Приваловские миллионы. Золото (сборник) - Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович (читать книги бесплатно полностью txt, fb2) 📗
– Это вы сами написали, Николай Иваныч…
– Игнатий Львович, вы, кажется, считаете меня за какого-то шута горохового? А не угодно ли вам показать опись, по которой вы получали бумаги и документы при передаче опекунских дел?
– Какую опись?
– Да ведь вы опекун?
– Опекун. Ах, позвольте… Нужно спросить Василия Назарыча, он должен помнить…
– Он говорит, что передал все документы вам.
– Не может быть… Вы ослышались, Николай Иваныч!..
Подобная комедия повторялась чуть не изо дня в день в течение последних трех месяцев. Сначала пробовал хлопотать сам Привалов, но ничего не мог добиться и махнул рукой, передав дело Веревкину. Ляховский дошел до того, что даже прятался от Веревкина и, как был, в своем ваточном пальто и в туфлях, в таком костюме и улепетывал куда-нибудь в сад или в конюшню. Этот остроумный маневр несколько раз спасал Ляховского от нападений Nicolas, пока последний со своей стороны не придумал некоторого фокуса. Веревкин звонил у подъезда, и, пока Палька отворял двери, он рысью обегал дом и караулил ворота, когда Ляховский побежит от него через двор. Тут остроумный адвокат орлом налетал на свою добычу, и опять начиналась та же сказка про белого бычка, то есть разговор о документах.
– Вам будет плохо, – предупредил Веревкин Ляховского за несколько дней до бала. – Отдайте добром…
– Послушайте, Николай Иваныч, – мягко ответил Ляховский. – Отчего Сергей Александрыч сам не хочет прийти ко мне?.. Мы, может быть, и столковались бы по этому делу.
– Да ведь он у вас был не один десяток раз, и все-таки из этого ничего не вышло, а теперь он передал все дело мне и требует, чтобы все было кончено немедленно. Понимаете, Игнатий Львович: не-мед-лен-но… Кажется, уж будет бобы-то разводить. Да Привалова и в городе нет совсем, он уехал на мельницу.
По вечерам в кабинете Ляховского происходил иногда такой разговор между самим хозяином и Половодовым:
– Я больше не могу, Александр Павлыч, – усталым голосом говорил Ляховский. – Этот Веревкин пристает с ножом к горлу.
– Немножко еще потерпите, Игнатий Львович, – отвечал Половодов, вытягивая свои длинные ноги. – Ведь вы знаете, что для нас теперь самое важное – выиграть время… А когда Оскар Филипыч устроит все дело, тогда мы с Николаем Иванычем не так заговорим.
– Оскар Филипыч, Оскар Филипыч, Оскар Филипыч… А что, если ваш Оскар Филипыч подведет нас? И какая странная идея пришла в голову этому Привалову… Вот уж чего никак не ожидал! Какая-то филантропия…
– Это нам на руку: чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало. А вы слышали, что дела у Василия Назарыча швах?..
– О да, слышал… Ведь вот, подумаешь; какой странный случай вышел! – удивлялся Ляховский.
– Ничего странного нет, а, наоборот, самое естественное дело. Ведь еще вопрос, откуда у Бахарева капиталы…
– Нет, это вы уж напрасно, – вступился Ляховский. – Я знаю слишком хорошо Василия Назарыча и могу поручиться за него…
– Это плохое доказательство. Вот я за вас сегодня поручусь, а вы меня завтра ко дну спустите… Ведь спустите и не поморщитесь. Ха-ха! Нисколько не обижусь, поелику homo homini lupus est [23]. Кстати, у вас на святках бал готовится? Отличное дело…
– Да, бал, – упавшим голосом повторил Ляховский. – Деньги, деньги и деньги… И какой дурак придумал эти балы?!.
Наконец наступил и многознаменательный день бала. Весь Узел, то есть узловский beau monde, был поднят на ноги с раннего утра. Бедные модистки не спали накануне целую ночь, дошивая бальные платья. Хиония Алексеевна не выходила от Веревкиных, где решался капитальный вопрос о костюме Аллы. Вероятно, ни один генерал, даже перед самым серьезным делом, никогда не высказал такой тонкой сообразительности и находчивости. Каждая мелочь была обсуждена на предварительном совещании, затем в проекте, потом производился маленький опыт, и, наконец, следовало окончательное решение, которое могло быть обжаловано во второй инстанции, то есть когда все эти незаметные мелочи будут примерены Аллой в общем.
