Хозяйка Серых земель. Капкан на волкодлака - Демина Карина (прочитать книгу .txt) 📗
И веки ее мелко, часто вздрагивали, того и гляди, распахнет глазищи, уставится, спросит, а чего это вы, мил-человек, со мною вытворяете?
— Не с тобою… не знал, что остались в Познаньске этакие умелицы… вот скажи мне, Евдокиюшка, отчего это люди силу дарованную все норовят на какую-нибудь пакость извести? Не знаешь? И я не знаю. Ей бы светлым делом заняться… скольким бы помогла судьбу переплесть, а она за проклятия… ничего, найду по следу, и тогда уж… вот так.
Последнюю нить он снял с горла. А впилась-то, впилась пиявкою, вона аж кожа вспучилась. Чуть сильней дернешь, и затянется петля, передавит.
— Ш-шалишь.
Аврелий Яковлевич пиявку-нить стиснул у узелка. Дернул. И Евдокия дернулась. Села, схватившись руками за горло, раскрыла рот, силясь вдохнуть, а не умея.
— Не паникуй, — строго велел Аврелий Яковлевич и по спине ударил.
Евдокия и задышала.
Странное ощущение. Ведьмак этот был ей знаком, а вот дом… она определенно помнила и визит монахинь, и Богуславу… и все странное, что приключилось за этот день. И как вещи собирала. Садилась в пролетку… ехала… но чем ближе подъезжала, тем сильней хотелось назад повернуть.
А Себастьян уговаривал потерпеть.
Мол, пройдет все… и вправду прошло, только в горле сушь такая, будто бы Евдокия неделю воды не видела. А при том дышится-то легко, не как прежде. Воздух чистый. Воздух сладкий.
— Погодь, красавица, минуточку, — велел Аврелий Яковлевич.
Стоял он, сгорбившись, руки сомкнувши, а в них… поначалу Евдокии почудилось, что и нет-то ничего в этих руках. Или есть?
Ком пыли. Легкий. Серый. И… отвратительный.
— Сейчас мы… подсоби-ка, отвори окошко…
Евдокия подчинилась.
— Вот так… лети, лепесток, через север на восток… — Аврелий Яковлевич подул на пыльный ком, и тот растянулся, раскрылся, превратившись в сеть. А еще медленно цвет переменил, с серого на темно-лиловый, нарядный.
— Ч-что это?
Евдокия потрогала горло. Надо же, целое… а еще недавно ей мнилося, что горла этого нету. Раздавили.
— Проклятие твое, девонька.
— И к-куда оно ушло?
— К хозяйке, — произнес сие Аврелий Яковлевич с чувством глубочайшего удовлетворения.
— И… что с ней будет?
— Не знаю. Помреть, наверное… скорее всего, помреть. — Он окошко прикрыл и зановесочку оправил. — Жалеешь? Не надобно. Она знала, на что шла. И тебя небось не жалела… а ежели и жалела, то все одно не пощадила. И, стало быть, пустая та жалость, негодная. А вот труп нам полезен будет.
— Чем?
В голове Евдокии пока было не то чтобы вовсе пусто — нет, имелось там мыслей всяческих, да только мысли те, все больше путаные, растрепанные, одна с другою не вязались. Во всяком случае, Евдокия сообразить не могла, какая такая польза ей приключится от мертвой колдовки.
— Хотя бы тем, что испросить можно будет, кто тебя проклял.
— Богуслава.
Кому еще… сестрицы Лихославовы, конечно, Евдокии не рады, да только духу у них не хватит к колдовке пойти. А иных врагов у Евдокии нет.
Конкуренты есть.
И служащие уволенные, обиженные, стало быть… а врагов нет.
— Так-то оно так, — согласился Аврелий Яковлевич и за шнурочек дернул, правда не дожидаясь, когда на звон отзовутся, рявкнул во всю глотку: — Лукьяшка, молоко неси! И бульону…
Лукьяшка объявился незамедлительно с кружкою горячего молока, которое щедро сдобрили что медом, что маслицем топленым. Прежде-то Евдокия до такого охотницею не была, а тут вдруг осознала явственно, что помрет, если не сделает хоть глоточек.
— Пей, пей. — Аврелий Яковлевич принял кружку с бульоном, который цедил медленно, словно бы нехотя. — Организма сама знает, чего ей надобно, чтоб восстановиться. Любую волшбу, Евдокиюшка, нельзя убрать до крошечки. Это как муку из рассыпавшегося мешка дырявою метлой мести. Сколько ни старайся, а все чегой-то да останется. И крупинки эти, конечно, вредят, да только и организма твоя сама с ими борется, как с болезнею.
— И молоко помогает?
Захотелось уже не молока, хотя его тоже, пусть бы и оставалось у Евдокии еще с четверть кружки, но чего посерьезней.
Рыбки, скажем, печеной.
Или мясца кусок… дамам приличным негоже желать мясца, им пристало ключевою водой питаться и профитролями.
Но профитролей не хотелось. А вот мясца… чтобы телятина с корочкой, зажаренною до хруста, с соусом клюквенным, на разрезе розовая, сочная…
Евдокия даже сглотнула.
— Лукьяшка! — взревел ведьмак так, что Евдокия едва кружку из рук не выпустила. А кружка-то диво до чего ладная. Глиняная, петухами расписанная.
— Чегось? — отозвался Лукьяшка из-за дверей.
— Говори ему, чего охота. Сготовят…
И Евдокия сказала. Неловко, но… если организму надобно, чтобы волшбу одолеть, то выходит, что мясо это — не просто так мясо, а лекарство.
— И молочко-то допивай… побеседуем.
— О чем?
— Обо всем, Евдокиюшка… для начала скажи-ка мне, что ты думаешь о Богуславе.
— Она… красивая.
— Тьфу ты! — Аврелий Яковлевич сплюнул в вазон с геранью. — Кому чего, а бабе — красота…
И сказал этак зло. Евдокия сразу себя дурой почувствовала, притом редкостною. И вправду, разве о том ее спрашивали? А о чем тогда?
Аврелий Яковлевич не торопил. Сидел, ногу на ногу закинувши, бульончик тянул. На герань пялился.
— Она… я не знала ее прежде, поэтому вряд ли могу оценить, насколько она изменилась. — Евдокия допила молоко и кружку на столик поставила. — В павильоне она была уже одержима. Потом болела… так говорят… потом вышла замуж за Велеслава.
Ведьмак кивнул. И рукой махнул этак, мол, продолжай.
— Встречались мы нечасто. На семейных ужинах, а там… мне не особо были рады. И она не скрывала, что злится. Ей был обещан титул. В перспективе. После того, как Лихо… проявился… и суд этот королевский. Никто ведь не думал, что его в живых оставят. А когда оставили, то… естественно было, что петицию князя Вевельского подпишут.
— А ее не подписали, — задумчиво протянул ведьмак.
— Да. И получается, что княжной ей не бывать. Она злилась, но… раньше эта злость другой была, что ли? Она чувствовалась, но и только. А теперь с ней рядом находиться тяжело. Как будто… как будто она душит… да, душит… и порой взглянет так, что… смешно ей.
Евдокия развела руками. Что еще она могла сказать?
О страхе, который возникал время от времени, беспричинный, но леденящий, сковывающий дыхание. И потом, когда отпускало, Евдокия себе же удивлялась, что страх этот вовсе был. Она ведь не из пугливых, а выходит…
Или об отвращении, нахлынувшем вдруг, когда Богуслава невзначай коснулась руки.
О том последнем вечере. Его Евдокия не помнит. Но все равно рассказывает.
— Вот оно как… интересно выходит… ох до чего интересно…
А чего интересно, Евдокия так и не поняла.
Ведьмак же поднялся, обошел креслице, по кружке с бульоном ноготком скребанул.
— Вот что, Евдокиюшка… что рубашку крестничкову прихватила, то это хорошо, это замечательно даже… ритуал я проведу, да мыслится мне и без ритуалу, что лежит его дороженька аккурат в Серые земли.
Евдокия губу прикусила, чтобы не разреветься. Она ведь догадывалась. И знала даже… и только одно дело — это ее внутреннее знание, о котором можно притвориться, будто бы и нет его вовсе, а совсем иное — услышать от ведьмака, что страхи ее вовсе не бабья блажь.
— Он…
— От него теперь зависит, кем стать, человеком аль… — Аврелий Яковлевич тяжко вздохнул. Вот не любил он приносить дурные вести, да только ноне хороших не было.
— И… что мне делать? — спросила Евдокия.
— А уж тут, девонька, тебе решать…
Остатки бульона Аврелий Яковлевич вытряхнул на гераньку, которая в нынешних бедах его была неповинна, однако же натура требовала действия немедленного, пусть бы и столь пустяшного.
— Если останешься, то никто тебя не осудит. Дело это поприкроют, а годик-другой пройдет, и позабудется оно…
— Нет.
— Следом, значится… — Аврелий Яковлевич одарил Евдокию долгим взглядом, в котором ей примерещилось не то сомнение, не то печаль, а может, все разом и еще нечто, а что именно — Евдокия не разглядела. — Серые земли, Евдокиюшка, не то место, где барышни променаду совершают. Там всякого люду полно и нелюдей хватает. Потому подумай хорошенечко… шанс, что крестничек устоит перед зовом, невелик.
