Лекции по русской литературе - Аксенов Василий (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации txt) 📗
Затем идет большая подборка Марины Цветаевой, первая публикация после ее смерти. Вы знаете, конечно, Марину Цветаеву, да? Это поэтесса, которая была в эмиграции и вернулась перед войной в Советский Союз, а в эвакуации в Елабуге покончила жизнь самоубийством. Имя ее было совершенно неизвестно широким читателям в стране, ее нельзя было даже упоминать, впервые здесь напечатали большую подборку ее стихов, которые совершенно не похожи ни на какую советскую поэзию, с предисловием Эренбурга. Он цитирует ее стихи… Более несчастной поэтессы, более несчастной личной судьбы, чем у Марины Цветаевой, придумать трудно. Ее никто не признавал, и в эмиграции, кстати говоря, к ней очень плохо относились, она постоянно почти голодала, а то и просто голодала, ее очень мало знали, очень мало о ней писали, но тем не менее она пишет еще в юности:
И вот сейчас, после ее смерти, черед настал: везде идут по миру конференции «Цветаева в <нрзб>», и в Советском Союзе миллионы людей ее читают – и обожают! И снова Эренбург, он ее открывает, он пишет о ней статью, снова соединяет цепь времен. Какой-никакой человек, а действительно, он соединял цепь времен. Он сказал нам тогда: настало такое время, когда вы, перепрыгивая через своих отцов, даете руку дедам, соединяетесь с ними. То есть молодые писатели шестидесятых годов, отвергая пятидесятые, сороковые годы и тридцатые даже частично, пытаются соединиться с русской авангардной традицией двадцатых годов, понимаете? С так называемыми «золотыми двадцатыми» годами.
Вот еще один поэт, который после выхода этого сборника был в центре критики. Его имя Яков Аким, сейчас я его найду. Любопытно, какую он выбрал себе судьбу: оказавшись тогда в самом центре литературной борьбы, он предпочел уйти, не стал активным человеком и всю жизнь – я его хорошо знаю – провел, зарабатывая свой тихий литературный хлеб всякими детскими рассказиками, стишками и тихо попивая коньяк в ресторане Дома литераторов. Год за годом, десятилетие за десятилетием, а начинал он как один из плеяды вот этой самой бунтующей литературы, здесь он в стихах упоминает уже и расстрелы:
«Разве умирают как в романах, пригласив парторга в кабинет?» – это он вспоминает советские сталинские романы, а самая большая критика была по поводу его стихотворения «Слепой в метро», где описывается слепец, старик, который оказался в метро по соседству с девочкой, которая везла саженцы берез, и он почувствовал запах весны: запах, опять весна, опять, видите, весна, и эта девочка берет его под руку и ведет на эскалатор, и они поднимаются, и слепцу кажется, что когда кончится эскалатор, то он прозреет. Таков сюжет этого стихотворения. Опять тема весны, девочка, саженцы, слепой прозреет – можно сразу предположить, что имеет в виду автор, и можно его бить. Сейчас я напишу его имя (пишет). Вот, Яков Аким.
Есть здесь также статья того самого Марка Щеглова, некролог на которого закрывает этот сборник. Он пишет о современной драме, и мы ясно видим с первых же страниц, какие он отстаивает эстетические и этические принципы, это критика двадцатого съезда и попытка преодоления догматического эстетизма.
Но самым главным, я бы сказал, центральным, ударным моментом этого сборника оказался рассказ Александра Яшина «Рычаги», сейчас несколько более подробно о нем. Александр Яшин (пишет). «Рычаги», как по-английски рычаг?
(Реплика из зала: Lever.)