– Ах, душечка, не поднимайте плечи, – упрашивала Хиония Алексеевна Аллу, – вот у вас в этом месте, у лопатки, делается такая некрасивая яма… Необходимо следить за собой.
– Какие глупости… – грубила Алла. – Вы меня муштруете, как пожарную лошадь.
– После сами благодарить будете за науку, – трещала Хина. – Никто своего счастья не знает… Не все богатым невестам за богатых женихов выходить, и мы не хуже их. Не так ли, Агриппина Филипьевна? Деньги – как вода: пришли и ушли, только и видел… Сегодня богатая невеста, а завтра… Ах, я, кажется, не дождусь до вечера, чтобы посмотреть на Nadine Бахареву, на эту гордячку. Так интересно, так интересно… А Привалов-то, представьте, ведь он был влюблен в нее… д-да! И где только глаза у этих мужчин. Конечно, Привалов очень умный человек и теперь, кажется, одумался.
Привалов тоже готовился к балу, испытывая довольно приятное волнение. Он думал о том, что увидит сегодня Надежду Васильевну. Зачем, для чего все это – Привалов не хотел даже думать, отдаваясь волне, которая опять подхватила и понесла его. Перед рождеством Привалов почти все время провел в Гарчиках; к Бахаревым он заходил раза два, но все как-то неудачно: в первый раз Надежда Васильевна не показалась из своей комнаты, во второй она куда-то уехала только что перед ним. Ипат, кажется, не разделял веселых чувств своего барина и все время тяжело вздыхал, пока помогал барину одеваться, то есть ронял вещи, поднимал их, задевал ногами за мебель и т. д.
Ночь была ясная, морозная, небо точно обсыпано брильянтовой пылью. Снег светился синеватыми искрами. Привалов давно не испытывал такого бодрого и счастливого настроения, как сегодня, и с особенным удовольствием вдыхал полной грудью морозный воздух.
В передней стояла настоящая давка, хотя Привалов приехал довольно рано. Кроме двух горных инженеров и одного адвоката, с которым Привалов встречался у Половодова, все был незнакомый народ. Разодетые дамы поднимались по лестнице, шелестя длинными шлейфами. Привалов чувствовал, что они испытывают такое же приятное волнение, какое испытывал он сам; это видно было по лихорадочно светившимся глазам, по нервным движениям. Особенно одна молоденькая девушка в белом платье обратила на себя внимание Привалова. Не было сомнения, что это был ее первый выезд, и дебютантка так мило конфузилась, и вместе с тем она была так счастлива… Привалов чувствовал, что у нее от слишком сильного возбуждения руки и ноги не повиновались и точно мешали, когда хотелось вспорхнуть и улететь под звуки доносившейся из главной залы музыки. Молодые собаки испытывают то же самое на первой охоте, но Привалову показалось такое сравнение слишком грубым.
– Вот вас-то только и недоставало, Сергей Александрыч! – кричали в два голоса «Моисей» и Давид, подхватывая Привалова под руки.
– А что? – справился Привалов, с любопытством поглядывая на завитых, как барашки, благоприятелей.
– Хотите визави? – предлагал «Моисей».
– Я не танцую.
– Это еще что за новости… Вы шутите? Пойдемте, батенька, приглашайте поскорее, есть тут одна докторша… спасибо после скажете! Куда вы? Постойте… Ха-ха! Представьте себе, этот сумасшедший здесь…
– Какой сумасшедший? – проговорил Привалов, почувствовав что-то неприятное.
– Ну, да этот… Лоскутов! Ха-ха!.. Вот вам визави; два сапога – пара…
Привалов кое-как отделался от веселых молодых людей с шапокляками и побрел в главную залу, где теперь публика бродила густой шумевшей толпой. Известие, что Лоскутов на бале, неприятно поразило Привалова. Остановившись в дверях, он обвел глазами весь зал. Везде было так много света, что Привалов даже немного прищурил глаза; лица мешались в пестрой разноцветной куче, шевелившейся и гудевшей, как пчелиный рой. Больше всего Привалова поразил самый зал: он даже не узнал его. Экзотическая зелень по углам, реставрированная живопись, новые драпировки на окнах, навощенный паркет, – словом, зал благодаря стараниям Альфонса Богданыча принял совершенно другой вид. В это время Привалов заметил в толпе знакомую фигуру философа, который шел по залу с таким видом, как будто попал в царство теней.
