Полное собрание сочинений. Том 17. Зимние перезвоны - Песков Василий Михайлович (бесплатные книги онлайн без регистрации TXT) 📗
Взрослым с трудом дается английский. «Бабы на автомобиль сели, крутят вовсю, а балакают по-здешнему туго». Молодежь по-английски и читает, и говорит. В школе преподавание — на английском, учителя — американцы. Уроки русского ведет «своя» учительница, выросшая в Николаевске. Дома разговор — только по-русски. Но жизнь густо сеет в родной язык много новых понятий и слов. И все же сохранение языка — первая заповедь. Вернувшегося из Москвы сына Анисим спросил: «Ну как там тебя понимали, немтырем не был?» «Нет, папаня, все было о’кей!».
В доме многое по старинке. Во дворе — обязательно баня. В красном углу — иконы (телевизоров нет), русская печь. Но еда почти уже вся не домашняя, лишь хлеб пекут сами, остальное — из городских магазинов.
Жизнь показала: Аляска не может служить убежищем, каким были леса в Сибири для дедов и прадедов-староверов. От чего недавно бежали из Орегона, обрели тут, на Аляске. Глухая замкнутость невозможна — жизнь подпирает со всех сторон. И молодые почти в открытую тяготятся строгостью старших. Все чаще мальчишки предпочитают куртки кафтанам — в них удобней носиться на мотоциклах. Чувствуется: охотно надели бы вместо расшитых рубашек пестрые майки. Один сорвиголова распахнул передо мной материнский наряд — гляди! Под рубашкой — запретный плод — майка с какими-то буквами и портретом героя из комиксов. Много других соблазнов для молодых, и на каждом шагу — кино, телевизор в школе, журналы, книги, видеофильмы.
Открытие новой школы в 1983 году встречено взрослыми настороженно. Государственная школа великолепна, как и всюду в Америке. В ней просторные, хорошо оборудованные классы, лаборатории, гимнастический зал, компьютеры.
Старики нюхом чуяли — это угроза всему и вся. Но куда деться? Ограничились тем, что ночью, перед началом занятий, рассовали по щелям записки: «Пусть никакое зло не войдет в эти двери». Компьютеры сначала категорически запретили — «в них дьявол», потом махнули рукой.
Договорились только с директором: «Половое просвещение, пожалуйста, не ведите. И не внушайте, будто люди на Луне были».
Случались бунты молодых — уходили вон из общины.
— Но все кончали, как правило, плохо, — сказал в беседе священник. — Община взыскает, но она и поддержит.
— И все же удержать в дедовских шорах общину трудно. Во избежание соблазнов поощряются ранние браки — для ребят довольно семнадцати лет, для девушек — пятнадцати, даже тринадцати.
Расчет: заботы о доме и детях остепенят. Но и женитьба-замужество — тоже проблемы.
Близкородственные браки ведут к вырождению. Староверы всегда это знали. Но где отыскать жениха или невесту? Ищут пару по переписке, засылают сватов в Орегон, в общины, не уехавшие из Бразилии, Парагвая. Калугины старшую дочь просватали аж в Австралию. На выданье вторая — Марина. С любопытством наблюдал я вспышку семейного интереса к Андрею, моему переводчику. Русак, здешний, американский.
Не важно, что безбородый, главное — неженатый. Марина моментально надела лучший свой сарафан, лакированную обувку, мать с отцом за столом ласково двигали гостю блюдо за блюдом.
Смущенный Андрей намекнуть догадался, что есть причины ему на Аляске не оставаться.
Меняются нравы в общине. В «ангаре», где делают катера, висят отнюдь не иконы — листы из «Плейбоя».
— Терпите? — кивнул я провожавшему меня дьяку Павлу Фефелову.
— A-а, ничего, грех небольшой. В церкви замолят.
Либерализм этот в деревне утверждался не без борьбы. В начале 80-х община бурлила, обсуждая, дать послабление или, памятуя заветы дедов, строго держаться старых обычаев.
«Строгость сейчас блюсти уже невозможно. Уйти дальше… Куда же? Дальше — только белые медведи», — сказал Кондратий Сазонтьевич Фефелов, словом и делом которого тут дорожат. И чтобы не унесло беспоповцев куда-то дальше, уехал Кондратий в сопровождении верных людей в Румынию — просить старообрядческого патриарха рукоположения в священники.
Патриарх Кондратия благословил. Вернулся он на Аляску, в деревню, уже в рясе. И немедля распорядился возводить церковь. Воцарявшийся было холодный мир этим взорвался. Образовались тут свои либералы и консерваторы.
«До чего докатились — поп, церковь! Вы ж коммунисты!» Выстроенная церковь как-то ночью сгорела. «Либералы» приступили к строительству новой. А «консерваторы» плюнули и решили выделиться из общины — разбрелись по маленьким деревенькам, туда, где поглубже. Из шестидесяти двадцать семей уехало. Произошел маленький новый раскол.
Я говорил с несколькими из уехавших. Где, по-ихнему, лучше живут — в Николаевске или «на выселках»? «У них каша погуще, а вера крепче у нас» — таков был ответ. Я сказал об этом отцу Кондратию. Он улыбнулся: «Каждый говорит как разумеет».
В день отъезда из Николаевска утром мы проснулись с Андреем от колокольного звона.
Вспомнили: в церкви должны быть крестины. И поспешили посмотреть это таинство.
Церковь была пустой. Три старушки и мать новорожденного — крупная, тучная женщина — стояли близко у входа. Крестный отец — мальчонка тринадцати лет — держал на руках белый, оглашавший церковь криками сверток. Поп с дьяконом скороговоркой приобщали новорожденного к вере. «Младенец Маврикий, отрекаешься ли ты от сатаны?» — спрашивал отец Кондратий. «Отрекаюсь!» — отвечал за младенца крестный. Рядом стояли два братца новорожденного — крепкие, как боровички, карапузы. Они так сладко зевали, что даже поп улыбнулся, крестом осенил недоспавших свидетелей приобщения брата к жизни.
— Ну вот и все. Все честь по чести. Голосист малый. Хорошим рыбаком или плотником будет.
— А если в космонавты захочет? — сказал я Кондратию Сазонтьевичу, закончившему обряд.
— На все воля Божья. Все им предначертано.
И мы присели на скамейке у церкви, закончив наши беседы о великом пути общины сюда, на Аляску.
Гляжу на карту, очень подробную карту Аляски, деревни Николаевск нет и на ней — мала деревенька. Я вычислил ее место и поставил кружок. Интересно было там побывать. И много я передумал сейчас, сидя в подмосковной избе над этим писанием. Люди одного с нами корня.
Какую жизнь осилили! Сколько всего вынесли, претерпели! И не сломились. Сколько раз начинали с нуля, с пепелища, и побеждали.
Не забуду умного, работящего попа-мужика Кондратия Фефелова. Стоит — богатырь и телом, и духом. С навыком землепашца, вооруженный лишь трудолюбием, родным языком, молитвой и здравым смыслом — на бога надейся, а сам не плошай, не потерялся он в жизни, не сгинул на фантастически длинной дороге. Крестьянин — плотник — рыбак, он крепко стоит на ногах и приготовил к жизни — шутка сказать — двенадцать детей! «Руки не были связаны, сил не жалел, и совесть чиста», — сказал он о прожитом. Пример для нас и укор — это жизнь обыкновенного русского человека. Поклонимся ему из нашего далека.
Фото автора. 9 февраля 1991 г.
Хижина Джека Лондона
(Семь недель на Аляске)
Речь пойдет о Джеке Лондоне.
Наше представление об Аляске с юности связано с этим именем. Большинство знает об этом далеком крае лишь то, что было рассказано Лондоном. Рассказано так ярко и впечатляюще, что некоторые символы повествования хранятся в памяти уже нескольких поколений.
Речка Клондайк, река Юкон, Сороковая Миля, ручей Эльдорадо, городок золотоискателей Доусон, клички и имена: Белый Клык, Ситка Чарли, образы: Белое Безмолвие… Я прочел «аляскинского» Джека Лондона рано. Мне кажется, родившись, я уже знал его знаменитых героев. И когда появилась возможность путешествия по Аляске, достал с полки Лондона.
Признаюсь, к чтению приступил с некоторой тревогой. Романтика юности сделала его любимым писателем. А вдруг теперь, взрослый человек, я обнаружу лишь «чтение для юношества»? Начал читать… И не мог оторваться. Нет, никакого разочарования. Первоклассный писатель!
Читая Лондона, я ползал по карте, отыскивая упомянутые им географические названия, и грустно вздыхал — все описанные события происходили в районе Аляски, ныне принадлежащей Канаде. И вдруг неожиданный подарок. Мой друг, сенатор Аляски Джон Бинклей, услышав о популярности Лондона в нашей стране и моем страстном желании побывать на Клондайке, сказал:
