Будущее - Глуховский Дмитрий Алексеевич (читать книги онлайн без регистрации txt) 📗
— Давай сюда! — требует она.
— С какой это стати?
Но Аннели уже перетягивается через меня, срывает маску с крючка и надевает ее на себя.
— Ну ты что? Система же наблюдает за нами! Ты как думаешь, он-то не в розыске? — Аннели пальцем проводит по растянутым в улыбке мышиным губам. — Бррр... Какой-то он весь засаленный...
— Осторожней! Это антиквариат! Ему лет двести, наверное...
— Не люблю старые вещи. Они чужими душами фонят! — заявляет она.
— Она же веселая. Маска. Это Микки Маус.
— Не хочу даже думать, по каким случаям ты его надеваешь!
— Это просто сувенир...
— Нам не пора? Десять минут уже прошло, а ты обещал, что через пятнадцать нас уже загребут!
— Дверь... — нехотя командую я.
И через секунду Аннели оказывается снаружи.
— Подожди... Постой! — Но она уже улепетывает от меня по галерее, мне приходится кричать на бегу: — Не надо! Я не хочу туда ездить!
— Почему это еще? — оглядывается на меня через плечо Микки Маус, не сбавляя шага.
Потому что мне закрыт вход в эту волшебную страну, Аннели. Даже если мы приедем туда, мы там ничего не найдем. Я не могу попасть в край изумрудных холмов. Там будут руины или залитые бетоном котлованы, или небоскреб на тысячу этажей. Но дело не только в этом...
— Мне не интересно! Это глупо! Это просто картинка, заставка! На ней могло быть что угодно, любое место!
Аннели достигает края галереи и, взявшись за перила, сбегает по лестнице. Двумя площадками ниже она останавливается на секунду. Задирает мышиную морду вверх и кричит мне:
— Но ведь мы и бежать отсюда можем куда угодно, так?
Времени двенадцать ночи; еще только начинается третья смена жизни, и едва очнувшиеся от снотворного сомнамбулы, выползая из своих кубов, обалдело глазеют на нашу погоню. Контингент в моем блоке невыдающийся — клерки один другого мельче, к дебошу эта живущая по расписанию плотва непривычна.
Аннели-то проскочила мимо и канула, а мне в мой прудик еще возвращаться, так что я держу свои специальные навыки при себе, стараюсь лишнего внимания не привлекать, не спешу слишком, поддаюсь; так ей удается домчаться до выхода из блока и вместе с квелой толпой выбраться наружу. Настигаю я ее только у самого хаба — потому что она начинает прихрамывать. Но когда я беру ее за плечо, Аннели смеется.
— Ты еле ползешь! — кричит она мне, запыхавшись. — Ты черепаха! Давай, черепаха, вводи координаты! Какая туба нам нужна?
Нас уже всасывает в воронку хаба, вокруг миллион людей, они выпялили на девчонку в старинной маске свои глаза, они обложили нас своими ушными раковинами, и каждый наш шепот непременно угодит в эту ловушку. Я не могу сейчас спорить, не при такой прорве свидетелей. Так что я просто беру Аннели за руку и послушно диктую коммуникатору координаты, которые она запомнила наизусть.
К гейту она меня тянет сама — на нижний уровень, сообщение на дальние дистанции. Экспресс «Римский орел» отправляется каждые двадцать минут и делает тысячу километров в час; в Риме нужно сделать пересадку.
Поезд уже подан, до отправления — секунды. Он весь цвета ртути, вдвое шире и выше состава обычной тубы и такой долгий, что голова состава сжата перспективой почти в точку. Последние пассажиры, докурив, исчезают в его чреве.
— Постой! Мы не можем туда ехать... Тебе туда нельзя!
— Это еще почему?!
— Потому... Тебе к врачу надо сначала... У тебя вся постель в крови была... — Надо отговорить ее от этой бредовой затеи, и мне уже все равно как. — Что они с тобой сделали? Бессмертные?
Микки Маус смотрит на меня радостно, улыбка до ушей.
— Ничего. Ничего такого. И я не хочу об этом. Ты готов?
— Но...
— Не понимаешь, да? Ладно. Вот веселая игра: я больше не Аннели, а кто-то другой, так? — Она стучит пальцем по своему черному носу-маслине. — Если мужчина, с которым я прожила полгода, оказывается не Вольф Цвибель, а какой-то террорист, почему это я обязана оставаться собой?
