Крест и полумесяц - Валтари Мика Тойми (лучшие книги .TXT, .FB2) 📗
Несмотря на неуверенность и беспокойство, которые мучили Ибрагима, мои слова, видимо, произвели на него впечатление, ибо великий визирь долго не сводил с меня глаз, изучая мое лицо и пытаясь угадать, есть ли в моих речах хоть крупица правды. В конце концов в страшном волнении он вскочил со своей подушки, подбежал к сундуку с золотой крышкой, резким движением поднял ее и обеими руками стал доставать и бросать на пол — прямо мне под ноги — мешочки, набитые золотом так, что при падении на мраморные плиты тонкая кожа лопалась и монеты со звоном катились во все стороны. На золото Ибрагим бросал жемчуг, рубины, сапфиры, изумруды и множество иных драгоценных камней — и эту груду даже нельзя было сравнить с дарами Хайр-эд-Дина султану, а ведь тогда я впервые в жизни видел невероятное, как мне казалось, количество золота и драгоценностей.
— Микаэль эль-Хаким, — умоляюще произнес великий визирь, — точно так же, как я уверен в том, что груша, которую съел султан, была отравлена, я уверен и в том, что ты — предатель и мошенник, и что за свое предательство ты получишь солидное вознаграждение. Я не знаю, сколько денег и драгоценностей лежит здесь у твоих ног, но думаю — не меньше двухсот тысяч дукатов. Мне же нужна лишь правда. Даже эта русская женщина не сможет вознаградить тебя так щедро, как я. Скажи мне правду, Микаэль эль-Хаким, и я позволю тебе завернуть в ковер это огромное богатство и унести домой. На этот раз безмолвные палачи не ждут тебя у выхода. Но только правда успокоит мою истерзанную душу!
Заметив мою нерешительность, Ибрагим умоляюще добавил:
— Если ты страшишься мести Роксоланы, то не забывай, что султанская печать — в моих руках. Еще этой ночью я воспользуюсь ею, чтобы предоставить в твое распоряжение самую быстроходную лодку из арсенала и сотню янычар для охраны. Ты сможешь уехать, куда захочешь.
Только сжалься надо мной, Микаэль, и открой мне правду, скажи наконец всю правду.
Ослепленный сиянием сокровищ, я завороженно смотрел на кучу золота и драгоценностей, как вдруг ощутил во рту нестерпимую горечь. Я перевел взгляд на лицо великого визиря, посмотрел ему прямо в глаза и с чувством произнес:
— Господин мой и повелитель, благородный Ибрагим, до сих пор я ни разу не предал тебя и в будущем от тебя не отступлюсь. Если бы я сейчас сказал тебе, что я — предатель, ты бы поверил мне, ибо сам желаешь этому верить, и тебе кажется, что ты наконец ухватился за кончик нити, ведущей к правде. Но это не так, и я не могу признаться в том, чего нет на самом деле, ибо обманул бы тебя вдвойне. Потому позволь мне поцеловать на прощание твою руку и разреши удалиться, дабы своим присутствием я не доставлял тебе лишних страданий.
Он что-то невнятно пробормотал себе под нос, в то время как широко открытые глаза его смотрели в пустоту огромного зала. Потом Ибрагим громко произнес:
— Нет, нет, еще не наступило утро, и пока нельзя отличить нить черную от белой.
Вдруг он гордо выпрямился и с нетерпением добавил:
— Если ты и в самом деле решил не бросать меня, Микаэль, так тебя точно черт попутал, и ты глупее, чем я думал. Мне ты уже ничем не поможешь, тебя же ждут ненужные страдания. Судьба моя свершилась, и я испил чашу свою до дна. И не стану я благодарить тебя за преданность, ибо согласно высокому искусству управления страной — преданность есть не что иное, как проявление наивности и тупоумия.
И вот тут-то я наконец нашел подходящие слова:
— Значит, мы с тобой оба — наивны и глупы, и обоих нас ждет одинаковая участь, тебя — великого визиря, и меня — ничтожного раба. Ты даже наивнее меня, ибо на твоей, а не моей шее висит личная печать султана, а ты и не собираешься воспользоваться ею, дабы спасти свою власть и положение.
