Несбывшаяся весна - Арсеньева Елена (книги без регистрации txt) 📗
– Куда смотрели дежурные сестры?
– За каждым не углядишь! – пожала плечами старшая сестра Наталья Николаевна.
– Как это не углядишь? – Ионов впился в нее острым взором. – Надо по ночам в палаты почаще заходить.
– Ну и что там увидишь? – мягко возразила Наталья Николаевна. – С порога глянешь – все тихо, все вроде бы лежат на своих местах.
– Значит, надо пройти между кроватей, присмотреться внимательней, – не унимался Ионов.
– Так ведь темно, не срывать же одеяла с каждого, – пробурчала Валентина Евсеева. – У дежурных сестер и так дел полно в перевязочной!
В это мгновение в кабинете внезапно наступила полная тишина, и слова ее стали слышны всем.
– Да-да, – кивнул ехидный начмед. – Знаем мы ваши дела в перевязочной! Раскрутка, раскрутка и еще раз раскрутка!
Кругом так и грохнули!
Понятно, что Валя имела в виду: порой только по ночам дежурным сестрам и санитаркам удается готовить перевязочный материал, днем-то бывает просто некогда. Но слово «раскрутка» имело особое значение.
Случилось это зимой. Во время тихого часа Ольга мыла полы в коридоре, да нечаянно задела ведро и воду разлила. Около перевязочной образовалась огромная лужа. И в ту самую минуту, когда она с тряпкой ринулась собирать воду, дверь перевязочной тихонько приоткрылась и оттуда высунулась Валя Евсеева. Вид у нее был чрезвычайно таинственный. Поправляя на ходу косынку, она шагнула через порог… прямо в воду.
– Осторожно, Валя! – окликнула Ольга.
Валентина глянула себе под ноги, вскрикнула, смешно подскочила на месте, только сейчас заметив, что забрызгала чулки и промочила туфли (она всегда ходила в хорошеньких, аккуратненьких туфельках, потому что дед ее был знаменитый в Энске дамский сапожник, у которого отнюдь не стало с войной заказов меньше, скорее наоборот), но тут каблуки ее скользнули, и Евсеева плюхнулась прямо в лужу, испустив испуганный вопль. Дверь перевязочной распахнулась, и на пороге вырос лейтенант Пашков. Опираясь на костыли, он шагнул было вперед, но тут сточенная резина, «надетая» на костыли, поехала на мокром – и Пашков со стоном грохнулся рядом с Валей.
Ольга замерла ни жива ни мертва – с ведром в одной руке, с тряпкой – в другой. И случилось же так, что именно в ту минуту хирурга Сергея Сергеевича Виноградова вынесло из кабинета дежурного врача, а сестру-хозяйку – из бельевой!
– Что тут происходит? – высокомерно спросил хирург и рывком поднял из воды мокрую, грязную и растрепанную Валентину. Потом точно таким же рывком он поставил на ногу и на костыль лейтенанта Пашкова – Сергей Сергеевич был мужчина могучий. – Что вы делали в перевязочной, Евсеева?
Конечно, не было ничего криминального в том, что медсестра оказалась наедине с раненым в перевязочной. Обычное дело – перевязка. Но ведь на воре шапка горит! Какая перевязка может быть во время тихого часа? Рыльце у этой сестры и этого раненого было в таком пушку… Кроме того, Валентина, всегда аккуратненькая, словно бы накрахмаленная, была в отчаянии от того, что Сергей Сергеевич, мужчина не только могучий, но и очень симпатичный, вдобавок холостой, застал ее валяющейся в луже, и теперь она стояла перед ним, словно мокрая курица. Мокрая и довольно грязная притом! Она совершенно растерялась и, ничего не соображая, ляпнула:
– Я делала лейтенанту раскрутку!
Воцарилось мгновенное молчание, а потом главный хирург, сестра-хозяйка и даже Ольга так и закатились смехом. А Валентина, осознав, что́ сморозила, угрюмо зыркала на них.
С помощью закрутки, нехитрого устройства из двух шин, веревочки и клинышка, устраняли контрактуру – потихоньку разгибали и разминали негнущиеся после переломов или ранений суставы.
– Ты, Валя, главное, не забудь все, что раскрутила лейтенанту, обратно прикрутить, а то потом его нам из части вернут как недоукомплектованного! – мягко проговорил Сергей Сергеевич и пошел по коридору, а Валентина смотрела ему вслед – и всем было понятно, что она навсегда прощается со своими мечтами относительно этого красивого доктора.