— Аннели...
— Я ничегошеньки не знаю о том, что стряслось с этой твоей Аннели. И ты будь кем-то другим, не Эженом, а кем хочешь. Аннели остается тут, а я поехала! — Она вырывается и машет мне рукой.
— Погоди! Я не знаю, как мне покупать на тебя билет... Чтобы нас не засекли. Давай подождем следующего!
— Нет никакого следующего! Есть только этот! — Она припускает к ближайшим дверям.
Без спросу прижимается к какому-то дистрофику в дизайнерских очках и вместе с ним проходит через турникет. Я еле успеваю вскочить на подножку — закрывающаяся дверь пищит недовольно, чуть меня не прищемив. Аннели в проходе благодарит раскрасневшегося очкарика, чмокает его своей маской в щеку. Я толкаю этого ботана плечом, забираю ее и веду вперед.
— Ты с ума сошла! А если контролеры? На дальних дистанциях они бывают! Тебя могут опознать...
Пол мягко светится, стены вишневые, по обе стороны коридора, за огромными овальными окнами — номера-купе с диванами белой кожи и ворсистыми коврами, внешние стены, снаружи непроницаемые, изнутри прозрачны.
— Придумаем что-нибудь. О, смотри, свободное купе!
— Это же первый класс! Идем хотя бы в другой вагон!
— Какая разница? У меня все равно нет билета. Будем считать, что у меня нет билета в первый класс!
И она решительно отодвигает прозрачную дверцу вбок. Первый класс до Рима стоит целое состояние и рассчитан на людей солидных; требовать у таких билет на входе — значит, сомневаться в их порядочности. Тут все на честном слове.
Первым делом Аннели скидывает кеды, погружает босые ноги в ворс.
— Супер!
И только потом задвигает дверь, командует окну в коридор затемниться и снимает маску. Под пергаментной кожей старой мыши — Аннели: юная, разрумянившаяся, лихорадочно веселая.
— Здесь-то камер нету.
— Хочется верить.
— Хватит параноить, уже не смешно. У тебя еще кузнечиков не осталось? Я достаю второй пакет.
Она нетерпеливо раскусывает его, вываливает всех кузнечиков на шпонированный русским деревом стол сложной формы, потом делит кучу надвое ребром ладони — примерно надвое, отваливая себе чуть больше.
— Вдруг дико есть захотелось! — говорит она. — Налетай! Беру кузнечика, отшелушиваю крылышки.
— Очень! — хвалит Аннели кузнечиков; набила ими себе полный рот и хрустит вовсю, забыв, кажется, что крылья считаются несъедобными. — Ну давай, рассказывай! Что там в этой твоей заставке такого особенного?
Я жую — намеренно, через силу: во рту сухо, кусок в горло не лезет.
Вслед за белым кроликом я протиснулся в черную нору, в нору, куда взрослый человек не пролезает; для ребенка все обернулось бы волшебным путешествием в страну фантазий, а взрослый застрянет и погибнет под завалом карстовых пород.
Это вид из окна дома, сложенного из кубиков, Аннели. Когда я был маленьким, я придумал себе, что это мой дом, а идеальная пара в летних одеждах, которая качается в креслах-коконах на лужайке, — мои родители.
Но мои приемные родители — давно умершие второсортные актеры, и между ними ничего не было: в лучшем случае перепихнулись между делом на съемках. Мой дом — декорация, построенная в павильоне. А эти зеленые холмы, и часовни, и виноградники — это...
— Ладно, у меня к тебе разговор посерьезней, — перебивает меня Аннели; я весь подтягиваюсь, готовясь врать.
— Да?
— Я вижу, у тебя с аппетитом проблемы. Ничего, если твоих кузнечиков тоже съем я? — И, не дожидаясь ответа, она уже сгребает мою кучку себе.
— Бери, конечно, — рассеянно говорю я. — А о чем разговор?
— Отбой, разговор уже состоялся. — Она отправляет себе в рот очередную порцию, уже из моих. — Ты думал, мы сейчас о смысле жизни побеседуем?
Надо, наверное, попробовать эти таблетки. С Аннели они сделали настоящее чудо, а мне хватило бы и фокуса.
— Чего, интересно, у тебя такая кислая рожа? Каждый день в первом классе по всей Европе катаешься? — Аннели растягивается на диване. — По сравнению с твоей халупой — настоящий пентхаус! Жаль, что всего полтора часа ехать!
