Любовь первого Романова - Степанов Сергей Александрович (читаем книги онлайн бесплатно .TXT) 📗
– На копья бояр! В ров всех! – ревели казаки, сопровождая свои слова непотребной бранью.
В это время на Каменном мосту появились новые люди, конные и пешие. Всадник в латах преградил дорогу казачьему атаману. Тот в ярости крикнул:
– Прочь, князь Дмитрий! Они изменники, их надобно перебить, а животы их поделить на казачье войско!
Услышав имя князя Дмитрия, Марья на мгновение оторвалась от Мишиной раны. Вот он каков князь Дмитрий Михайлович Пожарский, воевода земского ополчения! Старица Марфа и другие боярыни великих родов презрительно называли Пожарского князьком захудалым. Но смотрелся он величественно. Лицо князя было спокойно и сумрачно, на лбу алым цветом горел глубокий рубец.
– Уймись, атаман! – отвечал Пожарский. – Они не своей волей в осаде сидели. Кто из них изменник, не вам, казакам, судить. То дело земское. Мне, начальнику ополчения, с Козьмой Миничем, – он кивнул в сторону сопровождавшего его пешего человека, – и Совету всей Земли решать.
– Нам земские не указ! Гляди, князь Дмитрий Михайлович! Приговорит казачий круг посадить тебя в воду!
– Не старая пора воровать! Не грозись! Я тебе не Прокопий Ляпунов, коего ты воровски предал смерти!
Они стояли друг против друга. Атаман Карамышев, пеший и помятый. Князь Пожарский на коне, спокойный и с глубокой печалью в очах. Князь не случайно вспомнил своего друга Прокопия Ляпунова, рязанского дворянина, собравшего самое первое ополчение против поляков и русских изменников. Будучи воеводой в Зарайске, князь Пожарский поддержал Ляпунова. После долгих колебаний к дворянам примкнули казачьи отряды. Казаки не смешивались с земским войском и вставали отдельными таборами. На святой неделе первое ополчение подошло к столице, объятой восстанием и пожаром. Князь Пожарский был тяжело ранен на Лубянке. Прокопий Ляпунов взял Яузские ворота, казаки облегли Белый город до Покровских ворот. Однако одолеть иноземцев не смогли. Хуже того, между дворянам и казаками вспыхнула застарелая вражда, коей не преминули воспользоваться поляки.
Полковник Гонсевский, староста Московский, изготовил ложную грамоту, в коей от имени Прокопия Ляпунова призывал земских людей бить и казнить казаков, где бы они ни встретились. Грамоту ловко подбросили в таборы. Казаки были вне себя от ярости. Срочно собрали великий круг. Атамана Сергея Карамышева послали звать в круг земского воеводу, обещая ему полную неприкосновенность. Прокопий Ляпунов поверил и явился в сопровождении немногих дворян. Предводителю ополчения предъявили ложную грамоту, подпись под коей была изготовлена столь искусно, что Ляпунов в растерянности молвил: «Похоже на мою руку! Токмо я сию грамоту не подписывал». Казаки не желали слушать никаких объяснений. Сергей Карамышев набросился сзади на воеводу и полоснул его саблей. Один из дворян пытался защитить Ляпунова, кричал казакам, что воеводу убивают за посмех. Сгоряча его тоже изрубили саблями.
Князь Пожарский, лечившийся от ран в Троицком монастыре, с горечью узнал о смерти товарища. Еще горше было известие, что после расправы над дворянским предводителем ополчение распалось. Через год пришлось созывать второе ополчение. Часть казаков с атаманом Иваном Заруцким ушли от Москвы и сейчас промышляли в окрестностях Калуги. Часть во главе с Сергеем Карамышевым осталась в таборах и примкнула к Пожарскому. Но с примкнувшими казаками надо было держать ухо востро, помня печальную судьбу воеводы Ляпунова. Сейчас от них приходилось защищать родовитых людей.
За атаманом толпились казаки с копьями и саблями, за Пожарским – земские с бердышами и пищалями. Земские постепенно оттесняли казаков от пленников, казаки отступали неохотно, огрызаясь и угрожая оружием. Но если кто-то и сомневался, чья сторона возьмет вверх, то только не Козьма Минин. Его имя Марья слышала по десять раз на день и всякий раз в сопровождении зубовного скрежета.
