Князь грязи - Прокофьева Елена Владимировна "Dolorosa" (хорошие книги бесплатные полностью txt) 📗
Алкаш? Ничего подобного! Он трезв как стеклышко! И однако он мертв…
Зачем я вообще его трогал?!
Я огляделся по сторонам. Холодно и темно, метет поземка. Конечно нет ни души в округе, да и в окнах тоже — самый сон у людей. Да пусть бы и смотрел на меня из окон десяток любопытных старух, они ничем мне повредить не смогут, а вот какой-нибудь облезлый тип, притаившийся за мусорным бачком… Ну, да не будем о грустном!
Я пустился бегом, просто для того, чтобы согреться. В размышлениях своих над покойником я замерз так, что выгляжу, наверное, тоже сделанным изо льда. А уж ощущаю я себя таковым, это точно.
Обычно оживленное шоссе в этот час почти пустынно, а когда я через него переходил, поблизости вообще ни одной машины не было. Люблю я все-таки этот город ночью! Ведь ночью не только подземная его часть, но и то, что наверху, принадлежит мне… и таким, как я.
Я могу ходить, где захочу, лазить, где захочу. проникать в надежно запертые и подключенные к сигнализации помещения. Не во все, конечно, в те, где есть достаточно широкие вентиляционные шкафы, по которым я мог бы проползти и не застрять. А есть они почти везде. Вон в том заводе, что за линией рельсов метро, они точно есть.
Я не вор. Вернее, я не ворую для наживы, а так только, чтобы с голоду не помереть, когда телефон, когда принтер, если небольшой или запчасти какие-нибудь. Компьютер мне, к примеру, не утащить, конечно — он в мои ходы просто не пролезет, а жаль, его продать можно баксов за триста-четыреста и жить потом месяца три припеваючи, и не волноваться ни о чем. Впрочем, в таком раскладе вещей есть и преимущества за телефон или за маленький принтер, красная цена которому в магазине двести баксов, шум особенно поднимать не станут.
Даже ментов не вызовут — нет ведь следов взлома… да и вообще никаких следов, обвинят, наверняка, своих же сотрудников.
Так вот, я не вор — я исследователь, я диггер. За тот год, что я прожил в этом городе, я изучил почти всю канализационную систему, систему метро и просто таинственные ходы неизвестного назначения, оставшиеся с древних времен. Есть у меня любимые места, такие, где, я знаю, никто меня не найдет. Даже наши. Впрочем, наших-то я и имею в виду, никто другой меня искать не станет, да и наши не будут. Зачем я им сдался? Но, согласитесь, все-таки приятно, когда есть где укрыться.
Я, когда маленьким был, любил забираться в большой платяной шкаф, мог сидеть там часами, тихо, как мышь. Мать сходила с ума, не понимая, куда я мог деваться. Но потом мое убежище раскрыли, заперли на ключ, а ключ убрали далеко-далеко…
Я и раньше-то, когда был здесь новичком, никого не знал и всего боялся, почти не вспоминал о доме, а теперь мне вообще кажется, что все это — родители, дом, школа — было давным-давно, в другой жизни, а то и вовсе не со мной. А ведь всего только год прошел.
Я сказал, что изучил ПОЧТИ ВСЮ систему подземных ходов под Москвой, но наверное, я все же немного преувеличиваю есть места, в которые проникнуть невозможно по причине того, что там собираются ядовитые газы, есть места, которые я еще не нашел, но которые скоро найду, есть места, в которых мне не побывать никогда — просто жизни не хватит. А есть места, в которые мне не проникнуть, потому что… потому что туда проникнуть могут только избранные. Если честно, мне не особенно хочется быть среди них.
Здесь — между станциями метро Текстильщики и Волгоградский проспект — тоннель выходит из-под земли на свет Божий, и очень часто я возвращаюсь домой именно этим путем.
Перелезаю через ограду, бегу между рельсов, разумеется, стараясь держаться подальше от контактного рельса и всего другого электрического, и ныряю в непроглядную тьму тоннеля…
Непроглядной темнота эта кажется только поначалу после ослепительной белизны снега и яркого света уличных фонарей — буквально минута, и я уже вижу, где провода, где рельсы, где следует свернуть в боковой тоннель, а где нужно снова выйти на центральную магистраль.
Страшно мне здесь было только в первый раз, когда глаза мои еще не видели в темноте так хорошо, уши не улавливали малейшие шорохи, а походка была, как у слона. Тогда я все время просил Михалыча показать мне самые интересные места, а он всегда отказывался — он ходит медленно из-за больных ног, почти не был нигде и знает всего лишь несколько дорог.
Пару недель я, конечно, цеплялся за его рукав, когда нужно было идти куда-то, а потом принялся лазить сам. Я уже никого ни о чем не спрашивал — в общем-то я кроме Михалыча и не доверял никому — сам искал дороги, совал нос во все дырки.
Как только я жив остался — сам удивляюсь! Откуда я только не падал, где только не тонул, куда только не вляпывался!
Но, видно правду говорят — есть свой Бог у нашего подземного мира, Бог, который хранит нас, непутевых детей своих. Я в него верю — идиотом был бы, если бы не верил — ведь в тех местах, откуда выбирался я, живым и здоровым, погибали опытные и оснащенные по последнему слову техники спецы сверху.
Урод сказал мне однажды: «Наш Бог не любит чужаков, он заманивает их в ловушки и уничтожает, точно так же он поступает и с теми, кто нарушает его заповеди. Но нас — тех, кто верен ему — он любит и хранит от неприятностей».
И он был прав. Я убедился в этом на собственной шкуре.
Однажды, обнаглев от своей везучести, я забрался слишком далеко, бродил по тоннелям, по переходам, и… Заблудился. Совсем. Безнадежно.
Раньше я думал — такое просто невозможно, в конце концов, тоннели роют люди и они обязательно должны выходить куда-то, по крайней мере, наверх — уж точно! Обычно идешь через каждые пол метра люки над головой, а здесь — ни одного! Признаться, я впал в панику, носился с воплями, весь в слезах, пока не устал. Споткнулся, упал, лежал в каком-то углу и трясся, пока не вспомнил слова Урода, пока не вспомнил, о нашем Боге. Тогда я встал на колени и принялся молиться. Я не знаю, как ему молятся все остальные, а я только шептал, что я его люблю, что буду всегда слушаться и все, что угодно, для него сделаю, если сейчас он не даст мне пропасть… И почти в тот же момент я увидел ступеньки прямо перед своими глазами, ступеньки ведущие вверх. Они были ржавые, прогнившие и грозили вывалиться из стены от простого к ним прикосновения, но они выдержали мой легкий вес, и я поднялся по ним на бетонный выступ, заваленный, наверное, целыми тоннами мусора, который мне пришлось разгребать, чтобы докопаться до отверстия люка. На люке этом даже не было крышки, он был просто забит гнилью. Представляю, какое я являл из себя зрелище, когда вылезал наружу — грязный, оборванный, исцарапанный. К счастью, ночь была, да и оказался я где-то в такой глухомани, что люди там и днем, наверное, не ходят.
Я был там несколько месяцев спустя — это комплекс каких-то заброшенных зданий на задворках города. Одни прогнившие стены, куски арматуры, строительный хлам, и всюду трава по пояс. Картина — мир после ядерной войны.
Побродив там немного я выяснил, что когда-то там, скорее всего, было депо, уж больно много рельсов кругом, да и останки вагонов в огромном количестве тонут в зарослях пижмы. Может, пожар уничтожил депо это самое, я не знаю, да и плевать мне на него. важно то, что это место стало для меня почти святым. Я долго думал и понял, что в тот ужасный день наш Бог просто испытывал меня, он размышлял, принять ли меня в круг детей своих или нет… И он решил меня принять.
Совсем недавно я проделал снова тот путь под землей, уже зная, что не заблужусь, что мне ничего не грозит, и все равно было жутко немного, я словно слышал мои собственные вопли, что отражались от стен и эхом уносились в многочисленные переходы, я слышал свои всхлипывания и шепот бессвязной молитвы. Я даже нашел то место, где стоял на коленях, и вновь коснулся ржавых скоб, за которые хватался тогда дрожащими пальцами.
Интересно, все ли проходили похожие испытания или только я? Почему-то, когда я спрашиваю об этом, никто не отвечает ни да, ни нет… Может быть не знают, что считать испытанием, а что просто собственной глупостью, а может быть… об этом просто не принято говорить.