Lever? «Levers»? Вы знаете идею рычага Архимеда – если была бы точка опоры, то тогда с помощью рычага он перевернул бы Землю. Поэтому так и называется этот короткий рассказ, в художественном отношении добросовестный, не блестящий, но вполне хорошо написанный, но никаких, так сказать, пластических находок нет… Как осуществляется литература? Новое имя, новый писатель? Осуществляется либо каким-то художественным открытием, пластическим открытием, открытием новой формы, либо открытием нового героя, новым острым социальным ходом, резким столкновением, сюжетом, открытием нового характера, скажем, как Солженицын открыл Ивана Денисовича, либо как Александр Яшин открыл ситуацию саму по себе кризисную. Правление колхоза, вечер, сидят четыре мужика. Курят ужасный табак, самосад, и бросают окурки в какую-то банку. Банка уже полна окурков, дым такой, что еле-еле видно лампочку, лампочка мерцает, радиоприемник трещит, и кажется, что он из-за дыма не работает. А у него просто плохо батарейки работают. И вот эти четыре мужика говорят о своих бедах, о том, что им спускают из райкома план, который невозможно осуществить. Что их как бы поощряют давать свои предложения снизу, план на свою продукцию самим вырабатывать, они это делают, посылают это в верха, в райком, а в райкоме эти планы выкидывают, вместо этого дают им свои, и ничего не идет, всё не работает, хозяйство разваливается, на трудодни дают копейки (трудодни – раньше так оплачивался труд в колхозах, крестьянин проработал день в поле – ему записывают один трудодень, и по этому трудодню дают либо деньги, либо зерно). Они говорят о том, что за трудодень теперь дают десять копеек. Можно себе представить: если работаешь каждый день триста шестьдесят пять дней в году, то получаешь тридцать шесть рублей – в год! Один говорит: а вот мне Костя два килограмма сахара достал в районе, привезли сахар, и он мне два килограмма прислал сахара. В общем, они говорят о какой-то ужасной жизни, и вдруг выясняется, что один из них – председатель колхоза, другой – секретарь парторганизации, еще счетовод и главный земледел этого колхоза. То есть все эти четверо мужиков – шишки колхозные, все они члены партии и ждут просто-напросто пятого члена партийной ячейки, учительницу, чтобы начать партсобрание. Пока партсобрание не началось, они болтают очень искренне о своих горестях, и вдруг в момент, когда разговор достигает определенной остроты, раздается голос старухи, оказывается, бабка – старуха уборщица, сидит в этом правлении, она говорит: «Перестаньте дымить-то, мужики, сколько можно дымить». После этого разговор прекращается (смеется), потому что им казалось, что они одни. Они боятся, Яшин подчеркивает, даже несчастной этой старухи! Наконец появляется учительница, начинается официальное партийное собрание и прекращается жизнь, начинаются формальные словеса партийного собрания, когда воду в ступе толкут. [Собрание изображено], я бы сказал, с определенного рода мистицизмом. Слово «партия» употребляется так, как будто партия сказала, партия решила. Что такое партия? Это и сейчас ведь употребляется в разговорах в Советском Союзе. Партия – это неопределенное понятие, вы не можете точно определить формы этого понятия, не можете определить лица этого понятия. Даже Брежнев говорит: «Партия этого не позволит, партия этого не хочет, партия…» Что же такое партия? Совершенно расплывчатое, мистического характера понятие, которое гипнотизирует всех этих людей. Причем Яшин еще старается сохранить хорошую мину при дурной игре, он говорит о развале жизни колхозной, но в то же время один из мужиков говорит: «А вот в Груздихинском районе, по соседству, у них-то ведь всё иначе, у них-то всё хорошо» [8], то есть Яшин, замахиваясь на очень важную тему, тут же дает некоторый задний ход, говоря, что это, в общем-то, местная беда, что можно быть хорошими хозяевами, более инициативными, и вот в соседнем районе другое управление, и у них там всё идет, всё в порядке. Но даже эти уступки не сделали рассказ менее опасным, менее взрывным, потому что впервые он показал, как действует механизм партийного гипноза. Они о себе, мужики говорят, полушутя: «Мы – рычаги партии на селе». Так официальная пропаганда о них говорит, вы – коммунисты, рычаги партии на селе, имеется в виду, что с помощью рычагов мы перевернем старый мир и начнем новое хозяйство, придет благоденствие, изобилие и так далее. И действительно, когда они не на собрании, когда говорят друг с другом как с друзьями, являются настоящими обычными людьми, а когда начинается официальщина, они под влиянием этого гипноза становятся именно рычагами, бездушными и механическими роботами. Причем здесь еще есть момент, который мне представляется особенно опасным: когда начинается собрание, ведущий начинает говорить особым заговорщическим тоном, как будто осуществляется подпольное собрание. Партия, несмотря на всю свою мощь и полный охват всей жизни, до сих пор является какого-то рода подпольной организацией, есть даже в Советском Союзе такая шутка: наша партия до сих пор работает в подполье. И действительно, всё закрыто, скрыто, этот душок взаимоповязанности, хотя Яшин кончает рассказ на такой ноте, что скоро все перевернется в нашей жизни, исчезнет этот дурман, это все культ личности виноват, это не система нашей жизни виновата, это виноват Сталин, прошлое, культ личности. Этим рассказ кончается – вот придет двадцатый съезд и всё переменит, партия сама очистится, начнется процесс очищения, и люди перестанут быть рычагами. Таков смысл этого рассказа. И он вызывал дикую ярость. Видимо, все-таки партийные идеологи очень туго разбираются в эстетике, но они чувствуют, крысиным чутьем чувствуют, где опасней всего для них. И этот рассказ, действительно, очень опасен, потому что открывает психологическую структуру, как действуют эти рычажки, чем они приводятся в движение.
