным детям, на которых я излил столько пышных торжеств и увеселений. Народ любит меня. Он благодарен за мои деяния. Он восхищен красотой и радостью, которые я подарил ему как актер. Меня ненавидят только сенаторы, всякие мелкие Гальбы с их скудоумием, злобной завистью и ненавистью к прекрасному и культуре. Что скажете? Послать ли мне глашатаев, чтобы созвали общий сбор? Я оденусь в черное, заберусь на Ростру и обращусь оттуда к народу. Я буду рвать на себе волосы, выть и стенать, напоминать о любви, которую выказал горожанам, и молить о помощи в недобрый для меня час. Я применю все мастерство трагического актера; возможно, сыграю Антигону или Андромаху. Я растрогаю людей, породив в них ужас и жалость. Ужас и жалость – вот что привлечет народ на мою сторону!
– Боюсь, – осторожно возразил Эпафродит, – настроения в городе слишком неопределенны, чтобы с уверенностью судить о реакции народа на подобное обращение.
– Он хочет сказать, что чернь, скорее всего, разорвет тебя надвое, – вмешался наконец Спор. Он стоял чуть поодаль, отвернув изуродованную половину лица. Даже интонацией он поразительно напомнил Поппею.
Нерон побледнел, затем стиснул зубы и в ярости уставился на Спора, который ответил таким же немигающим взглядом. Император моргнул первым и с трудом сглотнул.
– Разорвет меня… надвое? – прошептал он. – Что же, если нельзя положиться на народ, я вступлю в переговоры с сенатом. Не напрямую, конечно. Цезарь не общается с низшими самолично. – Он сдвинул брови, затем посмотрел на Тита и улыбнулся. – Ты отлично подходишь для этого, Пинарий! Я помню день, когда ты выступил перед сенатом в защиту тех рабов. Речь потребовала немалой выдержки! Ты был так красноречив, так пылок! Если ты выскажешься за меня…
Тит вспыхнул. У него пересохло во рту.
– Рабов, которых я молил помиловать, распяли, Цезарь.
Нерон моргнул:
– Ах да, верно. Ладно, я думаю, переговоры можно провести письменно. Ты, Эпафродит, изложишь условия. Допустим, я беспрекословно соглашусь сложить с себя обязанности императора, а сенат в ответ сделает меня правителем Египта? Египтяне оценят мои таланты. Вот куда я отправлюсь, в Александрию. Меня там полюбят. Как ты считаешь, Сабина? – обратился он к Спору. – Хочешь плыть со мною в барке по Нилу, как Клеопатра с Божественным Юлием?
Спор остался стоять вполоборота, глядя в пустоту.
Эпафродит болезненно скривился:
– Цезарь, даже если удастся убедить сенат предоставить тебе префектуру в Египте, в чем я сомневаюсь, то согласие Гальбы крайне маловероятно. Нильская зерноторговля очень важна для римской экономики, и префектура Египта всегда находилась под непосредственным контролем императора…
– Да-да, я понимаю тебя, – перебил Нерон. – Ну а если я просто попрошу отпустить меня в Александрию? Не обязательно префектом. Я могу стать актером или играть на лире.
Эпафродит с сомнением начал:
– Не может же Цезарь всерьез предлагать…
– Но я уже не буду Цезарем! – вскричал Нерон тоном скорее выспренним, нежели гневным. – Вот в чем дело! Я освобожусь от бесконечных нудных правил приличия. Я наконец буду сам по себе. Или ты сомневаешься в моей способности прожить собственным талантом? Вот о чем ты тревожишься? Неужели ты забыл венки и призы, которые я выиграл в Греции? Почти две тысячи, Эпафродит! Такого не добивался ни один актер за всю историю. И дело не только в судьях, которые любили меня. Ты помнишь, как мне аплодировали в Олимпии? А овацию на Истмийских играх? [20] Светлые воспоминания! – Нерон со вздохом утер слезу. – По-моему, александрийцы будут счастливы принять величайшего в мире актера. На мой дебют соберется весь город. Что же исполнить? Наверное, что-нибудь к удовольствию местных. Как насчет пьесы, в которой Одиссей терпит кораблекрушение и находит Елену во дворце на берегу Нила? Можно поставить спектакль в естественных декорациях. Но какая же из главных ролей мне под стать? Всем нравится лукавый Одиссей, но именно Елена бежит из горящего города и попадает на чужбину богиней среди крокодилов – так что, пожалуй, лучше сыграть Елену…
Спор издал визгливый нервный смешок и прикрыл рот ладонью. Эпафродит застонал. Эпиктет яростно растирал больную ногу. Вольноотпущенник Феон возобновил свое взбудораженное хождение. Тит отвел взгляд и поймал себя на том, что рассматривает Колосса. С близкого ракурса в огромной статуе едва узнавалась человеческая фигура: изваяние нависало причудливым чудовищным образом из страшного сна.
Нерон оценил общую реакцию и нахмурился. Он долго молчал, затем воздел руки:
– Ладно, отлично! Я брошу искусство и положусь на политику. Может, сразу обратимся к последнему средству? Я отправлюсь с челобитной к парфянам. Почему бы и нет? Посвящу себя единственной империи, которая может соперничать с Римом. Разве не так поступали греки и персы? Когда их вождя низлагали, он бежал через границу и отдавался на милость врага. Кто поймет и посочувствует лучше иностранного соперника? Если повезет, парфяне даже поспособствуют моему воз вращению к власти. Придется покориться чужому царю, что не радует, но ради возвращения в Золотой дом я пойду на риск. Что скажешь, Эпафродит?
Тит подумал, что казначей выдвинет очередное болезненное возражение, однако тот воспринял последнюю идею серьезнее предыдущих.
– Если Цезарь готов наконец покинуть Рим и Золотой дом, дабы отправиться в более безопасное место, то да, я советую обдумать сближение с парфянами. Но времени в обрез. Мы не располагаем точными сведениями о местонахождении Гальбы, он может оказаться всего в нескольких днях пути. А сенат уже готов проголосовать за Гальбу и объявить его императором. И если Нимфидий с преторианцами решат его поддержать, то способны перейти к действиям в любую минуту.
– К действиям? – переспросил Нерон.
Эпафродит откашлялся:
– Цезарь, я вспоминаю участь твоего дяди.
От этих слов всех пробрал озноб. Все хорошо помнили гибель Калигулы от рук вероломных преторианцев.
