Наука умирать - Рынкевич Владимир Петрович (книги .txt) 📗

Достал из тумбочки колоду карт, но Иван Павлович предупредил:

   — Не располагайтесь. Здесь будет сейчас праздник.

И сам начал прибирать постель и приводить себя в порядок.

Первой в комнату вошла невеста: девичье тонкое лицо, нижняя губка светится пухлой черешенкой, в карих очах — неприступность, смущение лишь лёгким румянцем на щеках. Генерал стоял рядом и смотрел на неё с глупой счастливой улыбкой.

Романовскому при его массивности удавалось быть элегантным. В начищенном генеральском мундире с орденами тот выглядел празднично. С шутливой церемонностью он приветствовал девушку, взял у неё корзинку и цветы, извинялся, что сидеть у них можно только на кроватях. Марков стукнул каблуками, прозвенев шпорами, и представился официально. Романовскому Ксения улыбнулась дружески, Маркову — с некоторым удивлением.

Из корзинки сначала появилась бутылка с прозрачной жидкостью, затем яблоки, пироги...

   — Очень хорошая самогонка, — объяснила Ксения, — понимающие говорят, что це хуже «Смирновки».

   — Проверим, — сказал Романовский. — Надо позвать Александра Сергеевича.

   — Иду, как самый молодой, — вскочил Марков.

Марков уже знал, что в соседней комнате помещается сам Корнилов, а напротив — комната Лукомского. Вернулись с ним к столику, где всё уже было разложено и расставлено тесно, но аппетитно, а георгины красовались на окне в банке с водой. Генерал-лейтенант Лукомский был здесь самым старшим — 55 лет. Он, по-видимому, никогда об этом не забывал и говорил внушительно и резко.

   — А Елена Михайловна? — спросила Ксения о его жене. — Разве её нет?

   — Обещала после обеда. Если вы соблаговолите прийти к этому времени, то вам удастся с ней встретиться.

   — Соблаговолю.

Первый тост — за долгожданную счастливую встречу жениха и невесты. Опустошив свой стакан, Марков сказал:

   — Эта водка не горькая, но надеюсь, что скоро будем пить горькую.

Его все поддержали. Пили за Россию, за армию, за восстановление порядка, за победу над немцами и их российскими пособниками.

   — Я готовлю письмо в Ставку, — сказал Лукомский, — и хотел бы посоветоваться с вами, господа генералы.

   — Люблю смотреть, Александр Сергеевич, как вы аппетитно кушаете, — сказала ему Ксения. — Я к вечеру ещё что-нибудь состряпаю специально для вас.

   — Нет, жизнь хороша, — сказал вдруг Марков. — И хороша во всех её проявлениях.

Он вдруг почувствовал себя не арестантом, ожидающим рокового суда, а военным человеком, отдыхающим в перерыве между походами. Для этого он и жил, чтобы служить России на военном поприще. Кому же, как не ему и его боевым товарищам, опытным русским генералам, остановить развал страны и привести к повиновению тех... злобствующих, кровожадных, разложившихся, предающих Россию немцам.

Когда Ксению проводили, Лукомский сказал:

   — Господа генералы, несмотря на праздничное настроение, появившееся у нас благодаря нашей милой гостье и Антону Ивановичу, мы не должны ни на минуту отвлекаться от исполнения своего долга перед Россией. Поэтому я прошу вас пока забыть о том, что жизнь хороша, — и взглянул на Маркова, — а вспомнить об отнюдь не о хорошем положении страны.

   — И о нашем тоже, — сказал Деникин.

   — Сами-то мы можем в любую минуту бежать, — сказал Марков.

   — Не можем, — возразил Романовский. — Не потому, что нас поймают текинцы или георгиевские кавалеры, охраняющие внешнюю сторону гимназии, а потому, что каждое наше действие должно согласовываться с благом России и армии. Николай Николаевич Духонин [8] — начальник штаба Верховного главнокомандующего, обещал сообщить нам, когда придёт необходимый момент и наше освобождение будет своевременно с точки зрения политической или, наконец, просто ради нашего спасения.