С тех пор слово «раскрутка» стало означать шашни медперсонала с выздоравливающими.
Вот и сейчас – все захохотали, вспомнив тот случай. Не смеялись только Валентина, что понятно, и Ольга. Боже упаси! Валентина с тех пор затаила к ней великую неприязнь и считала именно ее виновницей случившегося.
Ну что ж, так оно и было… Правда, Ольга разлила воду нечаянно. Но Валентине было на это наплевать. Вот и сейчас Ольга перехватила ее мстительный взгляд и осторожно отступила в коридор.
Валька такая язва… Конечно, у нее за плечами медучилище, конечно, она хорошая операционная медсестра, конечно, хирурги госпиталя любят с ней работать, но язык у нее совершенно змеиный: злой и беспощадный. Санитарок вообще за людей не считает, особенно Ольгу невзлюбила – и почему-то с тех пор, как та вернулась из последнего рейса «Александра Бородина». Вернулась едва живая от усталости и пережитых страданий, похудевшая, подурневшая, измученная физически и нравственно, вернулась замкнутая, словно обожженная, с трудом привыкающая к относительно безмятежной жизни тылового госпиталя. Ее жалели, к ней относились теперь совсем иначе, чем до рейса, на нее смотрели с уважением, как на настоящую фронтовичку – ведь практически все сестры и врачи военного госпиталя, за небольшим исключением, сами войны и в глаза не видели. Однако Валька не упускала случая съязвить насчет «некоторых героинь», у которых «руки не тем концом вставлены».
И вот теперь Валентину в очередной раз публично высмеяли – все по той же причине, виновной в которой она считала Ольгу.
Ольга сочла за благо убраться с глаз долой, благо работы для санитарки в госпитале всегда невпроворот.
Наверное, наступающая весна действовала не только на раненых, которых тянуло в самоволку. Разговоры на интересную тему продолжались и среди медперсонала.
Уже под вечер, после ужина, собрались в бельевой вокруг принесенного из столовой чайника: кипятку с сушеным смородиновым листом хлебнуть да опять разбежаться по палатам, – как вдруг Валентина воскликнула:
– Девочки, девочки, что было! Иду вчера в девять вечера по улице, смотрю – мама родная! – наш Лапушкин из второй солдатской палаты. Без всякой формы куда-то потелепался! Халат короткий, кальсоны из-под него выглядывают, в носки заправлены, на ногах тапки, на палочку опирается и, как гусь лапчатый, шлеп-шлеп тапками в конец улицы. На голове, девчонки, бумажная шапка – ну, из газеты. «Лапушкин, – говорю, – куда ж ты поковылял, родненький?! Февраль на дворе! Простудишься! Да и посмотри на себя! Не знать, что ты из нашего госпиталя, так ведь можно подумать, что из психушки на Ульяновской сбежал!» А он: «Ха-ха-ха! Ничего, Валюша, психушка вон где, а госпиталь вон где. Я к родне в гости иду. Меня там и такого принимают, не брезгуют, как некоторые!» И пошлепал дальше. Ну в точности гусь лапчатый! – взвизгнула от смеха Валентина.
Палатная сестра Марта Казимировна прыснула в свою кружку и обрызгалась чаем.
– Понятно, – сказала она, утерев щеки. – А я думаю, отчего у него около раны краснота то и дело появляется, причем совершенно без причины. Повязка, значит, при ходьбе съезжает – и раны травмирует. Мы их лечим, лечим, а они… Вчера смотрю – на партах Петя Славин сидит. Увидел меня – да так и замер! Я ему: «Славин! Неужели тебе девок мало в госпитале?! А ну спускайся!» Слез и слова не сказал, а то было бы, как со Стрижикозой…
В одном из углов госпитального двора несколько просела старая каменная ограда. Перебраться через нее, даже с костылем, легко. Начмед велел тот угол заставить старыми школьными партами (в соседнем здании, бывшей школе, тоже готовились разместить госпиталь, поэтому всю лишнюю мебель выносили вон) и еще поверху колючей проволокой заплести. Не помогало и это. Лазили через них и офицеры, и рядовые, и все, кому не лень!
Однажды туда деловито направился после ужина раненый из палаты для выздоравливающих по фамилии Стрижикоза. На ту пору случилась во дворе старшая сестра. Не заметив ее, раненый, чуть покряхтывая и волоча костыль, начал взбираться на парты.
