Сад лжи. Книга первая - Гудж Эйлин (читать книги онлайн полные версии .TXT) 📗
И тут его осенило: „Мэнди уже не ребенок".
Сердце его наполнилось грустью, и Макс представил себе, как в один прекрасный день дочь покинет его, чтобы отправиться в колледж, — и день этот уже не за горами.
На цыпочках подойдя к кровати, он поправил прядь волос, прилипших к щеке. У Мэнди были густые вьющиеся рыжие волосы, как у Бернис, только оттенок не морковный. Этот цвет, казалось, сошел с полотен Тициана и Рубенса.
Обезьянка в последнее время вроде была немного пришибленная. Или это просто ему показалось? Что-то ее как будто беспокоит. Половина еды на тарелке остается нетронутой. А вчера вечером, когда он зашел к ней перед сном, вдруг прижалась к нему и стала просить, чтобы он не уходил и не оставлял ее одну в темноте.
Бернис, как обычно в таких случаях, произнесла фразу насчет того, что „девочка находится в переходном возрасте". Макс, однако, сомневался. Обезьянка в последнее время начинала его серьезно беспокоить. Гораздо больше, чем полагалось бы нормальному родителю.
„Ну признайся, — мысленно обратился он к себе, — ты ведь боишься, что Мэнди вырастет и станет такой же, как ее мать!"
В сущности, подумал Макс, что в этом ужасного? По-своему Бернис во многих отношениях была женщиной исключительной. Проводись в стране конкурс на лучшую экономку, повара, хозяйку дома, ей бы наверняка досталась корона „Мисс Америка". Да и фигура у нее такая же стройная, как и в то время, когда они только поженились, хотя трудиться над ее сохранением Бернис приходится теперь куда больше, чем прежде. Она по-прежнему чертовски привлекательна. На прошлой неделе, когда они заправлялись на бензоколонке, он услышал, как один из заправщиков прошептал своему приятелю: „Да, такую бабу я бы сам с кровати не согнал!" При воспоминании об этом Макс невольно улыбнулся. Вероятность ее измены была не больше вероятности того, что Статуя Свободы в состоянии задрать свою юбку.
И главное, Обезьянку она любила нисколько не меньше, чем он сам. Так почему же тогда Макс покрывается холодным потом при одной лишь мысли о том, что настанет день и Мэнди посмотрит на него холодными карими глазами своей матери и произнесет: „Ради всего святого, неужели ты не можешь в конце концов запомнить, что, прежде чем выйти из туалетной комнаты, следует обязательно опустить крышку унитаза?"
Так же бесшумно Макс вышел из детской, затворив за собой дверь. Головная боль, можно сказать, окончательно утихла. Прекрасно, подумал он. Теперь есть надежда, что удастся хоть ненадолго заснуть.
Но едва он улегся, как Бернис проснулась: теплый шар, ощутив прикосновение холодных пяток, повернулся. Бернис села на кровати — моргающая со сна, слегка ошалелая, с рыжими волосами, в беспорядке рассыпавшимися по плечам. „Совсем как Мэнди", — подумал Макс, и его сердце предательски екнуло. Когда они только поженились, Бернис голая засыпала у него на руках, свернувшись клубочком, как котенок. Он проводил ладонью по изгибу ее спины, осторожно сжимая другой ладонью упругую маленькую ягодицу, а она при этом упорно делала вид, что продолжает спать. Но тут ноги ее сами собой слегка — почти незаметно — раздвигались: этого было достаточно, чтобы он мог продолжить свои ласки.
— Что случилось? — встревоженно воскликнула она.
Бедняжка, пожалел ее Макс, она и во сне чего-то все время боится.
— Да все в порядке, — успокоил он жену, погладив ее по коленке. — Спи, не волнуйся.
Ночная рубашка Бернис спустилась с плеча, приоткрыв маленькую твердую грудь. Макс почувствовал возбуждение.
„Нет, — взмолился он. — Только не сейчас, Боже!"
Он ненавидел себя за то, что ему захотелось ее: ведь она, Макс знал это, уступит ему, хотя сама не испытывала в этот момент никакого желания.
Но говоря себе, что надо остыть и попытаться поскорее заснуть, он с удивлением обнаружил, что его ладонь продолжает двигаться вверх по ее ноге, а один палец уже забрался под резинку ночных трусиков.