   — Именно поэтому я решил в письме к Николаю Николаевичу высказать наши соображения о сложившейся в настоящее время обстановке, — сказал Лукомский. — Мы должны убедить его в том, что армия окончательно разваливается и с каждым днём надо ожидать катастрофы на фронте или в Петрограде. В ближайшие недели или даже дни власть захватят большевики — у Керенского нет ни сил, ни умения, чтобы защищать свою власть. Надо предусмотреть решительные меры для организации сопротивления большевикам и для удержания фронта. Во-первых, я хочу предложить Ставке подтянуть к Могилёву несколько надёжных частей, чтобы Ставка не оказалась в беспомощном положении. В случае необходимости под прикрытием этих надёжных частей Ставка может быть перемещена в Киев. Для укрепления фронта необходимо ориентироваться на войска Румынского и Юго-Западного фронта. Они ещё сохраняют боеспособность и даже могут удержать общий фронт.

На Русско-японской войне Марков удивлялся несоответствию планов высшего командования реальному состоянию армии и её действиям, возмущался этим; на германском фронте он к этому привык, и к плану Лукомского отнёсся равнодушно. Помалкивал, не критиковал, а затем присоединился к мнению Деникина и Романовского, в основном согласившихся с Лукомским. Тот обещал как можно быстрее составить письмо и показать его Корнилову.

3а обедом вновь вспоминали о письме, а Марков представил, как в соответствии с предложенным планом войска Юго-Западного фронта будут укреплять общий фронт. Те самые войска, которые митинговали в Бердичеве и издевались над ними по дороге на вокзал, призывая к расправе над генералами.

В столовой обслуживали солдаты, но несколько раз подавлялась женщина, чем-то привлекательная, может быть, просто тем, что других женщин здесь не было. Возможно, Сергея Леонидовича привлекли её ярко-рыжие густые стриженые волосы, открывавшие короткую розовую шею. Она ходила в белой косынке, из-под которой выбивались рыжие завитушки, и он видел круглое русское деревенское лицо и солнечные локоны, упавшие на лоб, посматривал на её невысокую плотную фигуру обрубочком — плечи и бедра одной ширины, но талия изящно перетянута.

Кормили быховских арестантов так же хорошо, как принято в офицерских собраниях, и они говорили: «Это наша Оля старается». Как-то получилось, что в конце обеда он остался за столом один, и Оля сама подошла к нему и спросила:

   — Вам понравился обед, господин генерал?

И смотрела немигающими зеленоватыми глазами, словно пытаясь проникнуть взглядом в его мужскую сущность, всё в нём понять.

Он опасался понимать такие взгляды и вежливо поблагодарил женщину за заботу, похвалил обед, а она усмехнулась и продолжала разговор ещё настойчивее, задушевнее: — Я догадалась нахватать продукты в запас пораньше, пока другие ещё и не думали. И кофе, и сахар, и вина хорошие. В городе, конечно, держу, но и здесь, на втором этаже у меня кладовка. Днём тут работаю, вечером — домой. Приходите в гости в моё хозяйство на втором этаже. Вы ведь тоже там живете. Только моя кладовка в другом конце. Приходите. Меня зовут Ольга Петровна.

Сергей Леонидович вновь поблагодарил, но понимать так и не захотел. Оля улыбнулась ещё насмешливее и лукавее. Над ним, наверное, посмеялась. Самоуверенная женщина. Может быть, решила пожалеть: такой молодой, красивый генеральчик — не дай Бог засудят и расстреляют. Потом не простит себе, что упустила.

Когда-то в Петербурге была другая Ольга. Та была выше ростом, но тоже фигуристая. Самая первая женщина, вызвавшая у него бурное и болезненное чувство. По-видимому, это чувство и называют любовью. Тогда ради свиданий с нею он даже пропускал занятия в Академии — в книге у дежурного за него расписывались приятели-однокурсники. Свидания происходили в квартирах каких-то Ольгиных подруг, но... Всё кончилось так, что лучше не вспоминать: стыдно. Никто никогда не узнает, что произошло. После того он решил, что никогда не женится, и всерьёз думал о самоубийстве. Выручила Русско-японская война — зачем стреляться, если с честью можно умереть за Россию. Сразу же после окончания Академии он добился назначения в действующую армию.