Облачный атлас - Митчелл Дэвид Стивен (лучшие книги онлайн txt) 📗

Возможно, те, кто лишен красоты, воспринимают ее наиболее тонко, на уровне инстинкта.

Да, в Канун Секстета. В ту ночь тоже шел снег. Бум-Сук, Мин-Сик и Фан вломились в лабораторию около двадцати часов, найки у них были обледенелыми, а сами они раскраснелись от наркотиков и корчились от смеха. Просто-таки сгибались пополам. Я была в прихожей и едва успела спрятать свой сони: помню, я читала тогда «Республику» Платона. На Бум-Суке была академическая шапочка, а Мин-Сик стискивал корзину с пахнувшими мятой орхидеями, которая была размером с него самого. Он швырнул их мне со словами: «Лепестки для Спуни, Спонни, Сонми, как ее там…»

Фан обыскал шкаф, в котором Бум-Сук держал свой соджу, ^[159] и швырнул три бутылки через плечо, причитая, что все сорта — это собачья моча. Две бутылки поймал Мин-Сик, но третья вдребезги разбилась о пол, вызвав приступы смеха. Бум-Сук замахал на меня руками: «Убери это, Зол'шка!» — а затем умиротворил Фана, сказав, что откроет бутылку самой лучшей выпивки, потому как Секстетные Каникулы бывают только раз в году.

К тому времени, как я подмела всё стеклянные осколки, Мин-Сик нашел на 3-мерке разухабистый порнодисней. Они смотрели его со смаком, свойственным экспертам, пререкаясь относительно его достоинств и реализма и распивая свой чудесный соджу. Их опьянение в ту ночь было чрезмерным, особенно у Фана, и мне стало не по себе. Я удалилась в прихожую, откуда слышала, как к двери лаборатории подходил Гиль-Су Нун, просивший гуляк быть поспокойнее. Я стала подглядывать.

Мин-Сик высмеивал очки Гиль-Су, спрашивая, почему его семья не может найти доллары, чтобы исправить его близорукость. Бум-Сук обратился к Гиль-Су так:

— А засунь-ка ты свою башку себе в задницу, коль желаешь мира и спокойствия, когда весь цивилизованный мир празднует Секстет!

Отсмеявшись, Фан заговорил о том, что попросит отца, и тот прикажет провести налоговую проверку клана Нунов. Гиль-Су Нун кипел от злости, стоя в дверном проеме, пока троица чиновных не выставила его своими самодовольными фразочками и дальнейшими издевательствами.

Да, заводилой был именно он. Он умел вскрывать чужие недостатки и таким образом использовать их в своих целях. Не сомневаюсь, что теперь он с большим успехом ведет юридическую практику в одной из Двенадцати Столиц. В ту ночь он сосредоточился на поношении Бум-Сука, помахивая бутылкой с соджу в сторону кодака с мертвым снежным леопардом и вопрошая, насколько вялыми по геному создавались жертвы для туристов.

Гордость Бум-Сука была воспламенена. Он резко ответил, что охотился только на тех животных, чья злобность по геному была увеличена. Вдвоем с братом они часами выслеживали этого снежного барса в долине Катманду, пока загнанное в угол животное не прыгнуло, метясь в горло его брату. Бум-Сук сделал единственный выстрел. Стрела вошла зверю в глаз, когда тот был в прыжке.

Услышав это, Фан и Мин-Сик несколько мгновений изображали благоговение, а потом скорчились от пронзительного смеха. Мин-Сик топал по полу, повторяя: «Ох, Ким, ну какой же ты мешок с дерьмом!», «Ох, Ким, ну какой же ты мешок дерьма!». Фан уставился на кодак с более близкого расстояния и заметил, что он паршиво отретуширован.

Бум-Сук торжественно нарисовал на синтетической дыне подобие лица, написал на его лбу «Фан» и установил плод на стопку журналов у двери. Затем взял со стола свой арбалет, отошел к дальнему окну и прицелился.

— Нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет! — возопил Фан и возразил, что дыня отнюдь не раздерет стрелку глотку, если тот промахнется, так что уровень стресса неадекватен. После этого Фан жестом велел мне встать возле двери.

Я поняла, что он задумал, и стала взывать к своему аспиранту, но Фан перебил меня, предупредив, что если я ему не повинуюсь, то он отдаст мое Мыло на попечение Мин-Сика. Ухмылка Мин-Сика увяла. Фан крепко ухватил меня за руку — я чувствовала, как вонзаются мне в плоть его ногти, — провел меня на место, надел мне на голову академическую шапочку и установил на нее дыню.

— Ну что, Бум-Сук, — поддразнивал он, — ты по-прежнему считаешь себя таким уж ловким стрелком?

Все отношения между Бум-Суком и Фаном зиждились на соперничестве и взаимном отвращении.

— Само собой, — сказал Бум-Сук, поднимая свой арбалет.

Я просила своего аспиранта остановиться, но тот лишь велел мне не шевелить ни единой мышцей.

Поблескивал стальной кончик стрелы. Умереть в одной из безрассудных забав этих мальчишек было никчемно и глупо, но фабриканты не могут диктовать даже условий своей смерти. Звон тетивы, потом свист рассекаемого воздуха — и арбалетная стрела раздробила мякоть дыни. Плод скатился с шапочки. Мин-Сик горячо зааплодировал, надеясь растопить ситуацию.

Облегчение, которое я испытала, заглушило даже гнев. Однако Фан фыркнул:

— Вряд ли кому понадобится лазерный прицел, чтобы попасть в такую здоровенную дыню. Так или иначе, смотри, — он поднял остатки дыни, — ты всего только ее подрезал. Манго, ясное дело, более достойная цель для охотника твоего уровня.

Бум-Сук протянул свой арбалет Фану, вызывая его сравниться с ним в искусности и попасть в манго с пятнадцати шагов.

— Идет.

Фан взял арбалет, велев мне оставаться на месте.

— Господин… — в отчаянии начала было я.

— Заткнись, — рыкнул на меня Бум-Сук.

Фан отсчитал пятнадцать шагов и вложил в арбалет стрелу. Мин-Сик, предостерегая приятелей, сказал, что бумажная волокита, связанная с мертвым экспериментальным образцом, оборачивается сущим адом. Они не обращали внимания.

Целился Фан долго. Рука его слегка подрагивала. Внезапно манго взорвалось, забрызгав стены своим соком. Мои сомнения в том, что испытание окончено, оказались вполне обоснованными. Фан подул на арбалет.

— Дыня с тридцати шагов, манго с пятнадцати. Я поставлю для тебя… сливу, с десяти.

Он заметил, что слива все равно больше глаза снежного леопарда, но добавил, что если Бум-Сук готов признать, что он на самом деле, как сказал Мин-Сик, мешок с дерьмом, и отклонит вызов, то они будут считать прискорбную главу закрытой, на целых десять минут.

Сопоставив мою жизнь с собственной честью, Бум-Сук с мрачным видом установил у меня на голове сливу и приказал мне стоять очень, очень спокойно. Он отсчитал десять шагов, обернулся, зарядил арбалет и прицелился.

Я понимала, что у меня пятидесятипроцентная возможность умереть в течение пятнадцати секунд.

Гиль-Су снова застучал в дверь.

«Уходи, — подумала я в его адрес. — Не отвлекай сейчас внимания…»

Когда Бум-Сук, натягивая тетиву, проворачивал рычаг арбалета, у него подергивалась челюсть. Стук в дверь стал более настойчивым, раздаваясь лишь в нескольких сантиметрах от моей головы. Фан извергал непристойности о гениталиях Гиль-Су и о его матери.

Бум-Сук не отрывал взгляда от сливы у меня на голове. У него побелели костяшки пальцев.

Голову мою словно охлестнул удар кнута: боль вонзила свои клыки мне в ухо. Я осознавала, что дверь позади меня распахивается, что затем на лицах моих мучителей появляется выражение обреченности. Наконец я заметила стоящего в дверном проеме пожилого человека: капюшон его заледенел, в бороде был снег, он задыхался и был вне себя от гнева.

Да, но давайте будем скрупулезны: профессор Единодушия, архитектор Решения Проблемы калифорнийских «лодочных людей», обладатель медали «За выдающиеся заслуги перед Ни-Со-Копросом», автор монографий о Ду Фу ^[160] и Ли Бо, ^[161] советник Чучхе Алой Мефи. В тот момент, однако, я почти не обратила на него внимания. По шее и позвоночнику у меня струилась какая-то жидкость. Когда я слегка коснулась уха, то боль, казалось, электричеством пронзила левую половину моего тела. Пальцы у меня стали алыми и блестящими. Бум-Сук дрожащим голосом проговорил: