Исповедь любовницы Сталина - Гендлин Леонард Евгеньевич (читать книги .TXT) 📗

— Всеволод Эмильевич без театра все равно что птица без крыльев. Этого человека боготворит весь мир, я сама видела, как при упоминании его имени режиссеры, актеры, критики, писатели почтительно склоняли головы. За границей его знают больше, чем Станиславского и Вахтангова. У меня заболела голова, Г. М., вы не обидитесь, если я прилягу?

— Верочка, мне уйти или посидеть около вас?

Я села на кушетку. Маленков заботливо укрыл меня одеялом, затем опустился в кресло. Минут через пять раздался его размеренный, сопящий храп. Он потушил свет и, жалея меня, всю ночь просидел в кресле.

В Большой театр приехал наместник советского искусства Керженцев. Три часа он говорил «О формализме и натуралистических выкрутасах» Вс. Мейерхольда. Партийная организация его поддержала. Хорист Глеб Вердилин, заместитель секретаря партийной организации, громовым басом прочитал заранее подготовленную резолюцию. На другой день Керженцев вызвал меня для личной беседы в Комитет по делам искусств.

— Товарищ Давыдова, не знаю, что нам с вами делать. Производственница вы хорошая, норму спектаклей выполняете, ведете общественную работу, вы заслуженная артистка РСФСР, а наутро у вас, прямо скажем, поганенькое, набитое гнильем.

Резко возразила:

— Почему вы со мной так разговариваете?

— В. А., почетное звание и орден не дают вам права задирать нос! Не выйдет! Не позволим! С врагами народа якшаетесь! Пишите объяснение, что вам известно о расстрелянном шпионе Пильняке и его сожительнице, проститутке Андронниковой? В Абхазии вы встречались с троцкистом Лакобой, бывали у него в доме! Даже в том случае, если все кончится благополучно, нам все равно придется на годик-другой перевести вас в один из республиканских оперных театров.

Рассердившись, я крикнула:

— Не желаю вас больше слушать! Оставьте меня в покое!

Старый, наивный большевик думал, что он может иметь собственное мнение! Указывать ведущим артистам Большого театра, пугать их переводом на периферию!

Я не поехала на репетицию, из дома позвонила Маленкову.

— Г. М., я с вами прощаюсь. Платон Михайлович Керженцев собирается перевести меня на работу в Ташкент или в Алма-Ату.

— Сейчас же позвоню этому ослу, вызову его в ЦК.

Посрамленный временщик приехал извиняться. В какой-то степени, пусть очень скромной, были отомщены Мейерхольд, Райх, Пильняк, Лакоба, Андронникова, люди, которые мне были дороги.

— Поскольку вы, П. М., официально меня вызывали, — сказала я Керженцеву, — вам придется поехать в дирекцию театра и публично перед всеми извиниться.

— Хорошо, я на все согласен, драгоценнейшая В. А., — проговорил он покорно. — Я готов выполнить любую вашу просьбу, из-за пустякового скандала мне не хочется садиться в тюрьму и лишиться партийного билета.

Для меня наступил радостный день. Сталин вызвал строптивого прокурора. Вышинский, не решаясь его беспокоить, 10 минут стоял не шелохнувшись. И. В., не отрываясь, что-то долго писал. Я сидела на диване, прикрывшись газетой. Прокурор вежливо кашлянул. Отчеканивая каждое слово, Сталин сказал:

— Мы подготовили предложение Совнаркома и ЦК ВКП(б) о вашем аресте.

— Что ж, И. В., если у вас для этого имеются веские основания.

Сталин перебил его:

— Веских оснований хоть отбавляй. Меньшевиком, курвец, был? В оппозиции находился? Ягоду поддерживал? С секретаршами живешь? Дочь троцкиста Каминского к себе приблизил? А еще считаешься блюстителем правопорядка!

— Позвольте ответить? Зачем нам сдались пустые разговоры? — Медленно передвигая тяжелые ноги, Вышинский подкатился к письменному столу самодержца. — Разрешите сказать всего два слова?

— Говори!

— О своих необдуманных поступках, совершенных в молодости, глубоко сожалею. Вы обещали меня простить! Каминская из прокуратуры уволена. На днях мы аннулируем ее московскую прописку, она подлежит высылке, документация уже подготовлена.