Он не сводил с меня глаз, и в его взгляде сквозила смертельная усталость от той страшной внутренней борьбы, что терзала его душу. Лицо Ибрагима стало серым, как пепел, и, казалось, тень смерти упала на его высокий чистый лоб и затуманила всегда сияющие темные глаза. Он положил мне руку на плечо, словно желая опереться на меня, и угасающим голосом прошептал:
— Какая красивая ложь, Микаэль эль-Хаким. Почему, скажи мне — почему ты остался со мной? Неужели так выглядит благодарность. Это не может быть правдой. Нет на земле существа менее благодарного, чем человек, ибо он, в противоположность животным, в глубине души ненавидит своих благодетелей. Так ответь мне — почему, ну, почему ты не покидаешь меня? Ответь, ибо удивление мое безгранично!
Но я лишь с великим почтением поцеловал ему руку и подвел обратно к треугольной подушке, чтобы он сел и немного отдохнул. Я же опустился напротив Ибрагима прямо на пол и, подперев голову руками, предался размышлениям о моей собственной жизни, а также о жизни его, великого визиря Османской империи. Мы долго молчали, потом заговорил я:
— Ты спрашиваешь — почему? Ответить нелегко. Возможно, потому, что я люблю тебя, благородный мой господин. И вовсе не из-за подарков, которые я получал от тебя, а потому, что ты иногда разговаривал со мной и обращался, как с разумным существом. Я люблю тебя за твою красоту, ум и гордость, люблю за твои сомнения и твою мудрость. Немного тебе подобных жило на этом свете. Но и ты не без пороков. Ты жаждешь власти, ты расточителен, богохульствуешь и повинен во многом, в чем тебя обвиняют. Однако все это не может изменить моих чувств к тебе. А ненавидят тебя, Ибрагим, вовсе не из-за твоих человеческих недостатков, хотя и обожают болтать о них и, разумеется, преувеличивать, дабы оправдать перед самими собой, да и другими тоже, свою неприязнь к тебе. Они ненавидят тебя за то, что ты, благодаря своим талантам, вознесся высоко, так высоко, как им не вознестись никогда, и с этого высока ты можешь с презрением взирать на них, а заурядность такого не прощает.
Я замолчал, снова погружаясь в раздумье, но вскоре продолжил:
— Однако больше всего я люблю тебя за высокие стремления и мечты и за то, что ты никогда не был жесток. Благодаря тебе в державе Османов нет религиозной вражды, распрей, гонений и преследований иноверцев — будь они христианами или евреями. Ты все еще удивлен, что многие ненавидят тебя, великий визирь Ибрагим? По тем же причинам я тебя люблю. К тому же, я уверен, в каждом из нас кроется собственный талант, который позволяет нам вознестись над другими, но лишь на высоту этого таланта.
Грусть сквозила в усталой улыбке Ибрагима, когда он слушал меня, восхищаясь моим умением подбирать нужные слова.
Закончив свою речь, я тихо вышел из комнаты, но вскоре вернулся с ужином для Ибрагима. Поставив поднос на низенький столик рядом с великим визирем, я подождал, пока он подкрепит свои силы, и подал ему снотворное, которое Ибрагим проглотил без возражений. Я взял его дрожащую руку и держал в своей, пока великий визирь не уснул. Потом я поцеловал его тонкие пальцы, подошел к груде золота и драгоценностей и убрал сокровища в сундук, опустив на него золотую крышку, дабы не вводить в искушение слуг. Проделав все это, я позвал рабов и велел им отнести господина на ложе, к чему они отнеслись с должным рвением, ибо очень тревожила их бессонница, которой Ибрагим давно страдал.
5
Спустя три дня после описанных событий в моем доме появился Мустафа бен-Накир, и как всегда — неожиданно.
Все эти дни я жил в страшном напряжении, ожидая самого худшего, и прибытие Мустафы еще больше встревожило меня.
Серебряные колокольчики на лентах под коленями нежным звоном сопровождали каждый его шаг, но на этот раз от Мустафы веяло холодом и безразличием, а всегда чистая и опрятная одежда была грязной и потрепанной. Он даже забыл о своей персидской книге.
Я спросил, где он пропадал и что делал, но Мустафа окинул меня странным пылающим взором и сказал:
— Пойдем со мной на пристань, на мраморный причал. Мы будем смотреть, как на синем небе зажигаются звезды, и созерцать красоту весенней ночи. В моем сердце рождается поэма, и мне не хочется, чтобы твои слуги, а тем более — твоя жена, слышали нас в этот торжественный миг.
