Несбывшаяся весна - Арсеньева Елена (книги без регистрации txt) 📗

Снилось Мурзику также, как он ходит по сормовским цехам и тащит все, что плохо лежит. Эх, вольготные были времена при царе-батюшке! А впрочем, Мурзику было отлично известно: и при большевиках рабочий класс тоже сначала имел возможность набивать карманы всем, чем можно и нельзя, пока не стали за какой-нибудь жалкий болт упекать в такие дали дальние, о каких несчастному Макару с его телятами и слыхивать не доводилось! Или виделось Мурзику во сне, как болтается он возле монополек со щербатой чашкою и дает ее в прокат за копейку или даже за две любителям выпить: не из горлышка же белоголового чекушечного водку сосать, до такого русский народ в прежние времена не опускался! Порою снилась Мурзику его матушка, которую прозвали Муркой за то, что нагуляла сыночка невесть от кого, будто кошка гулявая… Он и по сю пору не знал, что было раньше, курица или яйцо, в смысле, прозвище его – Мурзик или фамилия – Мурзин, та фамилия, от которой он в 18-м году избавился, сделавшись товарищем Вериным.

В память о Вере.

И Вера ему снилась – чаще всего прочего.

Снилось, как он увидел ее впервые – загнанной в озерко хулиганами, перепуганной, рыдающей. Совершенно как в жизни, в своих снах он доставал из кармана револьвер, украденный у какого-то пьяного в зюзю белознаменца [11], и стрелял в этих сволочей, а потом вытаскивал перепуганную Верку из воды. Но во сне выносил он на берег не тощенькую, уродливую горбунью, а красавицу, истинную красавицу, которую не зазорно бы даже царскому сыну повести под венец!

Впрочем, в его сердце Вера всегда была именно такой, и кабы не стыдилась она так своего уродства, кабы не замуровала себя в монашеские одежды, кто знает, что могло случиться между ней и Мурзиком! Он всегда любил ее одну, только ее, прочие были бабы, она одна – Дева. И если б только она могла поверить, что Мурзик даже горба ее не замечал, словно его и вовсе не было…

А может быть, так ему казалось уже теперь. Спустя тридцать лет.

Да, в будущем году исполнится ровно тридцать лет с того дня, как пес сыскной Гришка Охтин убил Веру, но Мурзик ему этого до сих пор не простил. И никогда в жизни не простит! Одно утешение, что после той расправы на Острожном дворе Охтин, конечно же, недолго пожил. Наверняка уже подох, как и другой пес, Смольников. Ну не могло быть иначе!

Долгие годы мысли об этих двух смертях утешали Мурзика и радовали, однако последнее время почему-то перестали. Прежде всего потому, что он начал задумываться о своей собственной смерти, а вернее всего – о том, что будет после нее. Ну, с телом-то понятно, тело сгниет, и, честно сказать, Мурзику было все равно, сгниет оно где-нибудь в северной земле или воротится на волжские родные берега. Прах ко праху, тлен к тлену! Черт с ним, с тем телом. Но что будет с душой?

Раньше Мурзик был убежден, что души у него вовсе нет. Его не раз называли жестокой, кровожадной тварью, непременно прибавляя к этим наименованиям также слова – бездушный злодей. Может, и впрямь раньше не было у него души, а потом откуда-то взялась? Что-то ж ныло там, в глубине его некогда большого, сильного и красивого, неутомимого на убийства, на злодеяния, блуд и прочие земные удовольствия, а теперь изуродованного, иссохшего, усталого тела! Что-то бродило по ночам в прекрасном и далеком прошлом, с неохотой возвращаясь по утрам в телесную оболочку (Мурзик просыпался очень тяжело и угрюмо, как бы с трудом себя обретая)! Что-то трепетало, преисполняясь нежностью при одном только воспоминании о Вере! Что-то вдруг начало болеть и рыдать от невозможности их встречи там, за последним, за смертным пределом!

Теперь ему чудилось, что только мысль об этой встрече и поддерживала его всю жизнь. Оказывается, какие-то «поповские сказки» все же запали ему в голову, какой-то «опиум для народа» все же отравил ум. Его не страшила смерть, потому что впереди была сияющая даль и тонкий очерк девичьей фигуры – прямой, красивой, с длинной косой и чудесными ясными глазами, – замершей в ожидании… Но вдруг, в один ужасный день, Мурзик осознал, что никакой встречи с Верой быть не может. Она, невинно убиенная праведница, мученица, обитает в раю. Он же попадет в ад, где ему прежде казалось очень заманчиво: ведь туда должно было отправиться все веселое, все самое привлекательное: молодые, тугие, грудастые девки и бабы (а также дамы, коих Мурзиком было перепорчено великое множество), щегольская одежда и обувь, которую Мурзик очень любил (плисовые пиджаки в талию, кумачовые косоворотки, кожаные скрипучие регланы, френчи или парусиновые костюмы, сапоги с калошами или без оных, фасонные, «бутылками», или светлые штиблеты, кожаные фуражки и шляпы канотье). В ад отправятся песенки развеселые, в том числе та, старая, самая любимая:

В ад непременно отравилось бы золотишко, некогда натыренное у молодой, злой, аки бес, но такой глупой Советской республики и надежно захованное в некоем тайничке… Эх, беда, так и пролежит оно в том тайничке до Страшного суда! Мурзик делал припас на черный день, но как-то так вышло, что припас и черный день несоединимо разнеслись во времени и пространстве. В аду предстояло оказаться водочке и селедочке, и квашеной капустке, и соленым огурцам, и картошечке с маслом, и колбаске с чесноком, и белым французским булкам, толстым сладким пряникам, которые Мурзик любил до умопомрачения и которые готов был есть хоть сутки напролет, уничтожал фунтами, ну а потом, когда фунты отменили как буржуазный пережиток, килограммами… Такое ощущение, что из всей вкусной еды в рай допускались только яблоки. Яблоки Мурзик тоже очень жаловал. Особенно анис. Яблоки и Вера – это были, конечно, главные прелести райской жизни!

А между тем Мурзик понимал, что оказаться в раю у него нет никакой надежды. Руки его в крови не то что по локоть… всей воды мира не хватит, чтобы их отмыть. И всего в мире щелока. Их ни в каком чистилище не отчистят! Куда с такими-то ручищами он собрался, в какой, к черту, рай? Гореть, гореть ему в аду… Да это ладно, а вот что неладно, так то, что встречи с Верой не будет!

Разве что он исхитрится – и заслужит прощение у вышних сил…

А как его заслужить?

Мурзик думал-думал – и выискал-таки ответ: если Вера была мученицей, значит, и ему предстоит сделаться таким же мучеником, страданиями искупить грехи.

И вот Мурзик мучеником стал – не прилагая к тому никаких усилий со своей стороны. Терновый венец обеспечили ему два человека. Одного он знал как облупленного – вернее, думал, что знает. Вот уж от кого не ждал он подлянки, так это от Шурки Русанова! А поди ж ты… Неужели Шурка таким образом отомстил ему за некоторые игры, учиненные Мурзиком еще в 17-м году? Да ну, глупости, разве можно на такие вещи обижаться! Это у Мурзика не укладывалось в голове. Однако же Шурка донес на него… донес за то самое золото… И как узнал? Уму непостижимо. Тайник свой Мурзик все же уберег, да что в том толку…

Вторым человеком, который очень сильно постарался ради Мурзикова тернового венца, была какая-то случайная шлюха. Из ее последних слов он мог заключить, что девка тоже за что-то мстила ему. И это было еще непонятней, чем с Шуркой. Он ее в глаза никогда не видел, раньше-то. Ну, переспали, так она сама к нему клеилась. И разве она одна такая?