— Что ты сделаешь, дурак, если она родит и обвинит тебя в отцовстве? Ты годишься ей в дедушки! — смеясь, сказал И. В.

Озадаченный Вышинский ответил, запинаясь:

— Я приказал Каминской сделать аборт.

— Сколько ей лет?

— 19.

— А тебе?

— 54.

— Жена и дочь знают о твоих проделках?

Прокурор не ответил.

— Простите меня, И. В.!

— Сколько лет живешь с домработницей?

Понурив голову, Вышинский тихо проговорил:

— Четыре.

— Сколько лет твоей любовнице?

— 21.

— Аборты она тоже делала?

— Да, немного, кажется, всего пять.

— Какие у тебя имеются претензии к артистке Вере Александровне Давыдовой?

Вышинский оживился:

— Ягода сообщил следователям, что он ее завербовал в троцкистскую организацию.

— Идиот, ты веришь в то, что говоришь? У тебя есть конкретные доказательства?

Я вышла из «засады», подошла к Вышинскому.

— Товарищ Сталин, генеральный прокурор домогается моей любви. На протяжении нескольких лет он занимается шантажом.

— Вышинский, смотри мне в глаза! Давыдова лжет? Что ты молчишь? Ты же не попугай, который от внезапного испуга лишился дара речи?

— И. В., я люблю В. А. и готов на коленях просить у нее прощения.

— Проси, кто тебе мешает!

Чванливый прокурор опустился на колени.

— В. А., слезно молю…

— Запомни, что я тебе скажу! — Сталин говорил медленно. — Если еще раз нам придется с тобой беседовать на эту тему, без разговоров отправлю на Лубянку. А теперь пошел вон!

Сталин предложил с ним встретить Новый год.

— Верочка, обещаю, что никого не будет, я устал от людей, от их болтовни.

Когда приехала, он спросил:

— Как ты думаешь, есть Бог на свете?

— Над этим вопросом глубоко не задумывалась, но мне кажется, что какая-то неведомая сила нами руководит, иначе не было бы на земле живых существ. Мы считаем, что Бог есть!..

В полночь мы долго ходили по зимнему саду. Каждый из нас думал о своем.

Когда возвращались, Сталин задумчиво произнес:

— Верочка, я уверен, что Вышинский больше к тебе не полезет с гнусными предложениями. Он свое получил по заслугам!

— И. В., родной, вы — настоящий рыцарь! Эти качества я больше всего ценю в мужчинах.

— Комплименты нам не нужны! Балерина Ольга Васильевна Лепешинская прислала письмо, что ее притесняют в театре.

— Вы должны знать, И. В., что эта девочка не из робкого десятка, о ней можно не беспокоиться.

Сталин понимающе улыбнулся.

— Езжайте домой, мне что-то нездоровится.

— В последнее время я стала вам в тягость?

— Нет, дорогая, я просто устал.

Дома корзины с цветами от Маленкова, Ежова, Поскребышева, Молотова, Буденного, Микояна и даже Вышинского. На письменном столе пачка телеграмм. Среди них — правительственная от Берия.

В 2 часа ночи поехала к Мейерхольдам. В гостях у них были С. М. Эйзенштейн и его литературный сотрудник Саша Гладков.

Невеселый Мастер выпил несколько рюмок водки. Он тупо смотрел в окно. Сердцем чувствовала, что В. Э. рад моему приходу. Я передала ему наш разговор с Маленковым.

— В. А., вы хороший товарищ, — сказал Мастер. — Я признателен вам за участие в моей судьбе. Хорошо продумайте создавшуюся ситуацию и поймите: Мейерхольд не имеет права идти на компромисс со своей совестью. Я никогда не продавал свою честь!

К нам подошла заплаканная, издерганная Зинаида Райх:

— Всеволод, родной, умоляю тебя, сдайся! Власть сильнее нас! Уверена, что Сережа Эйзенштейн и Саша Гладков, любимые твои ученики, согласятся со мной.

— Зиночка, — сказал Мастер, — я не в состоянии отказаться от своих принципов, не в состоянии похоронить свою совесть. Плаха — это еще не самое страшное, страшней отступничество.

Год 1938