Шпага императора - Коротин Вячеслав Юрьевич (читать хорошую книгу полностью .TXT) 📗

На войне как на войне, конечно, но так хотелось надеяться, что уцелеют эти героические ребята!..

Польские шеренги приблизились ко второй линии фугасов. И стали раздаваться в стороны перед «плохо замаскированными» пустышками…

Чего и требовалось добиться: снова огонь в лица, в хари, в рожи… Причём на этот раз горящий скипидар.

И пошли бы на хрен все сторонники рыцарской войны — мне поручено защитить фланг армии, и я это сделаю любым возможным способом. Сделал. Сделал, что мог, а дальше пусть хоть в бою прикончат, хоть всеармейской обструкции предают…

И плевать мне на всех чистоплюев, извините за каламбур. Те, что стояли в данный момент рядом со мной, смотрели на бегающие факелы и смешавшиеся ряды с большим удовольствием и не стеснялись его выказывать. И, кстати, поняли, что в случае чего пощады не будет. Поэтому встанут насмерть, наглухо.

— Ваша работа, майор? — со спины приблизился сам Тучков. — Зло вы их. Но спасибо! От всего корпуса спасибо!

Обернувшись и узнав командира Третьего (скорее догадавшись, чем узнав), я, разумеется, молча поклонился.

Николай Алексеевич был страшен. В смысле — великолепен. Кровь на лице, на мундире, рука на перевязи, глаза горят… Реально пышут яростью и светом. Честное слово, никогда такого не видел! Вообще лицо весёлое и злое…

— Играть атаку! — крикнул генерал, слегка развернувшись назад.

Лихо! Тут бы в обороне отмахаться, а он: «Атаку!»

Хотя, может, и правильно — если уж ударить, то сейчас, пока поляки в некотором состоянии офигения…

И тут, как по заказу, донеслось «А-а-а!» слева. Из леса. Ломанули из-за деревьев ратники Московского ополчения.

Один из выживших французов описывал это так: «…Высокий лес ожил и завыл бурею. Семь тысяч русских бород высыпало из засады. С шумным криком, с самодельными пиками, с домашними топорами, они кидаются на неприятеля и рубят людей, как дрова». [14]

Потери среди ратников, конечно, были три к одному, всё-таки мужик с топором или пикой — несерьёзный противник для обученного пехотинца, но своё дело ополченцы сделали: и внимание отвлекли, и ужас среди врагов посеяли…

А тут и наши барабаны зарокотали, пошла стена ощетинившейся штыками пехоты навстречу атакующим.

— А нас с вами не пускают, — ко мне подошёл расстроенный Горемыкин. — Приказано отвести людей на защиту батареи.

Ох уж мне эта гвардия! Только дай им со своими саблями и тесаками на штыки броситься…

— Я так думаю, Григорий Калинович, что нам и возле пушек крови хватит. Всё только начинается. Отходить так отходить. Кречетов!

— Здесь, ваше высокоблагородие! — подбежал Лёшка.

— Веди наших на курган, к орудиям. Вон, за моряками двигайте.

— А вы? — округлил глаза унтер.

— Я следом. Иди давай.

Кавалерии среди наступавших не наблюдалось, поэтому, во всяком случае, пока, вполне можно было задержаться и пронаблюдать развитие событий с относительно небольшого расстояния.

В хорошую оптику стали вполне различимы даже медные кокарды в виде валторн на конфедератках вражеских солдат. Вольтижёры Герцогства Варшавского уже сомкнули ряды и надвигались с мрачной решимостью. Небольшое численное превосходство у поляков имелось, но… Не может быть, чтобы они смогли опрокинуть наши великолепные полки. Не может! Не верю!!

Первыми шарахнули залпом финляндцы. Этот егерский полк шёл вперёд нехарактерным для данного рода пехоты сомкнутым строем, явно не собираясь рассыпаться, как предназначено стрелкам, тем, чьё главное оружие пуля, а не штык. А у них и не штык на самом деле — к штуцеру «пристёгивался» кортик, а не та трёхгранная смерть, которую использовала линейная пехота.

Сближение продолжалось. Пришла пора и для гладкоствола. Ружья начала девятнадцатого века били шагов на триста, но прицельный огонь открывали, как правило, на дистанции не более двухсот, а то и поближе. Да и прицельным его назвать нельзя: стреляли в строй, а не в конкретного человека.

Первыми остановились и жахнули выстрелами солдаты Понятовского… Ой, как жутко находиться в боевой шеренге в данный момент. Увидел пороховой дым с противоположной стороны — стой и жди: тебе прилетит или соседу. Если повезёт, вытрешь с лица кровь, которая брызнула из того, в кого попало, и, по команде, стрельнёшь в ответ сам. И будешь надеяться, что твоя пуля не уйдёт в божий свет как в копеечку…

Обмен залпами, и дальнейшее сближение. Ещё более смертоносный шквал огня, и снова навстречу…

И в штыки!

Штыкового удара русских, если мне не изменяет память, не выдерживал никто и никогда. Наших солдат можно было уничтожать артиллерией, расстреливать из пулемётов, засыпать бомбами с воздуха… Били. Будем честными: достаточно часто били нас в сражениях. Но уж если сравнимыми силами в штыки — молитесь!

Никто не перешёл на бег, только ускорили шаг…

И ударили. Стена в стену.

Первые три шеренги с обеих сторон полегли практически полностью. Сшибка выглядела жуткой, даже при наблюдении таковой издалека…

Накатывали следующие ряды как с нашей, так и с вражеской стороны.

— Пожалуй, нам пора на батарею, Вадим Фёдорович, — сказал Горемыкин, — толку от стояния здесь никакого.

— Согласен. Идёмте.

По дороге постоянно оглядывались, но разглядеть что-нибудь толком в той мясорубке не представлялось возможным.

Наши пушки продолжали палить поверх сражения, по вражескому арьергарду. Зарядов батарейцы не жалели…

А вот это любо! Из-за кургана показалась наша кавалерия: литовские уланы и какие-то драгуны (харьковские, как выяснилось позже).

Вот за что я люблю наше начальство, так это за оптимизм: хрен его знает, чем тут заруба между пехотинцами кончится, а они уже кавалерию для преследования разбитого и отступающего противника присылают!

Будем надеяться, что не зря: что сабли, пики и палаши наших конников окажутся в нужное время в нужном месте. Ведь если всадники сразу атакуют расстроенную и бегущую пехоту — разгром последней обеспечен.

Помнится, читал, что во время знаменитого Брусиловского прорыва наша пехота чуть не хором орала: «Кавалерию!!!» Но та отстаивалась в тылу и преследовать бегущих австрияков не могла. Ездовые артиллеристы садились верхом и преследовали бегущих подданных «двуединого монарха». И небезуспешно. А если бы в дело вступил тогда кавкорпус графа Келлера…

То точно: «Шашки о шёлк кокоток вытерли бы в бульварах Вены…»

Впрочем, это дела «Давно грядущих дней», а сегодня следует от Наполеона отмахаться.

Напрямую к батарее, естественно, не пошли. Ну его на фиг: сверзится какая граната на полпути из-за отсыревшего пороха, и получи свой дуриком прилетевший осколок от дружественного огня…

Когда мы с Горемыкиным забрались к пушкам, возле них уже приплясывал на сером жеребце штабс-ротмистр Сумского гусарского.

— Браво, господа! Командующий выражает вам своё полное удовольствие!

Да плевать сейчас на его удовольствие! Что возле флешей?

Этот вопрос хотелось задать всем, но адъютант не стал томить нас ожиданием:

— Император уже двинул на флеши Молодую Гвардию! Предпоследний свой козырь! Только продержитесь!!

— Как на главном направлении? Держатся? — полюбопытствовал Горемыкин.

— Когда я отправлялся к вам, держались. Весьма надёжно, смею вас уверить, держались. Если только чудом сумеют сбить полки Раевского и Бороздина с укреплений… Да и Первая кирасирская выходила в атаку, когда меня послали к вам.

Первая кирасирская — это серьёзно. Не позавидуешь французской пехоте, если, конечно, не будет встречной атаки французских латников. Пять полков русских кирасир, из которых два кавалергарды и конногвардейцы, искрошат своими палашами в мелкую лапшу любую пехоту, что встретится на их пути…