Простой торговец, художеством говядарь, стал выборным человеком от всей Русской земли. Ратным делом он не занимался, ведал казной ополчения. Однако хитрым умом торгового человека Козьма сообразил, что засевших в Кремле можно взять только измором. На выручку к полякам шел великий гетман Литовский Ян Ходкевич. Гетман вел с собой огромный обоз из четырехсот подвод с продовольствием. Польская конница и венгерская пехота заняли Замоскворечье, до Кремля оставалось рукой подать. Поляки уже ликовали, а земские воеводы пали духом, предчувствуя, что и второе ополчение не сможет выкурить ненавистных ляхов из Кремля.
Один только Минин бодрился и просил дать ему под начало три сотни ратников. Земские воеводы князь Дмитрий Пожарский и его сводный брат князь Дмитрий Лопата Пожарский донельзя изумились просьбе. Куда ему, говядарю, против литовского гетмана, победителя шведов и турок! Но Минин настаивал, твердил, что попытка не пытка. Воевода устало махнул рукой: «Бери кого хочешь!» Минин отобрал три сотни ратников и хоругвь ротмистра Хмелевского, за щедрую плату дравшегося против своих соплеменников. Они перешли вброд Москву-реку и отбили обоз с продовольствием. Потеря обоза обрекла осажденных на муки голода, и в Кремле на голову мужика Минина и предателя Хмелевского ежедневно сыпались страшные проклятия.
Кивнув на перевязанную Мишину голову, Минин ласково сказал:
– Задел тебя атаман! Пустое, до свадьбы заживет! А невеста у тебя боевая! Как она атамана в ров опрокинула! За такой женой, как за кремлевской стеной. Что в Кремле? Правду ли молвят, что дошли до человекоядства?
– Голод лютый, – отвечала Марья.
– То-то погляжу, вы оба худые как лучинки. Погоди-ка, где-то у меня, ребята, гостинец завалялся.
Он порылся в кармане, достал смесной калач, обдул его от сора, разломил пополам и подал одну половину Мише, а другую – Марье. Они впились молодыми зубами в калач, наслаждаясь давно позабытым вкусом.
Земские с трудом сдерживали казаков, рвавшихся расправиться с боярами. Над головами сверкали сабли, вздымались кулаки в железных рукавицах, звенели доспехи и сбруя, истошно кричали люди. Марью и Мишу толкали в метавшейся толпе, но они ничего не слышали, жадно поедая калач, и боялись только одного – не уронить бы на землю малую крошку.
Глава 2
Ипатьевский монастырь
Метель прекратилась так же внезапно, как началась. Стих ветер, слепивший глаза ледяными порывами. Небо, затянутое сплошной снежной пеленой, постепенно очистилось, и перед взором возникла заснеженная излучина реки, за ней стены и купола монастыря, а еще дальше едва различимые избы посада.
– Ипатьевский! – обрадованно сказал проводник, пожилой мужик, державший за узду низкорослую слабосильную лошаденку, обсыпанную снегом от лохматой холки до копыт. Он снял бараний колпак, стряхнул с него целый сугроб и постучал кнутовищем в закрытое рогожей окошко возка.
– Матушка-боярыня! Я же обещал, доберемся до Костромы засветло.
Из крытого возка высунулась голова в черном клобуке. Старица Марфа прищурилась, вглядываясь в заснеженную даль, истово перекрестилась, а потом гневно сказала:
– Что же ты, Ивашка, чуть своих господ не погубил! Завел в лесную чащу, в глубокие снега. Сказывай, лукавый раб, по чьему наущению такое содеял?
– Помилуйте, матушка-боярыня, – взмолился проводник, – разве я дерзнул бы худое умыслить! Поплутали маленько, был грех. Вестимо, метель разыгралась, не видно ни зги! Нам бы, как из Домнино выезжали, ближним путем через большую бель проехать, а там вдоль Корбы и вывернуть на большую дорогу. Опасался лихих людей. Слыхал, они за белью путников поджидают.
– Неведомо, кого больше бояться: лихих ли людей али тебя, старого дурня! Скачи вперед, предупреди в обители, что Романовы едут. Да гляди, опять с дороги не сбейся.
Напутствовав мужика этими словами, Марфа пожаловалась своей сестре Евтинии, сидевшей позади нее в возке:
– В иное время разве взяла бы я возничим Ивашку Сусанина. Знаю, он слуга верный, господ не выдаст, хоть ремни из кожи режь. Однако, как овдовел, совсем заполошным стал. Вся вотчина смеется, что он в трех соснах заблудится. А кроме него людишек нет, все разбрелись розно, остался стар да млад. Не токмо людей, лошаденок насилу нашли.