— Сейчас? — спросила Бернис сонным голосом и, вздохнув, согласилась: — Ну хорошо.
Вслед за этим она послушно задрала рубашку, обнажив плоский живот, — так Обезьянка подворачивала свои джинсы, когда шла босиком по кромке воды на океанском пляже.
Он некоторое время молча гладил тело жены, надеясь хоть на какую-нибудь ответную реакцию. Господи Иисусе, ну почему это она совершенно его не хочет, ни капельки? Ну а если уж ей все до такой степени безразлично, то почему бы, подумал Макс, прямо не сказать ему, чтобы он оставил ее сейчас в покое? Брать ее… вот так… когда она лежит совсем холодная… дыхание еле слышно… Да это же все равно что заниматься онанизмом, с раздражением констатировал он и, стараясь придать своему голосу как можно больше нежности, спросил:
— Бернис? Дорогая, скажи, может быть, ты хочешь, чтобы я…
— Нет-нет, — прервала она его попытку объясниться, — давай, я жду. Все в порядке, ты не думай, — вежливо заключила она.
„Какое там в порядке? — с яростью подумал он, входя в нее. — Тоже мне порядок! Господи Иисусе, можно было хотя бы слегка пошевелиться. Сделать вид, по крайней мере. Притвориться на минутку, что ты меня любишь. Чтоб, черт побери, я не чувствовал себя, как грязный похотливый старик, получающий наслаждение от дурочки!"
Через несколько минут он почувствовал, что вот-вот кончит: помимо его воли на него нахлынула горячая волна, которая тут же устремилась, чтобы выплеснуться наружу. Боже, подумал Макс, Боже…
Макс обвил жену руками с такой силой, что она даже вскрикнула. Сознание, что он сделал ей больно, доставило ему мгновенную радость. „По крайней мере, хоть что-то почувствует!" — злорадно усмехнулся он про себя.
И тут его обуял стыд. Боже, желать причинить ей боль!
В этот момент он кончил.
— Сейчас приду, — промурлыкала Бернис, выбираясь из-под него.
„Не уходи, — мысленно попросил Макс. — Дай мне немного подержать тебя. Если не ты, то хоть я должен же что-то чувствовать! Я ведь знаю, как ты любишь, когда я массирую тебе сзади шею. Ну так дай же мне эту возможность…"
Слишком поздно. Он услышал ее шаги в коридоре, затем в ванной комнате загудели старые трубы, как только она открыла кран… Звякнула дверца медицинского шкафчика.
Макс лежал на спине, следя за двигающимся по потолку световым пятном, — мимо их дома проезжала машина. В груди у него все сжалось. Сердце горячо билось о ребра, словно о железную клетку.
Вот кран закрыли. И тогда до него донесся раздраженный голос Бернис:
— Макс, опять!..
Крышка унитаза! Он вспомнил, что забыл ее опустить. Как всегда. И тут на него напало такое бешенство, что он с удовольствием разбил бы эту проклятую крышку об ее голову.
Он глубоко вздохнул. Стоит ли сердиться на Бернис? Виновата же не она, а он. Разве имеет он право винить ее в том, что у него не хватает мужества просить о разводе. „Развод" — магическое слово, которое он никак не решался выговорить.
Но, подумав о разводе, он, как это бывало уже не раз, спросил себя: а что будет с Обезьянкой?
Крупные скупые слезы покатились по щекам, словно это капала кровь из его израненной души…
На следующий день, ближе к вечеру, Макс стоял у окна, занимавшего почти целиком одну стену его кабинета. Он глядел на пурпурное небо над Бруклинским мостом, протянувшимся над Ист-ривер, — этот вид обычно изображают на цветных почтовых открытках. Напоминающие паутину фермы моста казались хромированными в лучах заходящего солнца. Фантастика — другого слова и не подберешь. Кто сказал, что мост не продается? Да разве он, Гриффин, не платит за него, и притом каждый Божий день. Платит за то, что его контора, с выходящим на восточную сторону окном, откуда открывался этот фантастический вид, расположена в столь престижном месте. Платит своим временем, мыслями, опытом. Платит ли он за все это и своей честностью?
Господи Иисусе! Подобные мысли не посещали его с тех пор, как он окончил юридический факультет. Адвокатам не полагается задумываться над такого рода вещами. Не навело ли его на подобные вопросы дело, которое он сейчас вел?
